Неточные совпадения
— Да
вы не беспокойтесь, — посоветовал мне однажды конторщик из унтеров, — сами вылечатся. Присохнет, как на собаке. Я, доложу
вам, только одно лекарство употребляю — нашатырь. Приходит ко мне мужик. «Что тебе?» — «Я, говорит, больной»… Сейчас же ему под нос склянку нашатырного спирту. «Нюхай!» Нюхает… «Нюхай еще… сильнее!..» Нюхает… «Что, легче?» — «Як будто полегшало…» — «Ну, так и ступай с Богом».
— Да вот дивлюсь, как
вы пишете. Вот бы мне так… Нет, нет…
не так, как
вы, — смущенно заторопился он, видя, что я улыбаюсь… — Мне бы только мое фамилие…
— И вправду
не знаете? — оживился вдруг Ярмола. — Это я
вам скажу, — продолжал он с таинственным оттенком в голосе, — это я
вам скажу: чи ведьмака народилась, чи ведьмак веселье справляет.
— Вреда от нее много было: ссорилась со всеми, зелье под хаты подливала, закрутки вязала в жите… Один раз просила она у нашей молодицы злот (пятнадцать копеек). Та ей говорит: «Нет у меня злота, отстань». — «Ну, добре, говорит, будешь ты помнить, как мне злотого
не дала…» И что же
вы думаете, панычу: с тех самых пор стало у молодицы дитя болеть. Болело, болело, да и совсем умерло. Вот тогда хлопцы ведьмаку и прогнали, пусть ей очи повылазят…
— Нет, панычу,
не пойду… ни за что
не пойду… Чтобы я?! — опять воскликнул он, охваченный новым наплывом возмущения. — Чтобы я пошел до ведьмачьего кубла? Да пусть меня Бог боронит. И
вам не советую, паныч.
— Что же
вы, паныч,
не стали ему на дороге? — крикнул он и укоризненно зачмокал языком.
— Нет молока, — сердито отрезала старуха. — Много
вас по лесу ходит… Всех
не напоишь,
не накормишь…
— И верно, батюшка: совсем неласковая. Разносолов для
вас не держим. Устал — посиди, никто тебя из хаты
не гонит. Знаешь, как в пословице говорится: «Приходите к нам на завалинке посидеть, у нашего праздника звона послушать, а обедать к
вам мы и сами догадаемся». Так-то вот…
— Неужели
вы не боитесь жить одни в такой глуши? — спросил я, остановившись у забора.
— Да разве волки одни… Снегом
вас занести может, пожар может случиться… И мало ли что еще.
Вы здесь одни,
вам и помочь никто
не успеет.
— Даю тебе честное слово. Ей-богу, я самый посторонний человек. Просто приехал сюда погостить на несколько месяцев, а там и уеду. Если хочешь, я даже никому
не скажу, что был здесь и видел
вас. Ты мне веришь?
— Ну, значит, коль
не врете, так правду говорите. А
вы как: раньше об нас слышали или сами зашли?
— Да я и сам
не знаю, как тебе сказать… Слышать-то я слышал, положим, и даже хотел когда-нибудь забрести к
вам, а сегодня зашел случайно — заблудился… Ну, а теперь скажи, чего
вы людей боитесь? Что они
вам злого делают?
— Ну, я вижу,
вы с бабушкой людей
не жалуете… А мне можно когда-нибудь зайти на минуточку?
— Чего мне бояться? Ничего я
не боюсь. — И в ее голосе опять послышалась уверенность в своей силе. — А только
не люблю я этого. Зачем бить пташек или вот зайцев тоже? Никому они худого
не делают, а жить им хочется так же, как и нам с
вами. Я их люблю: они маленькие, глупые такие… Ну, однако, до свидания, — заторопилась она. —
Не знаю, как величать-то
вас по имени… Боюсь, бабка браниться станет.
— А почему же мне
не узнать? Слышу, что
вы голоса
не подаете, ну я и вернулся на ваш след… Эх, паны-ыч! — прибавил он с укоризненной досадой. —
Не следовает
вам такими делами заниматься… Грех!..
— А вот
вы мне тогда
не сказали, что
вам бабка гадала, — произнесла Олеся. И, видя, что я опасливо обернулся назад, она прибавила: — Ничего, ничего, она немного на ухо туга,
не услышит. Она только мой голос хорошо разбирает.
— Нет… Лучше
не надо, — сказала она, и ее глаза приняли умоляюще-детское выражение. — Пожалуйста,
не просите… Нехорошо
вам вышло…
Не просите лучше…
— Только смотрите, уговор лучше денег:
не сердиться, если
вам что
не понравится.
Слову
вы своему
не господин.
Деньгами
вы не дорожите и копить их
не умеете — богатым никогда
не будете…
Никого
вы сердцем
не полюбите, потому что сердце у
вас холодное, ленивое, а тем, которые
вас будут любить,
вы много горя принесете.
Никогда
вы не женитесь, так холостым и умрете.
Радостей
вам в жизни больших
не будет, но будет много скуки и тяготы…
— Да уж боюсь даже говорить дальше. Падает
вам большая любовь со стороны какой-то трефовой дамы. Вот только
не могу догадаться, замужняя она или девушка, а знаю, что с темными волосами…
—
Не смейтесь,
не надо смеяться, — серьезно, почти строго, заметила Олеся. — Я
вам все только правду говорю.
