Неточные совпадения
И после этого как проспался да все это понял, что наделал, так пошел
с горя в казенное село, на ярмарку, да там совсем и замутился: отлепил от иконы свечку в церкви и
начал при всех за обеднею трубку закуривать.
— Княгиня в самые большие дома и во дворец выезжала и обо всем там, кажется, могли наговориться, а, бывало, чуть только вернутся, сейчас ко мне: разденутся и велят себе задорную корочку аржаного хлеба покруче крупной солью насолить и у меня на сундучке сядут, и
начнем с нею про деревню говорить.
С этих-то пор Ольга Федотовна
начала «садиться при княгине», сначала только для того, чтобы прогонять вместе
с нею сон, следя за неустанным движением «тирана жизни», а потом и в некоторых других случаях, когда княгиня предпочитала иметь пред собою Ольгу Федотовну более в качестве друга сердца, чем в качестве слуги.
Отпраздновав несколько дней дома и наладив все, что без нее в домашнем хозяйстве приходило в расстройство, Марья Николаевна опять отправлялась пешком за сто верст на свою фабрику, пока, наконец, в конце второго года явилась оттуда веселая и счастливая,
с кульком основы, узоров и шерстей, и, поставив в светлом углу бедной горницы ткацкий стан,
начала дома ткать ковры уже как опытная мастерица.
Марья Николаевна, введя богослова
с философом, сама стала у порога, а те сейчас же вышли на середину комнаты и
начали пред бабушкой декламировать, сначала философ по-гречески, а потом богослов по-латыни.
— Я вас так люблю-с, так люблю, —
начал богослов, но Ольга Федотовна его остановила и, задыхаясь от страха, сказала...
Она была в положении того неопытного чародея, который, вызвав духов, не знал, как заставить их опять спрятаться. На выручку ее подоспел Монтрозка, который, завидев ее
с крыльца, подбежал к ней
с радостным воем. Ольга Федотовна
начала ласкать Патрикеева пуделя и, быстро вскочив на крыльцо, скрылась в темных сенях.
А как только гости вслед за княгинею парами в зал вступят и сядут, он молча глаз человеку сделает, тот сейчас крышку
с чаши долой, а он и
начнет большою ложкой разливать…
Теперь она, оставшись одинокою, озаботилась всесторонним поднятием уровня своих экономических дел и
начала это
с самой живой силы крепостного права, то есть
с крестьян.
С этой духовной стороны она и
начала свое вдовье господарство. Первым ее делом было потребовать из церквей исповедные росписи и сличить, кто из крестьян ходит и кто не ходит в церковь? От неходящих, которые принадлежали к расколу, она потребовала только чтоб они ей откровенно сознались, и заказала, чтобы их причет не смущал и не неволил к требам. Она о них говорила...
И гость нам не отказал: он, смеясь, подал руки мне и сестре Nathalie, и мы
с ним, выйдя в залу,
начали бегать около большого круглого стола, и, признаться сказать, превесело провели час пред обедом.
И Ольга Федотовна, войдя
с сими словами в азарт, вдруг позабыла даже, что я больна, а, подлетев ко мне,
начала меня теребить за руку да приговаривать...
При малейших замедлениях Рогожин не разбирал, кто в этом виноват, а грубил всем, кому ни попало,
начиная с губернатора и кончая последним писарем.
Здесь он садился сам и, усадив рядом
с собою жену, обнимал рукою ее стан и
начинал ей
с восторгом и декламацией говорить о боге, о просвещении и о святой независимости доброй совести и доброй воли.
Однако все это весьма естественно кончилось тем, что супруги к исходу своего медового месяца стали изрядно скучать, и Дон-Кихот Рогожин велел Зинке запрячь своих одров в тарантас и поехал
с женою в церковь к обедне. Тут он налетел на известный случай
с Грайвороной, когда бедный трубач, потеряв рассудок, подошел к иконостасу и, отлепив от местной иконы свечу,
начал при всех закуривать пред царскими вратами свою трубку.
Дьяконица Марья Николаевна уже
начала приседать и подпрыгивать, а бабушка
с Дон-Кихотом перекинулась последними летучими фразами.
Бабушка, разумеется, тоже была на этих собраниях
с дочерью и
с Ольгою Федотовной, которая находилась в гардеробных комнатах. Результатом первого же из этих съездов было то, что княгиня совсем против желания попала в очень большой круг знакомств, имевших то необыкновенное
начало, что здесь не родители знакомили детей, а дети сводили и сближали своих родителей.
На княжну Анастасию
начали смотреть
с сожалением и выражать ей нежнейшую участливость, которая должна бы казаться ей обидною, если б она понимала ее смысл и значение.
