Неточные совпадения
— Нет,
знаешь что, папа, из всех твоих советов я способна принять
только один.
— О, я совсем не обладаю такими дипломатическими способностями, какие вы во мне заподозрили, я
только любопытна как женщина старинного режима и люблю поверять свои догадки соображениями других. Есть пословица, что человека не
узнаешь, пока с ним не съешь три пуда соли, но мне кажется, что это вздор. Так называемые нынче «вопросы» очень удобны для того, чтобы при их содействии
узнавать человека, даже ни разу не посоливши с ним хлеба.
— Не
знаю, какой вы его чтитель, но, по-моему, все нынешнее курение женскому уму вообще — это опять не что иное, как вековечная лесть той же самой женской суетности,
только положенная на новые ноты.
— Пока вы его провожали, мы на его счет по нашей провинциальной привычке уже немножко посплетничали, — сказала почти на пороге генеральша. —
Знаете, ваш друг, — если
только он друг ваш, — привел нас всех к соглашению между тем как, все мы чувствуем, что с ним мы вовсе не согласны.
Но я ведь и не хочу ничего взять себе, это будет
только хитрость, чтобы
знать: есть у Горданова средства повести какие-то блестящие дела или все это вздор?
Я
знала, что я хороша, я лучше вас
знала, что красота есть сила, которой не чувствовали
только ваши тогдашние косматые уроды…
— Ну да; я
знаю. Это по-здешнему считается хорошо. Экипаж, лошадей, прислугу… все это чтоб было… Необходимо, чтобы твое положение било на эффект, понимаешь ты: это мне нужно! План мой таков, что… общего плана нет. В общем плане
только одно: что мы оба с тобой хотим быть богаты. Не правда ли?
— Это очень умно, но ты
только должна
знать, что он ведь оратор и у него правая пола ума слишком заходит за левую. Он все будет путаться и не распахнется.
— Что же, ведь это ничего: то есть я хочу сказать, что когда кокетство не выходит из границ, так это ничего. Я потому на этом и остановился, что предел не нарушен:
знаешь, все это у нее так просто и имеет свой особенный букет — букет девичьей старого господского дома, Я должен тебе сознаться, я очень люблю эти старые патриархальные черты господской дворни… «зеленого, говорит,
только нет у нее». Я ей сегодня подарю зеленое платье — ты позволишь?
— Не знаю-с, — отвечал майор. —
Знаю только, что он целый вечер точно бурлацкую песню тянул «а-о-е», а живого слова не выберешь.
— Знаю-с, и очень люблю эти критики,
только не его, не господина Фейербаха с последователями.
— Да, может быть. Я мало этих вещей читал, да на что их? Это роскошь знания, а нужна польза. Я ведь
только со стороны критики сущности христианства согласен с Фейербахом, а то я, разумеется, и его не
знаю.
В жизни его было
только одно лишение: Горданов не
знал родных ласк и не видал, как цветут его родные липы, но он об этом и не заботился: он с отроческой своей поры был всегда занят самыми серьезными мыслями, при которых нежные чувства не получали места.
Литератор и ростовщик Тихон Ларионович, знавший толк во всех таких делах,
только языком почмокал,
узнав, как учредила себя Казимира.
— Конечно,
знаю,
только что же значит бездоказательная молва, когда старик признан сумасшедшим, и все его показание о пропаже пятидесяти тысяч принимается, как бред сумасшедшего.
Он
знал, что верны одни лишь прямые ходы и что их
только можно повторять, а все фокусное действует
только до тех пор, пока оно не разоблачено, и этот демон шептал Павлу Николаевичу, что тут ничто не может длиться долго, что весь фейерверк скоро вспыхнет и зачадит, а потому надо быстро сделать ловкий курбет, пока еще держатся остатки старых привычек к кучности и «свежие раны» дают тень, за которою можно пред одними передернуть карты, а другим зажать рот.
— Я сама удостоверялась обо всем: всё правда, мне ничего не дали на общее дело, но этого мало:
знайте и ведайте, что Оболдуев обломал дела, он забрал не
только женины деньги, но и деньги свояченицы, и на эти деньги будет… издаваться газета с русским направлением!
— О, разумеется! Я
знаю, что вы человек умный, но
только позвольте вам по-старому, по-дружески сказать, что ведь никто и не делает так легкомысленно самых опрометчивых глупостей, как умные люди.
Но наконец пружина потянула и незримая подземная работа Кишенского совершилась: в одну прекрасную ночь Висленева, Горданова и Ванскок посетили незваные гости. Сначала это, конечно, каждое из этих трех лиц
узнало только само про себя, но на заре Ванскок, дрожа до зубного стука от смешанных чувств радости и тревоги, посетила Висленева и застала его сидящим посреди комнаты, как Марий на развалинах Карфагена.
