Неточные совпадения
Церковных же своих крестьян княгиня сама разделила по седмицам, чтобы каждый мог свободно говеть, не останавливая работ; следила, чтоб из числа их не было совращений — в чем, впрочем, всегда менее винила самих совращающихся, чем духовенство. О духовенстве она, по собственным ее
словам, много
скорбела, говоря, что «они ленивы, алчны и к делу своему небрежны, а в Писании неискусны».
Я не сомневаюсь, что в этих
словах Якова Львовича заключалось его правило, которым он руководился, снося с затаенной
скорбью в молчании досаду, которую причиняло ему пустое, светское воспитание его детей, при котором все внимание прилагалось к образованию стереотипности во взглядах и в манерах, вместо разумного облагораживания которых прививалась манерность пред ровными и пренебрежительное неряшество пред тем, что почему-нибудь кажется ниже нас.
Неточные совпадения
— Он — человек! — выкрикивал поп, взмахивая рукавами рясы. — Он справедлив! Он поймет правду вашей
скорби и скажет людям, которые живут потом, кровью вашей… скажет им свое
слово…
слово силы, — верьте!
Рыдая, она что-то приговаривала; мы, конечно, не понимали
слов, но язык
скорби один везде.
Но она или не поняла в первую минуту того смысла, который выходил из его
слов, или поняла, но не до того ей было, чтобы обращать внимание на этот смысл, и радость о возобновлении любви заглушила в ней
скорбь о близком конце, — как бы то ни было, но она только радовалась и говорила:
Твоею дружбой не согрета, // Вдали шла долго жизнь моя. // И
слов последнего привета // Из уст твоих не слышал я. // Размолвкой нашей недовольный, // Ты, может, глубоко
скорбел; // Обиды горькой, но невольной // Тебе простить я не успел. // Никто из нас не мог быть злобен, // Никто, тая строптивый нрав, // Был повиниться не способен, // Но каждый думал, что он прав. // И ехал я на примиренье, // Я жаждал искренно сказать // Тебе сердечное прощенье // И от тебя его принять… // Но было поздно…
По
словам матушки, которая часто говорила: «Вот уйду к Троице, выстрою себе домичек» и т. д., — монастырь и окружающий его посад представлялись мне местом успокоения, куда не проникают ни нужда, ни болезнь, ни
скорбь, где человек, освобожденный от житейских забот, сосредоточивается — разумеется, в хорошеньком домике, выкрашенном в светло-серую краску и весело смотрящем на улицу своими тремя окнами, — исключительно в самом себе, в сознании блаженного безмятежия…