— Дальше… Ох! Нехорошо выходит этой трефовой даме, хуже смерти. Позор она через
вас большой примет, такой, что во всю жизнь забыть нельзя, печаль долгая ей выходит… А
вам в ее планете ничего дурного
не выходит.
— Иди ужинать, Олеся, — позвала она внучку и после минутного колебания прибавила, обращаясь ко мне, — может быть, и
вы, господин, с нами откушаете? Милости просим… Только неважные у нас кушанья-то, супов
не варим, а просто крупничок полевой…
— Ну ладно, уж ладно, верченая, — слабо отбивалась от нее старуха. —
Вы, господин,
не обессудьте: совсем дурочка она у меня.
— Думайте, как хотите. Конечно, бабу деревенскую обморочить ничего
не стоит, но
вас бы я
не стала обманывать.
— А вот сейчас… Ведь
вы же сказали, что
не будете бояться!
— Что бы
вам такое показать? — задумалась она. — Ну хоть разве это вот: идите впереди меня по дороге… Только, смотрите,
не оборачивайтесь назад.
— Вовсе
не секрет. Я
вам с удовольствием расскажу. Только боюсь, что, пожалуй,
вы не поймете…
Не сумею я объяснить.
— Сделаю так, что
вам страшно станет. Сидите
вы, например, у себя в комнате вечером, и вдруг на
вас найдет ни с того ни с сего такой страх, что
вы задрожите и оглянуться назад
не посмеете. Только для этого мне нужно знать, где
вы живете, и раньше видеть вашу комнату.
— О нет, нет… Я буду в лесу в это время, никуда из хаты
не выйду… Но я буду сидеть и все думать, что вот я иду по улице, вхожу в ваш дом, отворяю двери, вхожу в вашу комнату…
Вы сидите где-нибудь… ну хоть у стола… я подкрадываюсь к
вам сзади тихонько…
вы меня
не слышите… я хватаю
вас за плечо руками и начинаю давить… все крепче, крепче, крепче… а сама гляжу на
вас… вот так — смотрите…
— Да, понимаю. Это все от бабушки…
Вы не глядите, что она такая с виду. У! Какая она умная! Вот, может быть, она и при
вас разговорится, когда побольше привыкнет… Она все знает, ну просто все на свете, про что ни спросишь. Правда, постарела она теперь.
— Ах, нет, нет… пожалуйста,
не будем об этом, — досадливо отмахнулась она. — Ну к чему этот разговор?.. Прошу
вас,
не надо.
— Нет, голубчик… Может быть,
вам и
не понравится, что я скажу, а только у нас в роду никто
не венчался: и мать и бабка без этого прожили… Нам в церковь и заходить-то нельзя…
— Нет, нет…
Вы этого
не можете понять, а я это чувствую… Вот здесь, — она крепко притиснула руку к груди, — в душе чувствую. Весь наш род проклят во веки веков. Да
вы посудите сами: кто же нам помогает, как
не он? Разве может простой человек сделать то, что я могу? Вся наша сила от него идет.
— Ах, да правда,
не стоит и говорить об этом, — с нетерпением возразила Олеся. — Ничем
вы тут нам
не можете пособить.
— Чего там — бабушка! — рассердилась старуха. — Я тебе уже двадцать пятый год — бабушка. Что же, по-твоему, с сумой лучше идти? Нет, господин,
вы ее
не слушайте. Уж будьте милостивы, если что можете сделать, то сделайте.
— Ведь вот
вы какой, право, — с упреком сказал урядник. — Разве
не знаете, что служба прежде всего?.. А они с чем, эти бутылочки-то? Сливянка?
— Ну уж там бутон или
не бутон — это дело девятое. Но почему, скажите,
вам и
не принять в них участия? Будто бы
вам уж так к спеху требуется их выселить? Ну хоть подождите немного, покамест я сам у помещика похлопочу. Чем
вы рискуете, если подождете с месяц?
— Да что
вы горячитесь, Евпсихий Африканович? Здесь вовсе
не в сумме дело, а просто так… Ну хоть по человечеству…
— Ни капельки
не слишком-с. «Это — язва здешних мест», по выражению знаменитого баснописца, господина Крылова. Вот кто эти две дамы-с!
Вы не изволили читать прекрасное сочинение его сиятельства князя Урусова под заглавием «Полицейский урядник»?
— Ну, а если я
вас попрошу, Евпсихий Африканович? — начал я опять умильным тоном. — Конечно, ваши обязанности сложные и хлопотливые, но ведь сердце у
вас, я знаю, предоброе, золотое сердце. Что
вам стоит пообещать мне
не трогать этих женщин?
— Хорошенькое у
вас ружьишко, — небрежно уронил он,
не переставая барабанить. — Славное ружьишко. Прошлый раз, когда я к
вам заезжал и
не застал дома, я все на него любовался… Чудное ружьецо!
— У черкесов есть очень милый обычай дарить гостю все, что он похвалит, — сказал я любезно. — Мы с
вами хотя и
не черкесы, Евпсихий Африканович, но я прошу
вас принять от меня эту вещь на память.
— Дело
не ждет, а я тут с
вами забалакался, — говорил он, громко стуча о пол неналезавшими калошами. — Когда будете в наших краях, милости просим ко мне.
— Ну, и маслица… — милостиво разрешил урядник. — А этим бабам
вы дайте уж знак, что я их пока что
не трону. Только пусть они ведают, — вдруг возвысил он голос, — что одним спасибо от меня
не отделаются. А засим желаю здравствовать. Еще раз мерси
вам за подарочек и за угощение.