Неточные совпадения
— Я тебя, Саша, совсем не стесняю и не заклинаю… Нет, нет! Спаси меня от этого Боже! — продолжал он, крестясь и поднимая на лоб очки, — покидать человека в несчастии недостойно. И пожелай ты
за него выйти, я, скрепя сердце,
дам согласие. Может быть, даже сами со старухою пойдем
за тобой, если не отгонишь, но…
— И хорошо еще, если он глубоко, искренно верил тому, что гибель тех, кого губил он, нужна, а если же к тому он искренно не верил в то, что делал… Нет, нет! не
дай мне видеть тебя
за ним, — вскричал он, вскочив и делая шаг назад. — Нет, я отрекусь от тебя, и если Бог покинет меня силою терпенья, то… я ведь еще про всякий случай врач и своею собственною рукой выпишу pro me acidum borussicum. [для себя прусскую кислоту (лат.).]
Такой ложемент из трех комнат с передней и ванной, и с особым ходом из особых сеней занял и Павел Николаевич Горданов. С него спросили
за это десять рублей в сутки, — он не поторговался и взял помещение. Эта щедрость сразу
дала Горданову вес и приобрела ему почтение хозяина и слуг.
— То-то и есть, но нечего же и головы вешать. С азбуки нам уже начинать поздно, служба только на кусок хлеба
дает, а люди на наших глазах миллионы составляют; и дураков, надо уповать, еще и на наш век хватит. Бабы-то наши вон раньше нас
за ум взялись, и посмотри-ко ты, например, теперь на Бодростину… Та ли это Бодростина, что была Глаша Акатова, которая, в дни нашей глупости, с нами ради принципа питалась снятым молоком? Нет! это не та!
— Ну вот, здравствуй, пожалуйста! Платишь
за все втрое, а берешь то же самое, что и сто лет тому назад брала. Это невозможно. Я даже удивляюсь, как им самим это не совестно жить
за старую цену, и если они этого не понимают, то я
дам им это почувствовать.
Он
давал мне взаймы… но разве мое нынешнее положение при нем не то же самое, что положение немца, которого Блонден носил
за плечами, ходя по канату?
Страдая, ты, казалось, не страдал,
Ты брал удары и дары судьбы,
Благодаря
за то и
за другое,
И ты благословен!..
Дай мужа мне, которого бы страсть
Не делала рабом, и я укрою
Его души моей в святейших недрах,
Как я укрыл тебя.
Не признающей брака Казимире вдруг стала угрожать родительская власть, и потому, когда Казимира сказала: «Князь, сделайте дружбу, женитесь на мне и
дайте мне свободу», — князь не задумался ни на одну минуту, а Казимира Швернотская сделалась княгиней Казимирой Антоновной Вахтерминской, что уже само по себе нечто значило, но если к этому прибавить красоту, ум, расчетливость, бесстыдство, ловкость и наглость, с которою Казимира на первых же порах сумела истребовать с князя обязательство на значительное годовое содержание и вексель во сто тысяч, «
за то, чтобы жить, не марая его имени», то, конечно, надо сказать, что княгиня устроилась недурно.
— Нет, нет, я не сошел с ума, а я берусь
за ум и вас навожу на ум, — заговорил Горданов, чувствуя, что вокруг него все завертелось и с головы его нахлестывают шумящие волны какого-то хаоса. — Нет; у вас будет пятьдесят тысяч, они вам
дадут пятьдесят тысяч, охотно
дадут, и ребятишек не будет… и я женюсь на вас… и
дам вам на бумаге… и буду вас любить… любить…
— На их основании можно построить прекрасные статьи.
За это деньги
дадут.
Он знал, что верны одни лишь прямые ходы и что их только можно повторять, а все фокусное действует только до тех пор, пока оно не разоблачено, и этот демон шептал Павлу Николаевичу, что тут ничто не может длиться долго, что весь фейерверк скоро вспыхнет и зачадит, а потому надо быстро сделать ловкий курбет, пока еще держатся остатки старых привычек к кучности и «свежие раны»
дают тень,
за которою можно пред одними передернуть карты, а другим зажать рот.
— Да ищи того суда, как Франклина в море: по суду-то на сто рублей оштрафуют, а без суда на пять тысяч накажут, как пить
дадут. Нет, если бы это написать, да
за границей напечатать.
