Татьяна Борисовна целовала племянника в лоб и распутывала узелок: свиток раскрывался и представлял любопытному
взору зрителя круглый, бойко оттушеванный храм с колоннами и алтарем посередине; на алтаре пылало сердце и лежал венок, а вверху, на извилистой бандероле, четкими буквами стояло: «Тетушке и благодетельнице Татьяне Борисовне Богдановой от почтительного и любящего племянника, в знак глубочайшей привязанности».
Но то, что их составляло силу, источается из среды тончайшими скважинами непрестанно; тяжесть, горе́ вращавшаяся, приемлет естественный путь падения долу; и то, что месяцы целые сооружалося со трудом, тщанием и иждивением, едва часов несколько может веселить
взоры зрителей.
Бобка старался не двигаться и стоял как вкопанный. Ему было приятно сознавать, что на него обращены
взоры зрителей, что им любуются, что он очень мил в эту минуту.
Неточные совпадения
Мои богини! что вы? где вы? // Внемлите мой печальный глас: // Всё те же ль вы? другие ль девы, // Сменив, не заменили вас? // Услышу ль вновь я ваши хоры? // Узрю ли русской Терпсихоры // Душой исполненный полет? // Иль
взор унылый не найдет // Знакомых лиц на сцене скучной, // И, устремив на чуждый свет // Разочарованный лорнет, // Веселья
зритель равнодушный, // Безмолвно буду я зевать // И о былом воспоминать?
Когда
зрители уселись и простыни раздвинулись, в раме, обтянутой марлей,
взорам предстали три фигуры живой картины, в значении которых не было возможности сомневаться: Любинька стояла с большим, подымающимся с полу черным крестом и в легком белом платье; близ нее, опираясь на якорь, Лина в зеленом платье смотрела на небо, а восьмилетний Петруша в красной рубашке с прелестными крыльями, вероятно, позаимствованными у белого гуся, и с колчаном за плечами целился из лука чуть ли не на нас.
И стали вкруг, сверкая
взором; // И гимн запели диким хором, // В сердца вонзающий боязнь; // И в нем преступник слышит: казнь! // Гроза души, ума смутитель, // Эринний страшный хор гремит; // И, цепенея, внемлет
зритель; // И лира, онемев, молчит: