Неточные совпадения
— То есть еще и не своя, а приятеля моего, с которым я приехал, Павла Николаевича Горданова: с ним по лености его стряслось что-то такое вопиющее. Он
черт знает что с собой наделал: он, знаете, пока шли все эти пертурбации, нигилистничанье и всякая штука, он за глаза надавал мужикам самые глупые согласия
на поземельные разверстки, и так разверстался, что имение теперь гроша не стоит. Вы ведь, надеюсь, не принадлежите к числу тех, для которых лапоть всегда прав пред ботинком?
— То есть в чем же,
на какой предмет, и о чем я могу откровенничать? Ты, ведь,
черт знает, зачем меня схватил и привез сюда; я и сам путем ничего иного не знаю, кроме того, что у тебя дело с крестьянами.
— Скажите, какая важная фамилия: «Висленев»! Фу,
черт возьми! Да им же лучше, что они не будут такие сумасшедшие, как ты! Ты бы еще радовался, что она не
на твоей шее, а еще тебе же помогала.
Висленев ушел, а Горданов запер за ним двери
на ключ, достал из дорожной шкатулки два револьвера, осмотрел их заряды, обтер замшей курки и положил один пистолет
на комод возле изголовья кровати, другой — в ящик письменного стола. Затем он взял листок бумаги и написал большое письмо в Петербург, а потом
на другом клочке бумаги
начертил...
— Как же, Ларушка. По крайней мере у нас в Петербурге все стало
черт знает как дорого. Ты напрасно не обратишь
на это внимания.
Висленев ушел к себе, заперся со всех сторон и, опуская штору в окне, подумал: «Ну,
черт возьми совсем! Хорошо, что это еще так кончилось! Конечно, там мой нож за окном… Но, впрочем, кто же знает, что это мой нож?.. Да и если я не буду спать, то я
на заре пойду и отыщу его…»
«Человек с письмом! — думал он, — это, конечно, ей помешало что-нибудь очень серьезное.
Черт бы побрал все эти препятствия в такую пору, когда все больше чем когда-нибудь висит
на волоске».
— Что же, ведь это ничего: то есть я хочу сказать, что когда кокетство не выходит из границ, так это ничего. Я потому
на этом и остановился, что предел не нарушен: знаешь, все это у нее так просто и имеет свой особенный букет — букет девичьей старого господского дома, Я должен тебе сознаться, я очень люблю эти старые патриархальные
черты господской дворни… «зеленого, говорит, только нет у нее». Я ей сегодня подарю зеленое платье — ты позволишь?
— Да, это прескверно, что нам нечем клясться, но я вас не обману, я вам дам за себя двойные, тройные обязательства, наконец…
черт меня возьми, если вы хотите, я женюсь
на вас… А! Что вы? Я это взаправду… Хотите, я женюсь
на вас, Ванскок? Хотите?
— Да; ну да уж бог с вами, берите… Что вы
на меня остервенились как
черт на попа? Не опасайтесь, это не фальшивые деньги, я
на это тоже неспособен.
«
Черт возьми! — подумал он, — и в словах этой дуры есть своя правда. Нет; нельзя отрешаться от Петербурга! „Свежие раны!“ О, какая это чертовски полезная штука! Поусердствуйте, друзья, „свежим ранам“, поусердствуйте, пока вас
на это хватит!»
— Да,
черт их нынче разберет, они все теперь ненавистники и все мастера
на все руки, — отвечал Горданов.
— Откуда вы себе достали такого «гайдука Хрызыча»? — спрашивал Горданов, стараясь говорить как можно веселее и уловить хотя малейшую
черту приветливости
на лице хозяина, но такой
черты не было: Кишенский, не отвечая улыбкой
на улыбку, сухо сказал...
— Всякий, предлагая свою аферу, представляет ее и верною и выгодною, а
на деле часто выходит
черт знает что. Но я не совсем понимаю, почему вы с аферой отнеслись ко мне? Я ведь человек занятой и большими капиталами не ворочаю: есть люди, гораздо более меня удобные для этих операций.
