Неточные совпадения
Висленев ушел, а Горданов запер за ним двери на ключ, достал из дорожной шкатулки два револьвера, осмотрел их заряды, обтер замшей курки и положил один пистолет на комод возле изголовья кровати,
другой — в ящик письменного стола. Затем он взял листок бумаги и написал большое
письмо в Петербург, а потом на
другом клочке бумаги начертил...
Висленев повернул два раза в руках это
письмо Ванскок и хотел уже его бросить, как горничная квартирной хозяйки подала ему
другой конверт, надписанный тою же рукой и только что сию минуту полученный.
Избавление Горданову шло из того прекрасного далека, где мы встретили
других людей и
другие нравы, имеющие столь мало общего с самоистребительными нравами гнезда сорока разбойников. Горданов, возвратясь из Павловска от Кишенского, нашел у себя почтовую повестку на пятьсот рублей и
письмо от Глафиры Васильевны Бодростиной, в котором разъяснилось значение этой присылки.
Таково было
письмо, которое Подозеров должен был получить от несомненного
друга своего Акатова, но он его не получил, потому что «хотя» Акатов и имел несомненное намерение написать своему товарищу таковое
письмо, «но» пока доехал до дому, он уже почувствовал, что как бы еще лучше этого
письма совсем не писать.
Здесь она, со слов только что полученного ею от Висленева
письма, описывала ужасное событие с гордановским портфелем, который неизвестно кем разрезан и из него пропали значительные деньги, при таких обстоятельствах, что владелец этих денег, по чувству деликатности к семейной чести домовладельца, где случилось это событие, даже не может отыскивать этой покражи, так как здесь ложится тень на некоторых из семейных
друзей домохозяев.
После этого Летушка ни самого Рупышева не приняла, ни одного его
письма не распечатала и вскоре же, при содействии Поталеева, уехала к своим в Москву. А в Москве все та же нужда, да нужда, и все только и живы, что поталеевскими подаяниями. Поталеев ездит, останавливается и благодетельствует. Проходит год,
другой, Лета все вдовеет. Вот Поталеев ей и делает вновь предложение. Лета только усмехнулась. А Поталеев и говорит...
— Боже! какой страшный мерзавец этот Горданов! Но будто уже это
письмо могло влиять на Катерину Астафьевну и на
других?
Письмо не длинно, — оно начинается на одной странице и кончается на
другой.
Вот
другие листки иной, совсем ординарной бумаги, иногда короткие и недописанные, иногда же исписанные вдоль и поперек твердым, ровным почерком: это
письма Горданова.
Два остальных
письма Бодростина, из которых одно последовало чрез три месяца после первого, а
другое — совсем на днях, были очень коротки и лаконичны.
Бодростина внимательно читала
письмо Ккшенского и, дочитав его до конца, оборотила листок и начала читать наново. Затем она положила
письмо на колени и, разорвав
другой конверт, принялась читать послание Горданова.
Этого
письма уже не с кем было отправить сию же минуту, потому что все люди были в разгоне, и Глафира, поручив его отнести оставшемуся единственному слуге, уехала в приведенной ей извозчичьей карете, меж тем как вслед за ее отъездом пошли звонок за звонком, и один за
другим появились: Бодростин, Горданов, Ропшин и наконец даже Кишенский. Все они были довольно разнообразно смущены неожиданным и внезапным прибытием Глафиры и суетились и метались по квартире.
— Нет, это должно быть не ко мне, а к кому-нибудь
другому, — сказал Горданов, передавая с хладнокровным видом этот листок Ропшину, но тот смешался, покраснел и отвечал, что к нему не может быть такого
письма.
Все это так и исполнилось: один обрил голову,
другая написала
письмо к Ларе. Та получила это
письмо без мужа и стала в тупик: ехать ей, или не ехать в тот дом, где бывает Горданов?
Посланный застал Подозерова в городе и возвратился к вечеру с двумя
письмами: одним к Ларе,
другим — к ее брату.
По намекам же дело в том, что то
письмо, которое попало в руки Лары, назначено было для
другой женщины, меж тем, как
письмо, написанное к Ларе, получено тою.
Но одно, по-видимому, весьма простое обстоятельство смутило и стало тревожить Александру Ивановну. Вскоре по возвращении ее от Бодростиных Иван Демьянович получил из Петербурга
письмо, которого, разумеется, никому не показал, но сказал, что это пишет ему какой-то его старый
друг Семен Семенович Ворошилов, который будто бы едет сюда в их губернию, чтобы купить здесь себе на старость лет небольшое именьице на деньги, собранные от тяжких и честных трудов своей жизни.
В известии этом, как видим, не было ничего необыкновенного, но оно смутило Александру Ивановну, частию по безотчетному предчувствию, а еще более по тому особенному впечатлению, какое
письмо этого «некоего Ворошилова» произвело на генерала, оживив и наэлектризовав его до того, что он, несмотря на свои немощи, во что бы то ни стало, непременно хотел ехать встречать своего
друга в город.
Неточные совпадения
Почтмейстер. Нет, о петербургском ничего нет, а о костромских и саратовских много говорится. Жаль, однако ж, что вы не читаете
писем: есть прекрасные места. Вот недавно один поручик пишет к приятелю и описал бал в самом игривом… очень, очень хорошо: «Жизнь моя, милый
друг, течет, говорит, в эмпиреях: барышень много, музыка играет, штандарт скачет…» — с большим, с большим чувством описал. Я нарочно оставил его у себя. Хотите, прочту?
Г-жа Простакова. Прочтите его сами! Нет, сударыня, я, благодаря Бога, не так воспитана. Я могу
письма получать, а читать их всегда велю
другому. (К мужу.) Читай.
Стародум(читает). «…Я теперь только узнал… ведет в Москву свою команду… Он с вами должен встретиться… Сердечно буду рад, если он увидится с вами… Возьмите труд узнать образ мыслей его». (В сторону.) Конечно. Без того ее не выдам… «Вы найдете… Ваш истинный
друг…» Хорошо. Это
письмо до тебя принадлежит. Я сказывал тебе, что молодой человек, похвальных свойств, представлен… Слова мои тебя смущают,
друг мой сердечный. Я это и давеча приметил и теперь вижу. Доверенность твоя ко мне…
В одной
письме развивает мысль, что градоначальники вообще имеют право на безусловное блаженство в загробной жизни, по тому одному, что они градоначальники; в
другом утверждает, что градоначальники обязаны обращать на свое поведение особенное внимание, так как в загробной жизни они против всякого
другого подвергаются истязаниям вдвое и втрое.
Читая эти
письма, Грустилов приходил в необычайное волнение. С одной стороны, природная склонность к апатии, с
другой, страх чертей — все это производило в его голове какой-то неслыханный сумбур, среди которого он путался в самых противоречивых предположениях и мероприятиях. Одно казалось ясным: что он тогда только будет благополучен, когда глуповцы поголовно станут ходить ко всенощной и когда инспектором-наблюдателем всех глуповских училищ будет назначен Парамоша.