Неточные совпадения
— Тридцать, — говорит Манька обиженным голосом, надувая губы, —
ну да, тебе хорошо, ты все ходы помнишь. Сдавай…
Ну,
так что же дальше, Тамарочка? — обращается она к подруге. — Ты говори, я слушаю.
— Вышивали мы гладью, золотом, напрестольники, воздухи, архиерейские облачения… травками, цветами, крестиками. Зимой сидишь, бывало, у окна, — окошки маленькие, с решетками, — свету немного, маслицем пахнет, ладаном, кипарисом, разговаривать нельзя было: матушка была строгая. Кто-нибудь от скуки затянет великопостный ирмос… «Вонми небо и возглаголю и воспою…» Хорошо пели, прекрасно, и
такая тихая жизнь, и запах
такой прекрасный, снежок за окном,
ну вот точно во сне…
Ну что тут радостного: придет пьяный, ломается, издевается, что-то
такое хочет из себя изобразить, но только ничего у него не выходит.
—
Ну, в
таком случае за ваше здоровье, господин. Что-то лицо мне ваше точно знакомо?
—
Ну, что вы
так сидите, господин? Зад себе греете? Шли бы заниматься с девочкой.
—
Ну уж это выдумки про подругу! А главное, не лезь ты ко мне со своими нежностями. Сиди, как сидят умные дети, вот здесь, рядышком на кресле, вот
так. И ручки сложи!
—
Ну вот и обменялись любезностями, — засмеялся Лихонин. — Но удивительно, что мы именно здесь ни разу с вами не встречались. По-видимому, вы
таки частенько бываете у Анны Марковны?
— А
так, что я подготовлял дочку Анны Марковны, хозяйки этого гостеприимного дома, в гимназию.
Ну и выговорил себе условие, чтобы часть месячной платы вычитали мне за обеды.
—
Ну да!
Ну конечно! — возразил Собашников, презрительно кривляясь. — У него
такая прекрасная защита, как весь публичный дом. И, должно быть, все вышибалы с Ямской — его близкие друзья и приятели.
— Не буянь, барбарис! — погрозил ему пальцем Лихонин. —
Ну,
ну, говорите, — попросил он репортера, — все это
так интересно, что вы рассказываете.
— Да, — ответил репортер и с благодарностью, ласково поглядел на студента. —
Ну, что касается Сонечки, то ведь это абстрактный тип, — заметил уверенно Ярченко. —
Так сказать, психологическая схема…
—
Ну, положим! Я и сам
так дам сдачи, что не обрадуешься! — грубо, совсем по-мальчишески, выкрикнул Собашников. — Только не стоит рук марать обо всякого… — он хотел прибавить новое ругательство, но не решился, — со всяким… И вообще, товарищи, я здесь оставаться больше не намерен. Я слишком хорошо воспитан, чтобы панибратствовать с подобными субъектами.
—
Ну, положим! Эти женщины врут, как зеленые лошади. Поди-ка поговори с ней о ее первом падении.
Такого наплетет.
—
Ну,
так пойдем, — сказал Лихонин. — Я тебя недолго задержу.
Помощник
так прямо и предупредил: «Если вы, стервы, растак-то и растак-то, хоть одно грубое словечко или что,
так от вашего заведения камня на камне не оставлю, а всех девок перепорю в участке и в тюрьме сгною!»
Ну и приехала эта грымза.
—
Ну тебя в болото! — почти крикнула она. — Знаю я вас! Чулки тебе штопать? На керосинке стряпать? Ночей из-за тебя не спать, когда ты со своими коротковолосыми будешь болты болтать? А как ты заделаешься доктором, или адвокатом, или чиновником,
так меня же в спину коленом: пошла, мол, на улицу, публичная шкура, жизнь ты мою молодую заела. Хочу на порядочной жениться, на чистой, на невинной…
— А
так: там только одни красавицы. Вы понимаете, какое счастливое сочетание кровей: польская, малорусская и еврейская. Как я вам завидую, молодой человек, что вы свободный и одинокий. В свое время я
таки показал бы там себя! И замечательнее всего, что необыкновенно страстные женщины.
Ну прямо как огонь! И знаете, что еще? — спросил он вдруг многозначительным шепотом.
— Сарочка! Пойдем посмотрим на платформу: там виднее.
Ну,
так красиво, — просто, как на картине!
— Удивительное занятие, — сказала Ровинская. — А ну-ка вы, Чаплинский, попробуйте
так помотать головой.
—
Ну вот, видите, видите… — загорячилась Ровинская. — С
таким образованием вы всегда могли бы найти место на всем готовом рублей на тридцать.
Ну, скажем, в качестве экономки, бонны, старшей приказчицы в хорошем магазине, кассирши… И если ваш будущий жених… Фриц…
Понедельник наступает,
Мне на выписку идти,
Доктор Красов не пускает,
Ну,
так черт его дери.
—
Ну,
так вот, слушай: меня кто-то заразил сифилисом.
—
Ну, говорить,
так говорить до конца, — спокойно сказала вдруг Зоя и улыбнулась небрежно и печально.
А то есть еще и
такие, что придет к этой самой Сонечке Мармеладовой, наговорит ей турусы на колесах, распишет всякие ужасы, залезет к ней в душу, пока не доведет до слез, и сейчас же сам расплачется и начнет утешать, обнимать, по голове погладит, поцелует сначала в щеку, потом в губы,
ну, и известно что!
—
Ну, вот глупости, тетя Грипа! — перебил ее, внезапно оживляясь, Лихонин. — Уж лучше
так поцелуемся. Губы у тебя больно сладкие!