За прилавками сидела немецкая
дама, говорившая раздавленным голосом краткие речи, касающиеся залогодательства, и поминутно шнырявшая
за всяким разрешением в двери направо, по направлению к № 7-му.
— Да, он никогда и никогда, и ни
за что на это не согласится, и тем для него хуже, — сказал Горданов, не
давая своему собеседнику оправиться.
Если вы согласны
дать мне девять тысяч рублей, я вам сейчас же представлю ясные доказательства, что вы через неделю, много через десять дней, можете быть обвенчаны с самым удобнейшим для вас человеком и, вдобавок, приобретете от этого брака хотя не очень большие, но все-таки относительно довольно значительные денежные выгоды, которые во всяком случае далеко с избытком вознаградят вас
за то, что вы мне
за этого господина заплатите.
Планы мои всегда точны, ясны, убедительны и неопровержимы, и если вы согласны
дать мне
за вашу свадьбу с моим субъектом девять тысяч рублей, то этот план я вам сейчас открою.
— И он, как он ни прост, поймет, что бумаги надо выручить. Впрочем, это уже будет мое дело растолковать ему, к чему могут повести эти бумаги, и он поймет и не постоит
за себя. А вы, Алина Дмитриевна, — обратился Горданов к
даме, бесцеремонно отгадывая ее имя, — вы можете тогда поступить по усмотрению: вы можете отдать ему эти бумаги после свадьбы, или можете и никогда ему их не отдавать.
— Я и спешу; я тебе говорю, что я готов бы возить на самом себе по городу моих собственных лошадей, если бы мне
за это что-нибудь
дали, чтобы я мог скорее довести мой капитал до той относительно ничтожной цифры, с которою я
дам верный, неотразимый удар моему почтенному отечеству, а потом… потом и всему миру, ходящему под солнцем.
— Спасибо и
за то,
давай руку и успокойся. Успокойся, Иосаф: вот тебе моя рука, что ты не пропадешь! У меня скоро, скоро будет столько… столько золота, что я, зажмурясь, захвачу тебе пригоршни, сколько обхватят мои руки, и брошу тебе на разживу с моей легкой руки.
—
За что меня благодарить? Я тебе
даю лучший совет, какой только возможно. Плати оброк,
дай им свой страховой полис в обеспечение долга и будь снова свободным человеком, и я возьму тебя к своему предприятию.
— Разумеется, как пить
дадут. Теперь ведь я им все поприделал и Елена Дмитриевна будет вдова Висленева, чего же им ждать и отчего не взять
за меня двенадцать тысяч?
Здесь опять произошли столкновения: Кишенский хотел, чтобы Висленев уехал, но Алина опасалась, не чересчур ли уж это выгодно для Горданова, но они поторговались и решили на том, что Горданов повезет с собою Висленева куда захочет и употребит его к чему вздумает, и
за векселя свои в четыре тысячи рублей, приторгованные Кишенским
за полторы,
даст вексель на десять тысяч рублей, со взаимною порукой Висленева
за Горданова и Горданова
за Висленева.
Взять в руки просто значит приручить человека, значит
дать ему у себя дома силу, какой он не может найти нигде
за домом: это иго, которое благо, и бремя, которое легко.
Он заключался в том, чтоб уничтожить новое завещание, лишавшее ее полного наследования имений мужа, и затем не
дать Бодростину времени оставить иного завещания, кроме того, которым он в первую минуту старческого увлечения,
за обладание свежею красотой ловкой Глафиры, отдал ей все.
— Не торопи меня, — говорил он ей, —
дай мне год времени, год — не век, и я тебе
за то ручаюсь, что к концу этого года ты будешь и свободна, и богата.
Знаменосцев сообщал Поталееву справочки по опекунскому совету, по сенату, делал закупки, высылал книги, а Поталеев
за то
давал ему рублей сто денег в год, да пришлет, бывало, к Рождеству провизии да живности, и считался он у них благодетелем.
— Вот он и приехал в ту пору в Москву и стал у Знаменосцевых на их пустую квартиру, которую они для него прибрали и обрядили, и начал он
давать им деньги на стол и сам у них стал кушать, приглашая всю их семью, и вдруг при этих обедах приглянулась ему Валентина; он взял да
за нее и посватался.
