Неточные совпадения
— Ах ты, кум! — Горданов пожал плечами и комически проговорил, — вот что общество так губит: предрассудкам нет конца! Нет, лучше поближе, а не подальше! Иди сейчас к генералу, сию же минуту иди, и
до моего приезда умей снискать его любовь и расположение. Льсти, лги, кури ему, —
словом, делай что знаешь, это все нужно — добавил он, пихнув тихонько Висленева рукой к двери.
— И как это странно и страшно, что она спит и все смотрит глазами, — проговорила Катерина Астафьевна, и с этим
словом бережно и тихо покрыла пледом бледное
до синевы лицо девушки, откинувшей головку с полуоткрытыми глазами на служащее ей изголовьем колено мачехи.
— Зачем же два
слова вместо одного? Впрочем, ведь вы поняли, так, стало быть,
слово хорошо, а что
до Кишенского, то Висленев даже хотел было его за меня в газетах пропечатать, но я не позволила: зачем возбуждать!
— Это мы увидим. Я вам не стану нахваливать мой план, как цыган лошадь: мой верный план в этом не нуждается, и я не к тому иду теперь. Кроме того, что вы о нем знаете из этих
слов, я
до времени не открою вам ничего и уже, разумеется, не попрошу у вас под мои соображения ни денег, ни кредита, ни поручительства.
До побежденных женщинам нет дела! Видите, какая я предательница для женщин; я вам напоминаю то, о чем должна бы стараться заставить вас позабыть, потому что Байрон этими
словами, действительно, говорит ужасную правду, и дает советы против женщин...
Нрав и образ жизни Водопьянова были
до крайней степени причудливы: к нему очень шли
слова поэта...
И Поталеев опять взглянул в мезонинное окно и видит, что Спиридонов стоит в просвете рамы, головой доставая
до низенького потолка, и, держа пред собою гитару, поет.
Слова звучные, мотив плавучий и страстный, не похожий на новые шансонетки...
Я отдавала все, что было у меня, всю жизнь мою, с обетом не нарушить
слова и верною дойти
до гроба; но я требовала многого, и я теперь еще не знаю, почему я без всяких опытных советов требовала тогда именно того самого, что было нужно.
Дожив
до такого возраста, в котором любовь уже начинает повиноваться разуму, и притом преследуя цели совсем не любовные и имея пред глазами столь жалкого соблазнителя, как Висленев, Глафира небрегла
словами любви и стала в известном смысле plus royaliste que le roi. [более роялист, чем сам король (франи.).]
Висленев это видел и понимал, что путешественница чем-то сильно взволнована, но он этого не приписывал своим
словам, —
до того он сам привык к их ничтожеству, — не соединял он этого и с резким ответом, с которым Глафира вышла из вагона, — это тоже для него была не новость и даже не редкость; но он очень испугался, когда послышался последний звонок и вслед затем поезд тронулся одновременно с кондукторским свистком, а Глафира не входила.
Плохо понимавший по-немецки Висленев не обращал внимания на их разговор, в котором
до ушей его чаше других
слов долетало
слово verrückt [сумасшедший (нем.).] и к отягчению своего положения оставался в безвестности о том, что его считают сумасшедшим.
Слуга приотворил дверь, и в эту минуту
до слуха присутствовавших долетели следующие
слова, произнесенные молодым и сильным, звучным контральто...
Схватив в свои руки этот листок, Казимира быстро разорвала его на мелкие кусочки и, вспыхнув
до ушей, скомкала эти клочки в руке и со
словом «подлец» бросила их в глаза Горданову и, никому не поклонясь, пошла назад в двери.
Кучер соскочил подвертывать гайку, а
до слуха генерала и его жены достигли из группы заиндевевших деревьев очень странные
слова: кто-то настойчиво повторял: «вы должны, вы должны ему этого не позволять и требовать!
Но подивитесь же, какая с самим с ним произошла глупость: по погребении Катерины Астафьевны, он, не зная как с собой справиться и все-таки супротив самой натуры своей строптствуя, испил
до дна тяжелую чашу испытания и, бродя там и сям, очутился ночью на кладбище, влекомый, разумеется, существующею силой самой любви к несуществующему уже субъекту, и здесь он соблаговолил присесть и, надо думать не противу своей воли, просидел целую ночь, припадая и плача (по его
словам от того будто, что немножко лишнее на нутро принял), но как бы там ни было, творя сей седален на хвалитех, он получил там сильную простуду и в результате оной перекосило его самого, как и его покойницу Катерину Астафьевну, но только с сообразным отличием, так что его отец Кондратий щелкнул не с правой стороны на левую, а с левой на правую, дабы он, буде вздумает, мог бы еще правою рукой перекреститься, а левою ногой сатану отбрыкнуть.
— Да, вы отгадали, он отдал мне это письмо за пять дней
до своей смерти и взял с меня
слово передать его вам лично в девятый день по его смерти. Вот это письмо.
Городничий (с неудовольствием).А, не
до слов теперь! Знаете ли, что тот самый чиновник, которому вы жаловались, теперь женится на моей дочери? Что? а? что теперь скажете? Теперь я вас… у!.. обманываете народ… Сделаешь подряд с казною, на сто тысяч надуешь ее, поставивши гнилого сукна, да потом пожертвуешь двадцать аршин, да и давай тебе еще награду за это? Да если б знали, так бы тебе… И брюхо сует вперед: он купец; его не тронь. «Мы, говорит, и дворянам не уступим». Да дворянин… ах ты, рожа!
Неточные совпадения
Стародум(читает). «…Я теперь только узнал… ведет в Москву свою команду… Он с вами должен встретиться… Сердечно буду рад, если он увидится с вами… Возьмите труд узнать образ мыслей его». (В сторону.) Конечно. Без того ее не выдам… «Вы найдете… Ваш истинный друг…» Хорошо. Это письмо
до тебя принадлежит. Я сказывал тебе, что молодой человек, похвальных свойств, представлен…
Слова мои тебя смущают, друг мой сердечный. Я это и давеча приметил и теперь вижу. Доверенность твоя ко мне…
Разумеется, Угрюм-Бурчеев ничего этого не предвидел, но, взглянув на громадную массу вод, он
до того просветлел, что даже получил дар
слова и стал хвастаться.
Из всех этих
слов народ понимал только: «известно» и «наконец нашли». И когда грамотеи выкрикивали эти
слова, то народ снимал шапки, вздыхал и крестился. Ясно, что в этом не только не было бунта, а скорее исполнение предначертаний начальства. Народ, доведенный
до вздыхания, — какого еще идеала можно требовать!
Стало быть, все дело заключалось в недоразумении, и это оказывается тем достовернее, что глуповцы даже и
до сего дня не могут разъяснить значение
слова"академия", хотя его-то именно и напечатал Бородавкин крупным шрифтом (см. в полном собрании прокламаций № 1089).
Но
словам этим не поверили и решили: сечь аманатов
до тех пор, пока не укажут, где слобода. Но странное дело! Чем больше секли, тем слабее становилась уверенность отыскать желанную слободу! Это было
до того неожиданно, что Бородавкин растерзал на себе мундир и, подняв правую руку к небесам, погрозил пальцем и сказал: