Неточные совпадения
Во всякой книге предисловие есть первая и вместе
с тем последняя вещь;
оно или служит объяснением цели сочинения, или оправданием и ответом на критики.
Я ехал на перекладных из Тифлиса. Вся поклажа моей тележки состояла из одного небольшого чемодана, который до половины был набит путевыми записками о Грузии. Большая часть из
них, к счастию для вас, потеряна, а чемодан
с остальными вещами, к счастию для меня, остался цел.
Он казался лет пятидесяти; смуглый цвет лица
его показывал, что
оно давно знакомо
с закавказским солнцем, и преждевременно поседевшие усы не соответствовали
его твердой походке и бодрому виду.
— Нам придется здесь ночевать, — сказал
он с досадою, — в такую метель через горы не переедешь. Что? были ль обвалы на Крестовой? — спросил
он извозчика.
Я знаю, старые кавказцы любят поговорить, порассказать;
им так редко это удается: другой лет пять стоит где-нибудь в захолустье
с ротой, и целые пять лет
ему никто не скажет «здравствуйте» (потому что фельдфебель говорит «здравия желаю»).
— Вот (
он набил трубку, затянулся и начал рассказывать), вот изволите видеть, я тогда стоял в крепости за Тереком
с ротой — этому скоро пять лет.
Да-с,
с большими странностями, и, должно быть, богатый человек: сколько у
него было разных дорогих вещиц!..
— А долго
он с вами жил? — спросил я опять.
— Необыкновенные? — воскликнул я
с видом любопытства, подливая
ему чая.
И уж точно, избаловали мы
его с Григорьем Александровичем.
Мы
с Печориным сидели на почетном месте, и вот к
нему подошла меньшая дочь хозяина, девушка лет шестнадцати, и пропела
ему… как бы сказать?.. вроде комплимента.
Печорин в задумчивости не сводил
с нее глаз, и она частенько исподлобья на
него посматривала.
Говорили про
него, что
он любит таскаться за Кубань
с абреками, и, правду сказать, рожа у
него была самая разбойничья: маленький, сухой, широкоплечий…
Задние
его копыта оборвались
с противного берега, и
он повис на передних ногах.
Сердце мое облилось кровью; пополз я по густой траве вдоль по оврагу, — смотрю: лес кончился, несколько казаков выезжает из
него на поляну, и вот выскакивает прямо к
ним мой Карагёз: все кинулись за
ним с криком; долго, долго
они за
ним гонялись, особенно один раза два чуть-чуть не накинул
ему на шею аркана; я задрожал, опустил глаза и начал молиться.
— В первый раз, как я увидел твоего коня, — продолжал Азамат, — когда
он под тобой крутился и прыгал, раздувая ноздри, и кремни брызгами летели из-под копыт
его, в моей душе сделалось что-то непонятное, и
с тех пор все мне опостылело: на лучших скакунов моего отца смотрел я
с презрением, стыдно было мне на
них показаться, и тоска овладела мной; и, тоскуя, просиживал я на утесе целые дни, и ежеминутно мыслям моим являлся вороной скакун твой
с своей стройной поступью,
с своим гладким, прямым, как стрела, хребтом;
он смотрел мне в глаза своими бойкими глазами, как будто хотел слово вымолвить.
— А Бог
его знает! Живущи, разбойники! Видал я-с иных в деле, например: ведь весь исколот, как решето, штыками, а все махает шашкой, — штабс-капитан после некоторого молчания продолжал, топнув ногою о землю: — Никогда себе не прощу одного: черт меня дернул, приехав в крепость, пересказать Григорью Александровичу все, что я слышал, сидя за забором;
он посмеялся, — такой хитрый! — а сам задумал кое-что.
Засверкали глазенки у татарчонка, а Печорин будто не замечает; я заговорю о другом, а
он, смотришь, тотчас собьет разговор на лошадь Казбича. Эта история продолжалась всякий раз, как приезжал Азамат. Недели три спустя стал я замечать, что Азамат бледнеет и сохнет, как бывает от любви в романах-с. Что за диво?..
— В таком случае я тебе ее достану, только
с условием… Поклянись, что ты
его исполнишь…
Вдали вилась пыль — Азамат скакал на лихом Карагёзе; на бегу Казбич выхватил из чехла ружье и выстрелил,
с минуту
он остался неподвижен, пока не убедился, что дал промах; потом завизжал, ударил ружье о камень, разбил
его вдребезги, повалился на землю и зарыдал, как ребенок…
А когда отец возвратился, то ни дочери, ни сына не было. Такой хитрец: ведь смекнул, что не сносить
ему головы, если б
он попался. Так
с тех пор и пропал: верно, пристал к какой-нибудь шайке абреков, да и сложил буйную голову за Тереком или за Кубанью: туда и дорога!..
— Она за этой дверью; только я сам нынче напрасно хотел ее видеть: сидит в углу, закутавшись в покрывало, не говорит и не смотрит: пуглива, как дикая серна. Я нанял нашу духанщицу: она знает по-татарски, будет ходить за нею и приучит ее к мысли, что она моя, потому что она никому не будет принадлежать, кроме меня, — прибавил
он, ударив кулаком по столу. Я и в этом согласился… Что прикажете делать? Есть люди,
с которыми непременно должно соглашаться.
— А что, — спросил я у Максима Максимыча, — в самом ли деле
он приучил ее к себе, или она зачахла в неволе,
с тоски по родине?
— Да, она нам призналась, что
с того дня, как увидела Печорина,
он часто ей грезился во сне и что ни один мужчина никогда не производил на нее такого впечатления. Да,
они были счастливы!
— Надо вам сказать, что Казбич вообразил, будто Азамат
с согласия отца украл у
него лошадь, по крайней мере я так полагаю.
Вот
он раз и дождался у дороги, версты три за аулом; старик возвращался из напрасных поисков за дочерью; уздени
его отстали, — это было в сумерки, —
он ехал задумчиво шагом, как вдруг Казбич, будто кошка, нырнул из-за куста, прыг сзади
его на лошадь, ударом кинжала свалил
его наземь, схватил поводья — и был таков; некоторые уздени все это видели
с пригорка;
они бросились догонять, только не догнали.
При повороте встретили мы человек пять осетин;
они предложили нам свои услуги и, уцепясь за колеса,
с криком принялись тащить и поддерживать наши тележки.
— Ваше благородие, — сказал наконец один, — ведь мы нынче до Коби не доедем; не прикажете ли, покамест можно, своротить налево? Вон там что-то на косогоре чернеется — верно, сакли: там всегда-с проезжающие останавливаются в погоду;
они говорят, что проведут, если дадите на водку, — прибавил
он, указывая на осетина.
Вот мы и свернули налево и кое-как, после многих хлопот, добрались до скудного приюта, состоящего из двух саклей, сложенных из плит и булыжника и обведенных такою же стеною; оборванные хозяева приняли нас радушно. Я после узнал, что правительство
им платит и кормит
их с условием, чтоб
они принимали путешественников, застигнутых бурею.
А уж как плясала! видал я наших губернских барышень, я раз был-с и в Москве в Благородном собрании, лет двадцать тому назад, — только куда
им! совсем не то!..
Четверть часа спустя Печорин вернулся
с охоты; Бэла бросилась
ему на шею, и ни одной жалобы, ни одного упрека за долгое отсутствие… Даже я уж на
него рассердился.
Тут Печорин задумался. «Да, — отвечал
он, — надо быть осторожнее… Бэла,
с нынешнего дня ты не должна более ходить на крепостной вал».
Я отвечал, что много есть людей, говорящих то же самое; что есть, вероятно, и такие, которые говорят правду; что, впрочем, разочарование, как все моды, начав
с высших слоев общества, спустилось к низшим, которые
его донашивают, и что нынче те, которые больше всех и в самом деле скучают, стараются скрыть это несчастие, как порок. Штабс-капитан не понял этих тонкостей, покачал головою и улыбнулся лукаво...
Однако ж утащил-таки
он меня
с собою.
К счастью, по причине неудачной охоты, наши кони не были измучены:
они рвались из-под седла, и
с каждым мгновением мы были все ближе и ближе… И наконец я узнал Казбича, только не мог разобрать, что такое
он держал перед собою. Я тогда поравнялся
с Печориным и кричу
ему: «Это Казбич!..»
Он посмотрел на меня, кивнул головою и ударил коня плетью.
