Неточные совпадения
— И в Кольку-бухгалтера? И в подрядчика? И в Антошку-картошку? И в актера толстого? У-у, бесстыдница! — вдруг вскрикивает Женя. —
Не могу видеть тебя без омерзения. Сука ты! Будь я на
твоем месте такая разнесчастная, я бы лучше руки на себя наложила, удавилась бы на шнурке от корсета. Гадина ты!
— Тамарочка,
твой муж пришел — Володенька. И мой муж тоже! Мишка! — взвизгнула Нюра, вешаясь на шею длинному, носастому, серьезному Петровскому. — Здравствуй, Мишенька. Что так долго
не приходил? Я за тобой соскучилась.
— Зачем же, черт побери, ты здесь толчешься? Я чудесно же вижу, что многое тебе самому противно, и тяжело, и больно. Например, эта дурацкая ссора с Борисом или этот лакей, бьющий женщину, да и вообще постоянное созерцание всяческой грязи, похоти, зверства, пошлости, пьянства. Ну, да раз ты говоришь, — я тебе верю, что блуду ты
не предаешься. Но тогда мне еще непонятнее
твой modus vivendi [Образ жизни (лат.)], выражаясь штилем передовых статей.
Ведь она
не лезет же в
твою интимную жизнь?
Она же
не интересуется
твоей первой «святой» любовью или невинностью
твоих сестер и
твоей невесты.
— Врешь ты все, актер! — сказала вдруг пьяная Манька Беленькая, глядя с ненавистью на Эгмонта-Лаврецкого. — Ничего она
не шепчет, а преспокойно спит с мужчиной на
твоей кровати.
— Когда она прекратится — никто тебе
не скажет. Может быть, тогда, когда осуществятся прекрасные утопии социалистов и анархистов, когда земля станет общей и ничьей, когда любовь будет абсолютно свободна и подчинена только своим неограниченным желаниям, а человечество сольется в одну счастливую семью, где пропадет различие между
твоим и моим, и наступит рай на земле, и человек опять станет нагим, блаженным и безгрешным. Вот разве тогда…
Другой человек и
не хочет дать заказа, а ты его должен уговорить, как слона, и до тех пор уговариваешь, покамест он
не почувствует ясности и справедливости
твоих слов.
—
Твое дело, Женечка. Я
не смею лезть к тебе в душу. Я только потому спросила, что ты — единственный человек, который…
— А то у меня был один учитель. Он какую-то арифметику учил, я
не помню, какую. Он меня все время заставлял думать, что будто бы я мужчина, а он женщина, и чтобы я его… насильно… И какой дурак! Представьте себе, девушки, он все время кричал: «Я
твоя! Я вся
твоя! Возьми меня! Возьми меня!»
— Люба, дорогая моя! Милая, многострадальная женщина! Посмотри, как хорошо кругом! Господи! Вот уже пять лет, как я
не видал как следует восхода солнца. То карточная игра, то пьянство, то в университет надо спешить. Посмотри, душенька, вон там заря расцвела. Солнце близко! Это —
твоя заря, Любочка! Это начинается
твоя новая жизнь. Ты смело обопрешься на мою сильную руку. Я выведу тебя на дорогу честного труда, на путь смелой, лицом к лицу, борьбы с жизнью!
— Да будет проклят
твой род в лице предков и потомков! Да будут они изгнаны с высот прекрасного Кавказа! Да
не увидят они никогда благословенной Грузии! Вставай, подлец! Вставай, дромадер аравийский! Кинтошка!..
— Ну, ты, старая барка! Живо и
не ворчать! — прикрикнул на нее Лихонин. — А то я тебя, как
твой друг, студент Трясов, возьму и запру в уборную на двадцать четыре часа!
— Да я же ничего… Я же, право… Зачем кирпичиться, душа мой? Тебе
не нравится, что я веселый человек, ну, замолчу. Давай
твою руку, Лихонин, выпьем!
— А ты никогда
не мой себе представить… ну, представь сейчас хоть на секунду… что
твоя семья вдруг обеднела, разорилась… Тебе пришлось бы зарабатывать хлеб перепиской или там, скажем, столярным или кузнечным делом, а
твоя сестра свихнулась бы, как и все мы… да, да,
твоя,
твоя родная сестра… соблазнил бы ее какой-нибудь болван, и пошла бы она гулять… по рукам… что бы ты сказал тогда?
— Слушай, Коля, это
твое счастье, что ты попал на честную женщину, другая бы
не пощадила тебя. Слышишь ли ты это? Мы, которых вы лишаете невинности и потом выгоняете из дома, а потом платите нам два рубля за визит, мы всегда — понимаешь ли ты? — она вдруг подняла голову, — мы всегда ненавидим вас и никогда
не жалеем!
— Да что же вы ругаетесь! — бурчал Петров,
не поднимая глаз. — Ведь я вас
не ругаю. Зачем же вы первая ругаетесь? Я имею полное право поступить, как я хочу. Но я провел с вами время, и возьмите себе. А насильно я
не хочу. И с
твоей стороны, Гладышев… то бишь, Солитеров, совсем это нехорошо. Я думал, она порядочная девушка. а она все лезет целоваться и бог знает что делает…
— Ах ты, глупыш, глупыш! Ну,
не сердись — возьму я
твои деньги. Только смотри: сегодня же вечером пожалеешь, плакать будешь. Ну
не сердись,
не сердись, ангел, давай помиримся. Протяни мне руку, как я тебе.
— Нет, нет. Женя, только
не это!.. Будь другие обстоятельства, непреоборимые, я бы, поверь, смело сказал тебе ну что же, Женя, пора кончить базар… Но тебе вовсе
не это нужно… Если хочешь, я подскажу тебе один выход
не менее злой и беспощадный, но который, может быть, во сто раз больше насытит
твой гнев…
— Нет, ангел мой! Тридцать два ровно стукнуло неделю тому назад. Я, пожалуй что, старше всех вас здесь у Анны Марковны. Но только ничему я
не удивлялась, ничего
не принимала близко к сердцу. Как видишь,
не пью никогда… Занимаюсь очень бережно уходом за своим телом, а главное — самое главное —
не позволяю себе никогда увлекаться мужчинами… — Ну, а Сенька
твой?..
— Ах ты господи!.. Твоих-то я
не трогал, как обещался, но ведь — воскресенье… Сберегательные кассы закрыты…
— Ничего ему
не сделается… Подрыхает только… Ах, Тамарка! — воскликнул он страстным шепотом и даже вдруг крепко, так, что суставы затрещали, потянулся от нестерпимого чувства, — кончай, ради бога, скорей!.. Сделаем дело и — айда! Куда хочешь, голубка! Весь в
твоей воле: хочешь — на Одессу подадимся, хочешь — за границу. Кончай скорей!..
Тамара вслушивалась в давно знакомые, но давно уже слышанные слова и горько улыбалась. Вспомнились ей страстные, безумные слова Женьки, полные такого безысходного отчаяния и неверия… Простит ей или
не простит всемилостивый, всеблагий господь се грязную, угарную, озлобленную, поганую жизнь? Всезнающий, неужели отринешь ты ее — жалкую бунтовщицу, невольную развратницу, ребенка, произносившего хулы на светлое, святое имя
твое? Ты — доброта, ты — утешение наше!
— Нет, нет, милый,
не хочу так!..
Не хочу! Иди ко мне! Вот так! Ближе, ближе!.. Дай мне
твои глаза, я буду смотреть в них. Дай мне
твои губы — я буду тебя целовать, а ты… Яне боюсь!.. Смелей!.. Целуй крепче!..