Ну,
так знай: это моя кузина, то есть двоюродная сестра, Любовь… — он замялся всего лишь на секунду, но тотчас же выпалил, — Любовь Васильевна, а для меня просто Любочка.
Ну уж, наверно, он
так не выбросит на улицу, в чем мать родила.
—
Так,
так,
так, — сказал он, наконец, пробарабанив пальцами по столу. — То, что сделал Лихонин, прекрасно и смело. И то, что князь и Соловьев идут ему навстречу, тоже очень хорошо. Я, с своей стороны, готов, чем могу, содействовать вашим начинаниям. Но не лучше ли будет, если мы поведем нашу знакомую по пути,
так сказать, естественных ее влечений и способностей. Скажите, дорогая моя, — обратился он к Любке, — что вы знаете, умеете?
Ну там работу какую-нибудь или что.
Ну там шить, вязать, вышивать.
— Ах, да! — спохватился Лихонин, — это на нее Александра
такого страха нагнала. Задам же я перцу этой старой ящерице!
Ну, пойдем, Любочка.
— Врожденных вкусов нет, как и способностей. Иначе бы таланты зарождались только среди изысканного высокообразованного общества, а художники рождались бы только от художников, а певцы от певцов, а этого мы не видим. Впрочем, я не буду спорить.
Ну, не цветочница,
так что-нибудь другое. Я, например, недавно видал на улице, в магазинной витрине сидит барышня и перед нею какая-то машинка ножная.
Ну,
так я продолжаю, господа.
—
Ну,
ну, не буду, не буду! Это я только
так. Вижу, что верность соблюдаете. Это очень благородно с вашей стороны.
Так идемте же.
— Ах,
ну это дело другого рода, — сладко, но все-таки с недоверием пропела экономка. — Потрудитесь перевернуть страничку и посмотрите, каков счет вашей возлюбленной.
— То я! Это совсем другое дело. Он взял меня, вы сами знаете, откуда. А она — барышня невинная и благородная. Это подлость с его стороны
так делать. И, поверьте мне, Соловьев, он ее непременно потом бросит. Ах, бедная девушка!
Ну,
ну,
ну, читайте дальше.
— Нарисуйте треугольник…
Ну да, вот
так и вот
так. Вверху я пишу «Любовь». Напишите просто букву Л, а внизу М и Ж. Это будет: любовь женщины и мужчины.
— Скажите,
ну разве будет для вашей сестры, матери или для вашего мужа обидно, что вы случайно не пообедали дома, а зашли в ресторан или в кухмистерскую и там насытили свой голод.
Так и любовь. Не больше, не меньше. Физиологическое наслаждение. Может быть, более сильное, более острое, чем всякие другие, но и только.
Так, например, сейчас: я хочу вас, как женщину. А вы
— Не сердись на меня, исполни, пожалуйста, один мой каприз: закрой опять глаза… нет, совсем, крепче, крепче… Я хочу прибавить огонь и поглядеть на тебя хорошенько.
Ну вот,
так… Если бы ты знал, как ты красив теперь… сейчас вот… сию секунду. Потом ты загрубеешь, и от тебя станет пахнуть козлом, а теперь от тебя пахнет медом и молоком… и немного каким-то диким цветком. Да закрой же, закрой глаза!
— Какая ты глупая!
Ну зачем же все ходят? Разве я тоже не мужчина? Ведь, кажется, я в
таком возрасте, когда у каждого мужчины созревает…
ну, известная потребность… в женщине… Ведь не заниматься же мне всякой гадостью!
— Положим… не то что стыдно…
ну, а все-таки же было неловко. Я тогда выпил для храбрости.
— А ты любил кого-нибудь, Коля? Признайся!
Ну хоть не по-настоящему, а
так… в душе… Ухаживал? Подносил цветочки какие-нибудь… под ручку прогуливался при луне? Было ведь?
—
Ну, теперь — гэть бегом!.. Живо! Чтобы духу вашего не было! А другой раз придете,
так и вовсе не пустю. Тоже — умницы! Дали старому псу на водку, — вот и околел.
— Что не больно?.. — закричал вдруг бешено Симеон, и его черные безбровые и безресницые глаза сделались
такими страшными, что кадеты отшатнулись. — Я тебя
так съезжу по сусалам, что ты папу-маму говорить разучишься! Ноги из заду выдерну.
Ну, мигом! А то козырну по шее!
—
Ну вот глупости! Было бы за что. Безвредный был человек. Совсем ягненок.
Так, должно быть, пора ему своя пришла.
Ну, а теперь подумайте: ведь над каждой из нас
так надругались, когда мы были детьми!..
— Поспел-таки, сутулый черт!.. А я уж хотел тебя за хвост и из компании вон…
Ну, становись!..
— Ах!
Ну, ладно уж! — вздохнул Сенька. —
Так я лучше тебе вечером бы сам привез… Право, Тамарочка?.. Очень мне невтерпеж без тебя жить! Уж так-то бы я тебя, мою милую, расцеловал, глаз бы тебе сомкнуть не дал!.. Или прийти?..
—
Ну,
так мотри! Я тебе их всех покажу. Может быть, эта?..
— Вот и конец! — сказала Тамара подругам, когда они остались одни. — Что ж, девушки, — часом позже, часом раньше!.. Жаль мне Женьку!.. Страх как жаль!.. Другой
такой мы уже не найдем. А все-таки, дети мои, ей в ее яме гораздо лучше, чем нам в нашей…
Ну, последний крест — и пойдем домой!..