Печорин сел верхом; я поднял ее
с земли и кое-как посадил к
нему на седло;
он обхватил ее рукой, и мы поехали назад.
— Умерла; только долго мучилась, и мы уж
с нею измучились порядком. Около десяти часов вечера она пришла в себя; мы сидели у постели; только что она открыла глаза, начала звать Печорина. «Я здесь, подле тебя, моя джанечка (то есть, по-нашему, душенька)», — отвечал
он, взяв ее за руку. «Я умру!» — сказала она. Мы начали ее утешать, говорили, что лекарь обещал ее вылечить непременно; она покачала головкой и отвернулась к стене: ей не хотелось умирать!..
Начала печалиться о том, что она не христианка, и что на том свете душа ее никогда не встретится
с душою Григория Александровича, и что иная женщина будет в раю
его подругой.
Он стал на колени возле кровати, приподнял ее голову
с подушки и прижал свои губы к ее холодеющим губам; она крепко обвила
его шею дрожащими руками, будто в этом поцелуе хотела передать
ему свою душу…
Я вывел Печорина вон из комнаты, и мы пошли на крепостной вал; долго мы ходили взад и вперед рядом, не говоря ни слова, загнув руки на спину;
его лицо ничего не выражало особенного, и мне стало досадно: я бы на
его месте умер
с горя.
— Печорин был долго нездоров, исхудал, бедняжка; только никогда
с этих пор мы не говорили о Бэле: я видел, что
ему будет неприятно, так зачем же? Месяца три спустя
его назначили в е….й полк, и
он уехал в Грузию. Мы
с тех пор не встречались, да, помнится, кто-то недавно мне говорил, что
он возвратился в Россию, но в приказах по корпусу не было. Впрочем, до нашего брата вести поздно доходят.
В Коби мы расстались
с Максимом Максимычем; я поехал на почтовых, а
он, по причине тяжелой поклажи, не мог за мной следовать. Мы не надеялись никогда более встретиться, однако встретились, и, если хотите, я расскажу: это целая история… Сознайтесь, однако ж, что Максим Максимыч человек, достойный уважения?.. Если вы сознаетесь в этом, то я вполне буду вознагражден за свой, может быть, слишком длинный рассказ.
Несколько повозок
с грязными армянами въехало на двор гостиницы и за
ними пустая дорожная коляска; ее легкий ход, удобное устройство и щегольской вид имели какой-то заграничный отпечаток.
За нею шел человек
с большими усами, в венгерке, довольно хорошо одетый для лакея; в
его звании нельзя было ошибиться, видя ухарскую замашку,
с которой
он вытряхивал золу из трубки и покрикивал на ямщика.
— Ну так!.. так!.. Григорий Александрович?.. Так ведь
его зовут?.. Мы
с твоим барином были приятели, — прибавил
он, ударив дружески по плечу лакея, так что заставил
его пошатнуться…
— Экой ты, братец!.. Да знаешь ли? мы
с твоим барином были друзья закадычные, жили вместе… Да где же
он сам остался?..
— Ведь сейчас прибежит!.. — сказал мне Максим Максимыч
с торжествующим видом, — пойду за ворота
его дожидаться… Эх! жалко, что я не знаком
с Н…
Максим Максимыч сел за воротами на скамейку, а я ушел в свою комнату. Признаться, я также
с некоторым нетерпением ждал появления этого Печорина; хотя, по рассказу штабс-капитана, я составил себе о
нем не очень выгодное понятие, однако некоторые черты в
его характере показались мне замечательными. Через час инвалид принес кипящий самовар и чайник.
Утро было свежее, но прекрасное. Золотые облака громоздились на горах, как новый ряд воздушных гор; перед воротами расстилалась широкая площадь; за нею базар кипел народом, потому что было воскресенье; босые мальчики-осетины, неся за плечами котомки
с сотовым медом, вертелись вокруг меня; я
их прогнал: мне было не до
них, я начинал разделять беспокойство доброго штабс-капитана.
Навстречу Печорина вышел
его лакей и доложил, что сейчас станут закладывать, подал
ему ящик
с сигарами и, получив несколько приказаний, отправился хлопотать.
Его господин, закурив сигару, зевнул раза два и сел на скамью по другую сторону ворот. Теперь я должен нарисовать
его портрет.