Неточные совпадения
А она так и побледнеет: «Живи, — говорит, — матушка! живи ты;
не хочу я замуж; я с тобою буду».
Костик все мостился к Прокудину опять в компанию, а прямо сказать
не хотел, потому что знал, какой Прокудин прижимистый.
— Ты вот что, Матвеич! Ты
не михлюй, а говори дело:
хочешь али
не хочешь компанию опять иметь?
— А если как сослужишь, то
не то, что то есть вот эта конпания, — это: тьфу! (Прокудин плюнул), — а по гроб жизни тебя
не забуду. Что
хочешь, во всем тебе
не откажу.
— Ох, невестушка милая! что они со мной
хотят делать: за Гришку за Прокудина
хотят меня выдать; а он мне все равно что вон наш кобель рябый. Зреть я его
не могу; как я с ним жить стану? Помоги ты мне, родная ты моя Аленушка! Наставь ты меня: что мне делать, горькой? — говорила Настя, плачучи.
Я
хотела к тебе броситься, да нельзя, ножки мои
не трогаются.
Гришка встал, чесал голову, чесал спину и никак
не мог очнуться. Насилу его умыли, прибрали и повели с женою в избу, где был готов завтрак и новая попойка. Но тут же были готовы и пересуды. Одни ругали Настю, другие винили молодого, третьи говорили, что свадьба испорчена, что на молодых напущено и что нужно съездить либо в Пузеево к знахарю, либо в Ломовец к бабке. Однако так ли
не так, а опять веселья
не было,
хотя подпили все опять на порядках.
У Маши вырвали палку и заставили просить у Григория прощения. Ребенок стоял перед Григорьем и ни за что
не хотел сказать: прости меня. Мать ударила Машу рукою, сказала, что высечет ее розгою, поставила в угол и загородила ее тяжелым креслом.
— Нет, брат, силушки моей нет.
Не хочу я есть.
— Ну,
не хочешь, поди так посиди.
— Нет, малый, ты там в своем доме волен делать что
хочешь, а у нас в избе
не обижай бабу.
Сначала он, по барыниному настоянию,
хотел было произвести две реформы в нравах своих подданных, то есть запретить ребятишкам звать мужиков и баб полуименем, а девкам вменить в обязанность носить юбки; но обе эти реформы
не принялись.
—
Не рви ты моего сердца своими слезами! И так уж изорвали его и наругались над ним. Говори сразу, чего ты
хочешь?
Сама Настя, однако, была покойнее,
хотя собственно этот покой был покой человека, которому нечего больше терять и который уже ничего
не хочет пугаться. Только она еще будто немножко побледнела в лице, и под глазами у нее провелись синие кружки.
Потчевали Настю и капустой и медом, но она ничего
не хотела есть, Спрашивали ее, отчего мужа с собою
не привела, но она ничего на это
не отвечала, — «пора ко двору», — собралась и ушла.
Пробыла Настя у своего лекаря два дня, а на третий вечером пришла домой и ни за что
не хотела к нему возвращаться.
Ей даже
не верили, что в ней нет беса,
хотя она и богу молилась и людей жалела больше других,
не находящих в себе беса.
— Вот тебя тут, Настасьюшка, никто
не будет беспокоить, — сказал Крылушкин, —
хочешь сиди,
хочешь спи,
хочешь работай или гуляй, — что
хочешь, то и делай. А скучно станет, вот с Митревной поболтай, ко мне приди, вот тут же через Митревнину комнату.
Не скучай! Чего скучать? Все божья власть, бог дал горе, бог и обрадует. А меня ты
не бойся; я такой же человек, как и ты. Ничего я
не знаю и ни с кем
не знаюсь, а верую, что всякая болезнь от господа посылается на человека и по господней воле проходит.
Он
не звал ни Настю, ни Пелагею убирать самовар,
не хотел их будить.
— Мало ли чего
не увидят, да я
не хочу этим заниматься, — отвечала Настя.
— Нет,
не будет этого. Иди куда
хочешь с своими ребятами, только
не ходите ко мне,
не кладите на меня славы понапрасно.
Не ходите, а то в избе спать стану.
— Ах ты, моя краля милая! — принимая шутку, отвечал Степан и
хотел обнять Наталью. А та, трепля горсть обмятой пеньки о стойку, обернулась и трепнула ею по голове Степана. Шляпа с него слетела, волосы разбрылялиеь, и в них застряли клочки белой кострики. Бабы засмеялись, и Настя с ними
не удержалась и засмеялась.
Она, шельма, промолчала:
Ни ответу, ни привету, —
Будто шельмы дома нету.
Хотя ж хоть и дома,
Лежит, что корова,
Оттопырит свои губы,
Поцелует, как
не люди…
Прошло три дня; Настя
не видала Степана и была этому словно рада. Он косил где-то на дальнем загоне. Настя пошла вечером опять стряпаться, а Степан опять сидел на рубеже.
Хотела Настя, завидя его, свернуть, да некуда. А он ей уж навстречу идет.