Рупышев, уезжая, пошел к ним, чтобы посмотреть, проститься и денег ему
дать за лечение и
за хлеб
за соль.
— Да, конечно, вы должны делать все, что я хочу! Иначе
за что же,
за что я могу вам позволять надеяться на какое-нибудь мое внимание? Ну сами скажите:
за что? что такое вы могли бы мне
дать, чего сторицей не
дал бы мне всякий другой? Вы сказали: «каприз». Так знайте, что и то, что я с вами здесь говорю, тоже каприз, и его сейчас не будет.
Между тем, пока
дамы спали, а потом делали свой туалет, в сени мужской половины явился оборванный и босоногий крестьянский мальчонко и настойчиво требовал, чтобы длинный чужой барин вышел к кому-то
за гуменник.
— И я хотел тебя видеть… я не мог отказать себе в этом…
Дай же,
дай мне и другую твою ручку! — шептал он, хватая другую, руку Лары и целуя их обе вместе. — Нет, ты так прекрасна, ты так несказанно хороша, что я буду рад умереть
за тебя! Не рвись же, не вырывайся…
Дай наглядеться… теперь… вся в белом, ты еще чудесней… и… кляни и презирай меня, но я не в силах овладеть собой: я раб твой, я… ранен насмерть… мне все равно теперь!
Я
дала слово Синтянину выйти
за него замуж, и сдержала это слово: в тот день, когда было получено сведение об облегчении участи Висленева, я была обвенчана с генералом при всеобщем удивлении города и даже самих моих добрых родителей.
Отправления сердца, как известно, производятся постоянным его сокращением и расширением, — эти попеременно один
за другим следующие моменты, называемые в медицине sistole [сжимание (греч.).] и diastole, [растягивание (греч.).]
дают два звука: тик и так.
—
Дай мне воды… скорей, скорей воды! — И жадно глотая глоток
за глотком, она продолжала шепотом: — бога ради не бойся меня и ничего не пугайся… Не зови никого… не надо чужих… Это пройдет… Мне хуже, если меня боятся… Зачем чужих? Когда мы двое… мы… — При этих словах она сделала усилие улыбнуться и пошутила: «Какое счастье: ночь и мы одни!» Но ее сейчас же снова передернуло, и она зашипела...
Ей мастеровой солдат отдавал на сбережение свой тяжким трудом собранный грош; ее звали к себе умирающие и изустно завещали ей, как распорядиться бывшими у нее на сохранении пятью или шестью рублями, к ней же приходили на дух те, кого «бес смущал» сбежать или сделать другую гадость,
давали ей слово воздержаться и просили прочитать
за них «тайный акахист», чему многие смущаемые солдатики приписывают неодолимое значение.
Исключение составляли люди надменные и хитрые: этих Катерина Астафьевна, по прямоте своей натуры, ненавидела; но, во-первых, таких людей, слава богу, было немного в армейском полку, куда Форов попал по своему капризу, несмотря на полученное им высшее военное образование; во-вторых, майор, весьма равнодушный к себе самому и, по-видимому, никогда не заботившийся ни о каких выгодах и для Катерины Астафьевны, не стерпел бы ни малейшего оскорбления, ей сделанного, и наконец, в-третьих, «майорша» и сама умела постоять
за себя и
дать сдачи заносчивому чванству.
Майор
дал ямщику полтину и покатил далее с Катериной Астафьевной и с Драдедамом, которого оба они стали с той поры любить и холить, как
за достоинство этой доброй и умной собаки, так и
за то, что она была для них воспоминанием такого оригинального и теплого прощанья с простосердечными друзьями.
— А вот этим вот! — воскликнул Евангел, тронув майора
за ту часть груди, где сердце. — Как же вы этого не заметили, что она, где хочет быть умною
дамой, сейчас глупость скажет, — как о ваших белых панталонах вышло; а где по естественному своему чувству говорит, так что твой министр юстиции. Вы ее, пожалуйста, не ослушайтесь, потому что я вам это по опыту говорю, что уж она как рассудит, так это непременно так надо сделать.
