Тут я стал перебирать в уме его слова, что такое: «ангел в душе живет, но запечатлен, а любовь освободит его», да вдруг думаю: «А что если он сам ангел, и бог повелит ему в ином виде явиться мне: я умру, как Левонтий!» Взгадав это, я, сам не помню, на каком-то пеньке переплыл через речечку и ударился бежать: шестьдесят верст
без остановки ушел, все в страхе, думая, не ангела ли я это видел, и вдруг захожу в одно село и нахожу здесь изографа Севастьяна.
— Как хотите, — сказала Вершина и тем же голосом,
без остановки и перехода, заговорила о другом: — Черепнин мне надоедает, — сказала она и засмеялась.
–…Я лежал на скале Эльбруса… — Вдруг совершенно неожиданно выливается строчка почему-то стихов. Я не думал… Как-то смаху,
без остановки и без поправки вытекло у меня это стихотворение. Оно, верно, отвечало картинам. Но эпически холодным. Я бросил тетрадку.
Неточные совпадения
Вчера мы пробыли одиннадцать часов в седлах, а с
остановками — двенадцать с половиною. Дорога от Челасина шла было хороша, нельзя лучше, даже
без камней, но верстах в четырнадцати или пятнадцати вдруг мы въехали в заросшие лесом болота. Лес част, как волосы на голове, болота топки, лошади вязли по брюхо и не знали, что делать, а мы, всадники, еще меньше. Переезжая болото, только и ждешь с беспокойством, которой ногой оступится лошадь.
К трем часам дня отряд наш стал подходить к реке Уссури. Опытный глаз сразу заметил бы, что это первый поход. Лошади сильно растянулись, с них то и дело съезжали седла, расстегивались подпруги, люди часто останавливались и переобувались. Кому много приходилось путешествовать, тот знает, что это в порядке вещей. С каждым днем эти
остановки делаются реже, постепенно все налаживается, и дальнейшие передвижения происходят уже ровно и
без заминок. Тут тоже нужен опыт каждого человека в отдельности.
Эта
остановка при начале, это незавершение своего дела, эти дома
без крыши, фундаменты
без домов и пышные сени, ведущие в скромное жилье, — совершенно в русском народном духе.
Записки эти не первый опыт. Мне было лет двадцать пять, когда я начинал писать что-то вроде воспоминаний. Случилось это так: переведенный из Вятки во Владимир — я ужасно скучал.
Остановка перед Москвой дразнила меня, оскорбляла; я был в положении человека, сидящего на последней станции
без лошадей!
Над деревянной кабинкой, где спортсмены надевали на ноги коньки, пили лимонад и отогревались в морозные дни, — висел печатный плакат: «Просят гг. посетителей катка
без надобности не царапать лед вензелями и не делать резких
остановок, бороздящих паркет».