— Вы как хотите, господа, это дело вашего личного взгляда, но я принципиально ухожу вместе с Борисом.
Пусть он там неправ и так далее, мы можем выразить ему порицание в своей интимной компании, но раз нашему товарищу нанесли обиду — я не могу здесь оставаться. Я ухожу.
Неточные совпадения
— Покраснеешь! — горячо соглашается околоточный. Да, да, да, я вас понимаю. Но, боже мой, куда мы идем! Куда мы только идем? Я вас спрашиваю, чего хотят добиться эти революционеры и разные там студенты, или… как
их там? И
пусть пеняют на самих себя. Повсеместно разврат, нравственность падает, нет уважения к родителям, Расстреливать
их надо.
—
Пусть идет, — сказал Володя Павлов из-за плеча Кати, сидевшей, болтая ногами, у
него на коленях.
Пусть накопляется в человечестве зло и месть,
пусть, —
они растут и зреют, как чудовищный нарыв — нарыв — нарыв во весь земной шар величиной.
— И ничего, ничего! И
пусть знают, — горячо возразил Лихонин. — Зачем стесняться своего прошлого, замалчивать
его? Через год ты взглянешь смело и прямо в глаза каждому человеку и скажешь: «Кто не падал, тот не поднимался». Идем, идем, Любочка!
— Я тебе верю, дитя мое, — сказал
он тихо, поглаживая ее волосы. — Не волнуйся, не плачь. Только не будем опять поддаваться нашим слабостям. Ну, случилось
пусть случилось, и больше не повторим этого.
«Черт бы ее побрал, — размышлял Лихонин в минуты „коварных планов“. — Все равно,
пусть даже между
ними ничего нет. А все-таки возьму и сделаю страшную сцену
ему и ей».
— Послушай, Маня! Ты скажи
им всем, чтобы
они не обращали внимания на то, что меня выбрали экономкой. Это так нужно. А
они пусть делают что хотят, только бы не подводили меня. Я
им по-прежнему — друг и заступница… А дальше видно будет.
— Que la personne qui est arrivée la dernière, celle qui demande, qu’elle sorte! Qu’elle sorte! [Пусть тот, кто пришел последним, тот, кто спрашивает,
пусть он выйдет. Пусть выйдет!] — проговорил Француз, не открывая глаз.
— Да вот, ваше превосходительство, как!.. — Тут Чичиков осмотрелся и, увидя, что камердинер с лоханкою вышел, начал так: — Есть у меня дядя, дряхлый старик. У него триста душ и, кроме меня, наследников никого. Сам управлять именьем, по дряхлости, не может, а мне не передает тоже. И какой странный приводит резон: «Я, говорит, племянника не знаю; может быть, он мот.
Пусть он докажет мне, что он надежный человек, пусть приобретет прежде сам собой триста душ, тогда я ему отдам и свои триста душ».
— Пан! пан! пойдем! Ей-богу, пойдем! Цур им!
Пусть им приснится такое, что плевать нужно, — кричал бедный Янкель.
Неточные совпадения
Хлестаков. Впустите
их, впустите!
пусть идут. Осип скажи
им:
пусть идут.
Послушайте ж, вы сделайте вот что: квартальный Пуговицын…
он высокого роста, так
пусть стоит для благоустройства на мосту.
Пусть машет, а ты все бы таки
его расспросила.
Беги сейчас возьми десятских, да
пусть каждый из
них возьмет…
Г-жа Простакова. Ты же еще, старая ведьма, и разревелась. Поди, накорми
их с собою, а после обеда тотчас опять сюда. (К Митрофану.) Пойдем со мною, Митрофанушка. Я тебя из глаз теперь не выпущу. Как скажу я тебе нещечко, так пожить на свете слюбится. Не век тебе, моему другу, не век тебе учиться. Ты, благодаря Бога, столько уже смыслишь, что и сам взведешь деточек. (К Еремеевне.) С братцем переведаюсь не по-твоему.
Пусть же все добрые люди увидят, что мама и что мать родная. (Отходит с Митрофаном.)