— Но отпущаются тебе все грехи твои, чадо, — отвечал добродушный Евангел, кладя ей на оба плеча свои руки, которые Катерина Астафьевна схватила так же внезапно, как
за минуту пред сим руки
дам, и так же горячо их поцеловала.
— Да, это в Эдемском саду; но зато в Гефсиманском саду случилось другое: там Бог сам себя предал страданьям. Впрочем, вы стоите на той степени развития, на которой говорится «несть Бог», и жертвы этой понять лишены. Спросим лучше
дам. Кто с майором и кто
за меня?
Висленев без большого труда уверовал, что Бодростина не могла и не может выдавать его иначе, как выдает, то есть
за ее мажордома, потому что баронесса и графиня, доводясь родственницами Михаила Андреееича, не преминули бы сделать своих заключений насчет пребывания Иосафа при ее особе и не только повредили бы ей в России, но и здесь на месте, в Париже, не
дали бы ступить шага в тот круг, где она намерена встретить людей, способных разъяснить томящие ее отвлеченные вопросы.
Теперь мы уже не так далеки от всех этих разгадок, но разъяснение появления Бодростиной на всем ходу вагона не станем даже откладывать ни на минуту и займемся им тотчас же, —
дадим его как задаток к тем расплатам, какие
за нами числятся и которые мы в свое время надеемся произвести самою натуральною и ходячею монетой.
— Как это, однако, глупо, что я оставила незапертою дверь
за этим болваном! — подумала Бодростина, и хотя не струсив, однако немного покраснев от мысли, что во время дремоты к ней очень легко мог забраться вор или даже дерзкий грабитель, который, будучи теперь захвачен ею на месте преступления, может ни
за что ни про что пырнуть ее ножом и
дать всей судьбе ее такое заключение, никого она сама никак не выводила ни из своего прошлого, ни из настоящего.
— Мы поддержим ваш дух, — прошептала, сжав его руку, Глафира. —
За вашу преданность мне, Генрих, я заплачу всею моею жизнью. Только подождите, —
дайте мне освободиться от всех этих уз.
— Да, конечно-с: вам ведь, чтобы
давать благой совет, надо все говорить в противную сторону. Чтобы вы не утопились, вам надо говорить: «утопитесь, Лариса Платоновна», а сказать вам: «не топитесь», так вы непременно утопитесь. Это, положим, штука не мудреная, говорить и таким образом ума хватит, но ведь для этого надо быть немножко вашим шутом или подлецом, вроде тех, кто вам льстит
за ваш рисунок, а мне ничто это не по плечу.
С тех пор как Бодростина укатила
за границу, ни та, ни другая из названных нами двух
дам не имели о ней никаких обстоятельных сведений, но с возвращением Глафиры Васильевны в свои палестины, молва быстро протрубила и про ее новую славу, и про ее полную власть над мужем, и про ее высокие добродетели и спиритизм.
Форов остался на жертву двум женщинам: своей жене и генеральше, из которых первая яростно накинулась на него
за его бестактность в только что оконченном разговоре, между тем как другая молчала,
давая своим молчанием согласие на слова Катерины Астафьевны.
— О, я бы дорого
за это
дал, — отвечал Горданов.
Лару это заняло, и она с любопытством слушала, как Горданов доказывал ей, что если никто из родных не вмешается в брак, то кому же какое дело протестовать. Он привел ей в пример несколько
дам, благополучно вышедших замуж от живых мужей, и Лара согласилась, что это хорошее средство для поправления фальшивых положений в глазах света, «не карающего преступлений, но требующего для них тайны». А через неделю Лара взяла деньги, назначавшиеся на выкуп ее дома, и в один день собралась
за границу.
На дворе уже была ночь, звезды сияли во все небо, ветер несся быстрою струей вокруг открытой платформы и прохлаждал горячечный жар майорши, которая сидела на полу между ящиками и бочками, в коленях у нее помещался поросенок и она кормила его булочкой, доставая ее из своего узелочка одною рукой, меж тем как другою ударяла себя в грудь, и то порицала себя
за гордыню, что сердилась на Лару и не видалась с нею последнее время и тем
дала усилиться Жозефу и проклятому Гордашке, то, подняв глаза к звездному небу, шептала вслух восторженные молитвы.