Ты думаешь, что меня тешит мой экипаж или сверканье подков моих рысаков? — нет; каждый стук этих подков отдается в моем сердце: я сам бы,
черт их возьми, с большим удовольствием возил их
на себе, этих рысаков, чтобы только не платить за их корм и за их ковку, но это нужно, понимаешь ты, Иосаф: все это нужно для того же, для того, чтобы быть богачом, миллионером…
— И пусть ее возьмет себе
черт на орехи; нет, уж видно спасать тебя, так спасать: хочешь я тебя увезу?
— Да, а что же ты думаешь, да, ей-богу, заставит. Но я, знаешь, все-таки теперь
на твоем месте маленечко бы пошатался: как она отзовется? Право, с этого Гибралтара хоть один камушек оторвать, и то,
черт возьми, лестно.
—
Черт его знает, кто это мог сделать? — продолжал, оправдываясь, Висленев. — Мне кажется, я утром видел платье в саду… Не сестрино, а чье-то другое, зеленое платье. Портфель лежал
на столе у самого окна, и я производил дознание…
— Какая у вас сегодня свежая и ароматная кожа. А впрочем,
черт возьми! — добавил он, взглянув
на часы, — j'ai plusieures visites а faire! [мне нужно сделать несколько визитов! (франц.)]
«Это
черт знает что! — думал Форов. — Знаю, уверен и не сомневаюсь, что он естественный и презреннейший трус, но что может значить это его спокойствие? Нет ли
на нем лат? Да не
на всем же
на нем латы? Или… не известили ли они, бездельники, сами полицию и не поведут ли нас всех отсюда
на съезжую? Чего доброго: от этой дряни всего можно ожидать».
Разве не по их милости я разорен и отброшен
черт знает
на какое расстояние от исполнения моего вернейшего и блестящего плана?
— Именно
черт ее знает что: всякого сметья по лопате и от всех ворот поворот; а отцы этому делу вы. Да, да, нечего глаза-то
на меня лупить; вы не сорванцы, не мерзавцы, а добрые болтуны, неряхи словесные! Вы хуже негодяев, вреднее, потому что тех как познают, так в три шеи выпроводят, а вас еще жалеть будут.
— Да; в шинели, высокий… идет тихо и вдруг подошел к углу и этак «фю-фю-фю», посвистал. Я смотрю, что это такое?.. А он еще прошел, да
на другом угле опять: «фю-фю-фю», да и
на третьем так же, и
на четвертом. Кой, думаю себе,
черт: кто это такой и чего ему нужно? да за ним.
Вместо того, чтобы хлопотать о перевозе счастливого артиста за городскую
черту, Горданов, явясь к нему
на другое утро, предъявил ему бумагу, по силе которой всякая полицейская власть обязана была оказывать Павлу Николаевичу содействие в поимке названного в ней артиста.
Не только печатать, а даже и дружески предупреждать стало бесполезно, и я прекрасно это чувствую сию минуту, дописывая вам настоящие строки, но верьте мне, что я вам говорю правду, верьте… верьте хоть ради того,
черт возьми, что стоя этак
на ножах друг с другом, как стали у нас друг с другом все в России, приходится верить, что без доверия жить нельзя, что… одним словом, надоверить».
Здесь было так хорошо, тепло, уютно; темно-пунцовый свет раскаленных угольев нерешительно и томно сливался
на средине комнаты с серым светом сумерек, и в этом слиянии как бы
на самой
черте его колебалась тонущая в мягких подушках дивана Глафира.
Теперь здесь, в спиритском кружке Парижа, он делался monsieur Borné, что ему тоже, конечно, не было особенно приятно, но
на что он вначале не мог возразить по обязанности притворяться не понимающим французского языка, а потом… потом ему некогда было с этим возиться: его заставили молиться «неведомому богу»; он удивлялся тому, что
чертили медиумы, слушал, вдохновлялся, уразумевал, что все это и сам он может делать не хуже добрых людей и наконец, получив поручение, для пробы своих способностей, вопросить духов: кто его гений-хранитель? начертал бестрепетною рукой: «Благочестивый Устин».
