— Супруга их, Глафира Васильевна, здесь-с. Они, не
больше часу тому назад, изволили проехать здесь в коляске.
Неточные совпадения
Прошло более
часа. Александра Ивановна, сидя с Подозеровым вдвоем в своем осиновом лесочке, вела
большие дружеские переговоры. Она начала с гостем без
больших прелюдий и тоном дружбы и участия, довольно прямо спросила его, что за слухи носятся, будто он оставляет город.
— О, не беспокойтесь, не беспокойтесь, уж я не опоздаю, — отвечал Жозеф, — я иду по делу, и вы увидите, что я эти несколько
часов пребывания в Берлине употреблю для себя с
большою пользой.
Приходилось долгожданные Вальдегановские щетки бросить и ждать всего от времени, но тем
часом начиналось дело о дуэли, затянувшееся за отсутствием прикосновенных лиц, и произошло маленькое qui pro quo, [Недоразумение (лат.).] вследствие которого Глафира настойчиво требовала, чтобы Жозеф повидался с сестрой, и как это ни тяжело, а постарался привести, при ее посредстве, Подозерова к соглашению не раздувать дуэльной истории возведением
больших обвинений на Горданова, потому что иначе и тот с своей стороны поведет кляузу.
По едва слышному, но крепкому металлическому тону старой пружины, Синтянина сообразила, что это пробили
часы внизу, в той
большой комнате, куда в приснопамятный вечер провалился Водопьянов, и только что раздался последний удар, как послышался какой-то глухой шум.
Не успели они таким образом обойти деревню из двора во двор, как уж на том конце, с которого они начали, закурилася не в урочный
час лохматая, низкая кровля, а через
час все
большое село, как кит на море, дохнуло: сизый дым взмыл кверху как покаянный вздох о греховном ропоте, которым в горе своем согрешил народ, и, разостлавшись облаком, пошел по поднебесью; из щелей и из окон пополз на простор густой потный пар, и из темных дверей то одной, то другой избы стали выскакивать докрасна взогретые мужики.
Месяцев пять спустя после убийства и ряда смертей, заключивших историю
больших, но неудавшихся замыслов Горданова и Глафиры,
часов в одиннадцать утра раннего великопостного дня, по одной из
больших улиц Петербурга шла довольно скорыми шагами молодая женщина в черной атласной шубе и черной шляпе. Она часто останавливалась против надписей об отдающихся внаймы квартирах, читала их и опять, опустив на лицо вуаль, шла далее. Очевидно, она искала наемной квартиры и не находила такой, какая ей была нужна.
В то время как она отходила к
большим часам, чтобы проверить свои, кто-то подъехал. Взглянув из окна, она увидала его коляску. Но никто не шел на лестницу, и внизу слышны были голоса. Это был посланный, вернувшийся в коляске. Она сошла к нему.
Поработав
больше часа, он ушел, унося раздражающий образ женщины, неуловимой в ее мыслях и опасной, как все выспрашивающие люди. Выспрашивают, потому что хотят создать представление о человеке, и для того, чтобы скорее создать, ограничивают его личность, искажают ее. Клим был уверен, что это именно так; сам стремясь упрощать людей, он подозревал их в желании упростить его, человека, который не чувствует границ своей личности.
Больше часу как продолжалась чрезвычайная тишина, и вот вдруг, где-то очень близко, за дверью, которую заслонял диван, я невольно и постепенно стал различать все больше и больше разраставшийся шепот.
Неточные совпадения
Ляпкин-Тяпкин, судья, человек, прочитавший пять или шесть книг, и потому несколько вольнодумен. Охотник
большой на догадки, и потому каждому слову своему дает вес. Представляющий его должен всегда сохранять в лице своем значительную мину. Говорит басом с продолговатой растяжкой, хрипом и сапом — как старинные
часы, которые прежде шипят, а потом уже бьют.
Но летописец недаром предварял события намеками: слезы бригадировы действительно оказались крокодиловыми, и покаяние его было покаяние аспидово. Как только миновала опасность, он засел у себя в кабинете и начал рапортовать во все места. Десять
часов сряду макал он перо в чернильницу, и чем дальше макал, тем
больше становилось оно ядовитым.
На другой день, в 11
часов утра, Вронский выехал на станцию Петербургской железной дороги встречать мать, и первое лицо, попавшееся ему на ступеньках
большой лестницы, был Облонский, ожидавший с этим же поездом сестру.
— Так
часа два? Не
больше? — спросила она. — Вы застанете Петра Дмитрича, только не торопите его. Да возьмите опиуму в аптеке.
На другой день, в 8
часов утра, Анна вышла одна из извозчичьей кареты и позвонила у
большого подъезда своего бывшего дома.