— Ты ведь знаешь мою жизнь. И без того она немила мне: на свет бы я
не смотрела, а ты еще меня ославить
хочешь.
— Глупый ты, — продолжала Настя. — Я
не из тех,
не из храбрых,
не из бойких.
Хочешь знать, я греха таить
не стану. Я сама тебя люблю; может, еще больше твоего.
— Право, ты глупый! Что ж тут хотеть-то?
Не захочу ж я разлучить жену с мужем или отца с детьми. Чего захотеть-то?
— Как ты
захочешь, так все и будет. Горя я с тобой никакого
не побоюсь.
Хочешь уйдем,
хочешь тут будем жить. Мне все равно, все; лишь бы ты меня любила.
Степан потянул к себе Настю. Настя вздрогнула под горячим поцелуем. Она
хотела еще что-то говорить, но ее одолела слабость. Лихорадка какая-то, и истома в теле, и звон в ушах.
Хотела она проговорить хоть только: «
Не целуй меня так крепко; дай отдохнуть!»,
хотела сказать: «Пусти хоть на минуточку!..», а ничего
не сказала…
Писал Домнин муж отцу, что Гришка живет в Харькове у дворничихи, вдовы, замест хозяина; что вдова эта хоть и немолодая, но баба в силах; дело у них
не без греха, и Гришка домой идти
не хочет.
Насчет же теперь пачпорта и
не думай и
не гадай, а будь ко двору честью, коли
не хочешь, чтоб привели неволею».
— Про то тебе знать: ты мужик. Я куда
хочешь пойду, только домой
не вернусь.
Стали думать да гадать, что им делать. Степан все гнул на то, чтоб Настя вернулась домой и жила бы кое-как, скрывая все, пока он собьется с средствами и добудет паспорты; а между тем и потеплеет. Насте эта препозиция
не понравилась. Она и слушать
не хотела.
Как только ушел смотритель, Настя бросилась к окну, потом к двери, потом опять к окну. Она
хотела что-то увидеть из окна, но из него ничего
не было видно, кроме острожной стены, расстилающегося за нею белого снежного поля и ракиток большой дороги, по которой они недавно шли с Степаном, спеша в обетованное место, где, по слухам, люди живут без паспортов. С каждым шумом у двери Настя вскакивала и встречала входившего словами: «Вот я, вот! Это за мною? Это мое дитя там?» Но это все было
не за нею.
Члены ушли в присутствие. Писаря помирали со смеху в канцелярии, письмоводитель
хотел войти в присутствие, но у самой двери пырскнул, зажал рукою рот и опять вернулся в канцелярию, где можно было смеяться,
не оскорбляя самолюбия членов.
Осенью, когда речка замерзла и твердая, как камень, земля покрылась сухим снегом, Настя в одну ночь появилась в сенях кузнеца Савелья. Авдотья ввела ее в избу, обогрела, надела на нее чистую рубашку вместо ее лохмотьев и вымыла ей щелоком голову. Утром Настя опять исчезла и явилась на другой день к вечеру. Слова от нее никакого
не могли добиться. Дали ей лапти и свиту и
не мешали ей приходить и уходить молча, когда она
захочет. Ни к кому другим, кроме кузнеца, она
не заходила.
Жениться он тоже
не хотел, да отец бил его, и старики велели слушать отцовскую волю; он женился, ушел с топором и там остался.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Ему всё бы только рыбки! Я
не иначе
хочу, чтоб наш дом был первый в столице и чтоб у меня в комнате такое было амбре, чтоб нельзя было войти и нужно бы только этак зажмурить глаза. (Зажмуривает глаза и нюхает.)Ах, как хорошо!
Хлестаков. Да вот тогда вы дали двести, то есть
не двести, а четыреста, — я
не хочу воспользоваться вашею ошибкою; — так, пожалуй, и теперь столько же, чтобы уже ровно было восемьсот.
Городничий (в сторону).О, тонкая штука! Эк куда метнул! какого туману напустил! разбери кто
хочет!
Не знаешь, с которой стороны и приняться. Ну, да уж попробовать
не куды пошло! Что будет, то будет, попробовать на авось. (Вслух.)Если вы точно имеете нужду в деньгах или в чем другом, то я готов служить сию минуту. Моя обязанность помогать проезжающим.
Городничий. Вам тоже посоветовал бы, Аммос Федорович, обратить внимание на присутственные места. У вас там в передней, куда обыкновенно являются просители, сторожа завели домашних гусей с маленькими гусенками, которые так и шныряют под ногами. Оно, конечно, домашним хозяйством заводиться всякому похвально, и почему ж сторожу и
не завесть его? только, знаете, в таком месте неприлично… Я и прежде
хотел вам это заметить, но все как-то позабывал.
Хлестаков. Право,
не знаю. Ведь мой отец упрям и глуп, старый хрен, как бревно. Я ему прямо скажу: как
хотите, я
не могу жить без Петербурга. За что ж, в самом деле, я должен погубить жизнь с мужиками? Теперь
не те потребности; душа моя жаждет просвещения.