Сам священник, которому надлежало совершить брак, был обманут: ему было сказано, что предстоящий брак, конечно, юридически вполне законный, имеет, однако, свою романическую сторону, которая требует некоторого снисхождения, и священник, осторожно обсуждая каждый свой шаг, сделал
только самые возможные снисхождения, но при всем том, перевенчал Висленева с Фигуриной, после долго не
знал покоя: так невообразимо странен и необъясним вышел брак их.
Со свадьбой Алины здесь не переменилось ничего: Алина
только теперь официально переписалась по домовым книгам в квартиру № 7, да сюда же был перевезен и переписан после свадьбы Иосаф Висленев, где он и имел приятное удовольствие
узнать все хитрости размещения нумеров 7, 8 и 9.
Наконец Иосаф Платонович
узнал хорошо и эту дверь;
знал он и все остальное, и все это сносил тем легче, что сам он постоянно уверял себя, что его женитьба — не настоящая женитьба, что это
только так себе, уступка чему-то.
Горданов понял, что это штука, но
только не
знал, как она сделана. Но это было все равно. Он
знал, что его ограбили, и что на все это негде искать управы, что дело сделано чисто, и что вступить в спор или тяжбу будет значить принять на себя обязанность доказывать, и ничего не доказать, а кроме всего этого, теперь еще предстоит ответственность за погибшие залоги…
— Подкрадется, ваше превосходительство, клянусь святым Патриком, подкрадется, — прогнусил в ответ Акатову, немножко задыхаясь, дремучий семинарист Феоктист Меридианов, которого Акатов едва ли когда видел, не
знал по имени и не пустил бы к себе на порог ни в дом, ни в департамент, но бог Морфей ничем этим не стесняется и сводит людей в такие компании, что
только ахнешь проснувшись, и Акатов ахнул, и совсем позабыл и о Подозерове, и о его письме, и вот причина, почему Подозеров ждет дружеского ответа «разумеется» очень нетерпеливо, «но совершенно напрасно».
Да; а ты вот молчишь… ты, которой поручала ее мать, которою покойница, можно сказать, клялась и божилась в последние дни, ты молчишь; Форов, этот ненавистный человек, который… все-таки ей по мне приходится дядя, тоже молчит, да свои нигилистические рацеи разводит; поп Евангел, эта ваша кротость сердечная, который, по вашим словам, живой Бога узрит, с которым Лара, бывало, обо всем говорит, и он теперь
только и
знает, что бородой трясет, да своими широкими рукавицами размахивает; а этот… этот Андрей… ах, пропади он, не помянись мне его ненавистное имя!..
— Даже жалею, что я с ним когда-нибудь сходился Этот человек спокоен и скромен
только по внешности; бросьте искру, он и дымит и пламенеет: готов на укоризны целому обществу, зачем принимают того, зачем не так ласкают другого. Позвольте же наконец, милостивый государь, всякому самому про себя
знать, кого ему как принимать в своем доме! Все люди грешны, и я сам грешен, так и меня не будут принимать. Да это надо инквизицию после этого установить! Общество должно исправлять людей, а не отлучать их.
Добыть большие деньги Горданов давно
знал каким образом: дело это стояло за сорока тысячами, которые нужны были для расчета с долгами и начала миллионной операции; надо было
только освободить от мужа Бодростину и жениться на ней, но из этих двух дел последнее несомненно устраивалось само собою, как
только устроилось бы первое.
Не верю вам, что вы меня любите, но так и быть, пойду за вас, а
только знайте же, вперед вам говорю, что я дурно себя вела и честною девушкой назваться не могу».
— Нимало, нимало! Это теперь именно
только и становится интересно, и я хочу
знать, как этот буфон уживется с женой? — отвечала Бодростина.
Предупредите Глафиру, что ей грозит большая опасность, что муж ее очень легко может потерять все, и она будет ни с чем, — я это
знаю наверное, потому что немножко понимаю по-польски и подслушала, как Казимира сказала это своему bien aimé, что она этого господина Бодростина разорит, и они это исполнят, потому что этот bien aimé самый главный зачинщик в этом деле водоснабжения, но все они, Кишенский и Алинка, и Казимира, всех нас от себя отсунули и делают все страшные подлости одни сами, все
только жиды да поляки, которым в России лафа.
И вдруг после этого Подозеров погрузился в сосредоточенную думу о том: как шла замуж Синтянина! и когда его в три часа толкнул Форов, он не
знал: спал он или не спал, и
только почувствовал на лбу холодные капли пота.
— Да, я этого особенно не хочу, а
только напоминаю, — отвечал, крепко сжав его руку, майор. Вы не смейтесь над этим, потому что… кто
знает, чего нельзя
узнать.
Я, незаметная и неизвестная женщина, попала под колесо обстоятельств, накативших на мое отечество в начале шестидесятых годов, которым принадлежит моя первая молодость. Без всякого призвания к политике, я принуждена была сыграть роль в событиях политического характера, о чем, кроме меня,
знает только еще один человек, но этот человек никогда об этом не скажет. Я же не хочу умереть, не раскрыв моей повести, потому что человеку, как бы он ни был мал и незаметен, дорога чистота его репутации.