Граф
начал повторять свои визиты чаще, а потом мало-помалу обратил их в дружеские посещения запросто: княгине это еще более нравилось. Любя в сношениях
с людьми простоту, она находила удовольствие беседовать
с графом, который был толковит, определителен, не страдал ни мистицизмом, ни материализмом и держал себя
с достоинством.
Начиная с его фамилии, которую m-r Gigot напрасно скрашивал приставкою дворянской частицы, и кончая его наружностью и манерами, дававшими ему вид неудачного приходского клерка, он всего более напоминал католического дьячка: тонкий, худой, немного запуганный,
с глазами, таящими внутренний жар, и
с длинными руками, постоянно стремящимися к упражнению в почтительных жестах.
Это, однако, имело для Gigot свою хорошую сторону, потому что чрезвычайно сблизило его
с Ольгой Федотовной, которая сама была подвержена подобным припадкам и, по сочувствию, нежно соболезновала о других, кто их имеет. А бедный Gigot, по рассказам Ольги Федотовны, в
начале своего житья в доме княгини, бывало, как пообедает, так и
начнет морщиться.
С дьяконицей, Марьей Николаевной, Gigot тоже никак не мог разговориться: он много раз к ней подсосеживался и много раз
начинал ей что-то объяснять и рассказывать, но та только тупо улыбалась да пожимала плечами и, наконец, однажды, увидев, что Gigot, рассказывая ей что-то, приходит в большое оживление, кричит, машет руками и, несмотря на ее улыбки и пожиманье плечами, все-таки не отстает от нее, а, напротив, еще схватил ее за угол ее шейного платка и
начал его вертеть, Марья Николаевна так этого испугалась, что сбросила
с себя платок и, оставив его в руках Gigot, убежала от него искать спасения.
Сначала они немножко дулись друг на друга: Gigot, увидав перед собою длинного костюмированного человека
с одним изумрудным глазом, счел его сперва за сумасшедшего, но потом, видя его всегда серьезным,
начал опасаться: не философ ли это, по образцу древних, и не может ли он его, господина Gigot, на чем-нибудь поймать и срезать?
Этим для меня объясняются многие несообразности и противоречия в его жизни,
начиная с того, например, что, не оказывая никакого сожаления Gigot, он опасно заболел от огорчения, когда бедный француз умер.
Княгиня Варвара Никаноровна, находясь в числе строго избранных лиц небольшого кружка, в котором Журавский первый раз прочел свою записку «О крепостных людях и о средствах устроить их положение на лучших
началах», слушала это сочинение
с глубочайшим вниманием и по окончании чтения выразила автору полное свое сочувствие и готовность служить его заботам всем, чем она может.
Граф всюду ездил и везде усердно молился, и блюл в присутствии графини посты, от которых был свободен по уставам своей церкви, и даже, соревнуя другим фаворитам графини,
начинал обличать замечательное для тогдашнего времени знакомство
с византизмом.
Та первая подала бабушке руку, но взглянула ей не в лицо, а через плечо, далее. Она, очевидно, искала глазами княжну, но, не видя ее, должна была
начать разговор
с княгинею...
О, благоприятель! неужто я увижу их лицом к лицу? неужто я почувствую в моих руках их юношеские руки, неужто я увижу, как их юношеский ум
начнет передо мною раскрываться, будто пышный цвет пред зарею, и я умру
с отрадою, что этот цвет в свое время даст плод сторичный…
— Надо, значит,
начать с того, что на многое, почитаемое за важное, взять и положить крест.
Мне казалось, что она их не любила: я всегда замечала, как ее коробило, когда тетушка, только оправясь
с дороги, оставляла
с maman своего интересного мужа, а сама
начинала ревизовать все закоулки дома и вступала в интимнейшие разговоры
с слугами.
Дворяне, избравшие Якова Львовича
с таким восторженным единодушием,
начали пожиматься и стали поговаривать, что он слишком большой хлопотун и на предводительской должности тяжеленек. Прошел еще годик, и у дяди среди самих дворян завелись враги, составившие к концу его служебного срока против него сильную партию, которая без всякой застенчивости распространяла слух, что дяде на второй срок губернским предводителем не бывать.
Но интрига тоже не дремала, и дворяне мало-помалу
начали обходить его и забегать
с жалобами к губернатору, от которого, по вековечному антагонизму двух этих властей, стали приходить к Якову Львовичу колкие запросы, а Яков Львович давал на них еще более колкие ответы.
Увидав это, дядя не выдержал своей роли и в ужасе заметил, что такое образование равносильно круглому невежеству; что знание языков важно как средство, при пособии которого человек может
с большим успехом приобретать другие знания, которые, собственно, только и
начинают образование ума; но, встретив в ответ на это сухую, исполненную жалости к его заблуждениям улыбку своей жены, он оставил и это так, как оно есть, но впоследствии был несколько несправедлив, никогда не прощая детям их невежества и осмеивая его в глаза им иногда тонко, а иногда и довольно зло.