— Фу,
черт возьми! Но это невозможно сегодня! — возразил он, и
на это уже вовсе не удостоился ответа, между тем как приготовления к отъезду видимо довершались, и monsieur Borné был даже вытеснен ради этих сборов из удобного помещения Глафиры к себе
на душную вышку, где он едва мог стоять выпрямясь.
Он уже давно потерял всякую надежду овладеть любовью Глафиры, «поддавшейся, по его словам, новому тяготению
на брак», и даже не верил, чтоб она когда-нибудь вступила с ним и в брак, «потому что какая ей и этом выгода?» Но, размышлял он далее: кто знает, чем
черт не шутит… по крайней мере в романах, над которыми я последнее время поработал, все говорят о женских капризах, а ее поведение по отношению ко мне странно…
«
Черт возьми, не может же быть, чтобы старик Синтянин так ошибался! А между тем, если она его любит и за него невестится, то с какой стати ей его выдавать и даже путать? Нет; тут что-то не чисто, и я их
на этом барине накрою», — решил генерал и подавил электрическую пуговку в своем столе.
— Ну ты, вы, мы, они; ты даже все местоимения в своем разговоре перемешала, но кто бы ни нигилистничал, все-таки я думаю, что можно было отдать голову свою
на отсечение, что никто не увидит тебя в этой черной рясе, в усменном поясе, верующею в господа бога, пророчествующею, вызывающею духов,
чертей и дьяволов.
— Это
черт знает что, — возмутился незлобивый Грегуар, — я его могу отдать
на счет какого-нибудь общества в частную лечебницу сумасшедших.
— Да, немножко того, но, однако, дело свое сделал. Нет, я,
черт тебя возьми, с тобой больше пьяным быть не хочу. С тобой не дай бог
на одной дороге встречаться, ишь ты, каналья, какой стал решительный…
В нем узнавали только нечто похожее
на действительность, но гневались
на недостатки, неполноту и недоконченность изображения и потом через несколько времени начинали узнавать в нем родовые и видовые
черты.
Да-с; пусть ум остается
на долю дурнушек, которым, чтобы владеть человеком, нужны
черт знает какие пособия высшей школы: и ум, и добродетели, и характер; а вы и женщины, вам подобной живописи, имеете привилегию побеждать злополучный мужской пол, играя
на низшем регистре.
— Но знаете, я все-таки… не хотел бы… и здесь ей в этом виде предъявляться. Они, провинциалы, еще
черт знает как
на все
на это смотрят.
— Это
черт знает что! И какие там могут быть записи? все мелочь какая-нибудь:
на квартиру в Париже, или
на карманный расход, —
на обувь, да
на пару платья, а то уж я себе ведь ровно ничего лишнего не позволяю. Разве вот недавно вальдегановские щеточки и жидкость выписал, так ведь это же такие пустяки: всего
на десять с чем-то рублей. Или там что
на дороге для меня Глафира Васильевна издержала и то записано?
— Тьфу,
черт возьми! Это она
на меня приписала, ей-богу приписала.
— Что его теперь недолюбливать, когда он как колода валяется; а я ему всегда говорил: «Я тебя переживу», вот и пережил. Он еще
на той неделе со мной встретился, аж зубами заскрипел: «Чтоб тебе, говорит, старому
черту, провалиться», а я ему говорю: то-то, мол, и есть, что земля-то твоя, да тебя, изверга, не слушается и меня не принимает.
— Он хитер, ух как хитер, — говорил речистый рассказчик, имевший самое высокое мнение о
черте. — Он возвел господа
на крышу и говорит: «видишь всю землю, я ее всю тебе и отдам, опричь оставлю себе одну Орловскую да Курскую губернии». А господь говорит: «а зачем ты мне Курской да Орловской губернии жалеешь?» А
черт говорит: «это моего тятеньки любимые мужички и моей маменьки приданая вотчина, я их отдать никому не смею»…