Мне все это представлялось очень смутно: я Петербурга никогда не видала, о жизни петербургской
знала только понаслышке да из книг, но я
знала, что если есть такие женщины, которыми бредил Висленев, то именно в среде их
только и может быть отыскана та или те, которые могли бы слиться с ним во что-нибудь гармоническое.
Дело Висленева было в наших глазах ничтожно по его несбыточности, но он, конечно, должен был
знать, что его будут судить не по несбыточности, а по достоинству его намерений, и, несмотря на то, что играл не
только репутацией, но даже судьбой лиц, имеющих необдуманность разделять его ветреные планы и неосторожность вверить ему свои имена.
Души моей генерал не
знал, и я понимала, что я против воли моей внушала ему
только одну страсть.
Не отходя с той поры от постели умирающего, Лариса ничего не
знала о своем брате, людям же было известно лишь
только то, что Иосаф Платонович вышел куда-то вскоре за бросившеюся из дому барышней и не возвращался домой до вечера, а потом пришел, уложил сам свои саквояжи, и как уехал, так уже и не возвращался.
— Что, — соображал он, — если бы из них кто-нибудь
знал, на каком тонком-претонком волоске я мотаюсь? Если бы
только кто-нибудь из них пронюхал, что у меня под ногами нет никакой почвы, что я зависимее каждого из них и что пропустить меня и сквозь сито, и сквозь решето зависит вполне от одного каприза этой женщины?.. Как бы презирал меня самый презренный из них! И он был бы прав и тысячу раз прав.
«Вот
только одно бы мне еще
узнать», — думал он, едучи на извозчике. — «Любит она меня хоть капельку, или не любит? Ну, да и прекрасно; нынче мы с нею все время будем одни… Не все же она будет тонировать да писать, авось и иное что будет?.. Да что же вправду, ведь женщина же она и человек!.. Ведь я же
знаю, что кровь, а не вода течет в ней… Ну, ну, постой-ка, что ты заговоришь пред нашим смиренством… Эх, где ты мать черная немочь с лихорадушкой?»
— Павел! Павел! — позвала она. — Что это? Ты хочешь посылать за доктором? Как это можно! Нет, это все пройдет само собой… Это со мной бывает… Я стала очень нервна и
только… Я не
знаю, что со мной делается.
— Нет, образом я ничего не
узнала, а меня это как поленом в лоб свистнуло… но
только нечего про это, нечего… А я сказала, что не хочу, чтоб Андрей Иванович принимал как святыню ее, обцелованную мерзкими губами; я этого не хочу и не хочу, и так сделаю.
— Нет; вы ей не верьте: она преумная, — уверял, смеясь и тряся майора за руку, Евангел. — Она вдруг иногда,
знаете, такое скажет, что
только рот разинешь. А они, Паинька, в Бога изволят не веровать, — обратился он, указывая жене на майора.
— Нет, Фоша, не
знаю; но
только говори скорей, бога ради, а то сердце не на месте. Ты там был?
— Ну, вот же не убил, а
только удивил и потешил. Вижу я, что он вошел на висленевский двор, и я за ним, и хап его за полу: что, мол, вам здесь угодно? А он… одним словом,
узнаешь, кто это был?
— Ну, не одно это
только, что вы языков не
знаете, а о вас… вообще, я думаю, очень многого недостает для тонких сношений.
Кишенский, которого она презирала и с которым давно не хотела иметь никаких сношений,
зная всю неприязнь к нему Глафиры, решился писать ей об обстоятельствах важных и притом таких, которые он, при всей своей зоркости, почитал совершенно неизвестными Бодростиной, меж тем как они были ей известны, но
только частями, и становились тем интереснее при разъяснении их с новой точки зрения.
Она сказала Висленеву раз и навсегда, что она уже не ребенок и
знает, что такое значит любовь человека к чужой жене, и потому поверит
только в любовь своего мужа.
Висленев сам
знал, что он остается ни при чем, и хотя страх долговой тюрьмы в России был так велик, что испепелял в нем даже самый недуг любви к Глафире, когда Глафира, приняв серьезную мину, сказала ему, что все эти страхи в существе не очень страшны, и что она дает ему слово не
только провезти его благополучно чрез Петербург, но даже и увезти к себе а деревню, то Иосаф выразил полное желание ее слушать и сказал...
К тому же, на несчастье путешественника, он будучи рьяным врагом классицизма, не
знал тоже никаких и новых языков и мог говорить
только на своем родном.
Предмет, казавшийся кивающею адамовой головой, был полукруглый кожаный баул, который мыши столкнули с дорожного сундука, а что такое были два белые глаза, это даже и не занимало Глафиру: она
знала, что это две замаскировавшие замки перламутровые пуговицы. Она чувствовала себя теперь свежею и бодрою, и относилась к недавнему своему разлому как к слабости, которую надо откинуть, и
только торопила время...