Неточные совпадения
С летами все это обошлось; старики, примирившись с молодой монахиней, примерли; брат, над которым она имела сильный умственный перевес, возвратясь из своих походов, очень подружился с нею; и вот сестра Агния уже осьмой год сменила умершую игуменью Серафиму и блюдет суровый устав приюта не умевших найти
в жизни ничего, кроме
горя и страдания.
—
В чем? А вот
в слабоязычии,
в болтовне,
в неумении скрыть от света своего
горя и во всяком отсутствии желания помочь ему, исправить свою жизнь, сделать ее сносною и себе, и мужу.
Мать Агния тихо вошла
в комнату, где спали маленькие девочки, тихонько приотворила дверь
в свою спальню и, видя, что там только
горят лампады и ничего не слышно, заключила, что гости ее уснули, и, затворив опять дверь, позвала белицу.
— А ваши еще страннее и еще вреднее. Дуйте, дуйте ей, сударыня,
в уши-то, что она несчастная, ну и
в самом деле увидите несчастную. Москва ведь от грошовой свечи
сгорела. Вы вот сегодня все выболтали уж, так и беретесь снова за старую песню.
Но
в это время за
горою послышались ритмические удары копыт скачущей лошади, и вслед за тем показался знакомый всадник, несшийся во весь опор к спуску.
Старики, прийдя
в себя после первого волнения, обняли друг друга, поцеловались, опять заплакали, и все общество, осыпая друг друга расспросами, шумно отправилось под
гору.
— А ты, проказница, заехала, да и
горя тебе мало, — с ласковым упреком заметила Лизе Абрамовна, пока Зина наливала чай
в матушкину чашку.
Бежит Помада под
гору, по тому самому спуску, на который он когда-то несся орловским рысаком навстречу Женни и Лизе. Бежит он сколько есть силы и то попадет
в снежистый перебой, что пурга здесь позабыла, то раскатится по наглаженному полозному следу, на котором не удержались пушистые снежинки. Дух занимается у Помады. Злобствует он, и увязая
в переносах, и падая на голых раскатах, а впереди, за Рыбницей,
в ряду давно темных окон, два окна смотрят, словно волчьи глаза
в овраге.
Затем шел старый сосновый лес, густою, черно-синею щеткою покрывавший
гору и уходивший по ней под самое небо; а к этому лесу, кокетливо поворачиваясь то
в ту, то
в другую сторону, подбегала мелководная речечка, заросшая по загибинам то звонким красноватым тростником, махавшим своими переломленными листочками, то зелено-синим початником.
Отпивши чай, все перешли
в гостиную: девушки и дьяконица сели на диване, а мужчины на стульях, около стола, на котором
горела довольно хорошая, но очень старинная лампа.
Здесь был только зоологический Розанов, а был еще где-то другой, бесплотный Розанов, который летал то около детской кроватки с голубым ситцевым занавесом, то около постели, на которой спала женщина с расходящимися бровями, дерзостью и эгоизмом на недурном, но искаженном злостью лице, то бродил по необъятной пустыне, ловя какой-то неясный женский образ, возле которого ему хотелось упасть, зарыдать, выплакать свое
горе и, вставши по одному слову на ноги, начать наново жизнь сознательную, с бестрепетным концом
в пятом акте драмы.
Петру Лукичу после покойного сна было гораздо лучше. Он сидел
в постели, обложенный подушками, и пил потихоньку воду с малиновым сиропом. Женни сидела возле его кровати; на столике
горела свеча под зеленым абажуром.
—
Горе людское, неправда человеческая — вот что! Проклят человек, который спокойно смотрит на все, что происходит вокруг нас
в наше время. Надо помогать, а не сидеть сложа руки. Настает грозный час кровавого расчета.
Ульрих Райнер оставил семью у Блюма и уехал
в Швейцарию. С помощью старых приятелей он скоро нашел очень хорошенькую ферму под одною из
гор, вблизи боготворимой им долины Рютли, и перевез сюда жену и сына.
Домик Райнера, как и все почти швейцарские домики, был построен
в два этажа и местился у самого подножия высокой
горы, на небольшом зеленом уступе, выходившем плоскою косою
в один из неглубоких заливцев Фирвальдштетского озера. Нижний этаж, сложенный из серого камня, был занят службами, и тут же было помещение для скота; во втором этаже, обшитом вычурною тесовою резьбою, были жилые комнаты, и наверху мостился еще небольшой мезонин
в два окна, обнесенный узорчатою галереею.
Марья Михайловна поселилась с сыном
в этом мезонине, и по этой галерее бегал кроткий, но резвый Вильгельм-Роберт Райнер, засматриваясь то на блестящие снеговые шапки
гор, окружающих со всех сторон долину, то следя за тихим, медлительным шагом коров, переходивших вброд озерной заливец.
Старик Райнер все слушал молча, положив на руки свою серебристую голову. Кончилась огненная, живая речь, приправленная всеми едкими остротами красивого и горячего ума. Рассказчик сел
в сильном волнении и опустил голову. Старый Райнер все не сводил с него глаз, и оба они долго молчали. Из-за
гор показался серый утренний свет и стал наполнять незатейливый кабинет Райнера, а собеседники всё сидели молча и далеко носились своими думами. Наконец Райнер приподнялся, вздохнул и сказал ломаным русским языком...
«Даже излишняя ревность к делу будет преступлением, ибо кто осмелится самовольно вступаться
в общее дело, тот грабит общее достояние», — решает ночное рютлийское собрание, расходясь
в виду зари, заигравшей на девственном снегу окружных
гор…
Изредка только по этому простору сидят убогие деревеньки,
в которых живут люди, не знакомые почти ни с какими удобствами жизни; еще реже видны бедные церкви, куда народ вносит свое
горе, свою радость.
В это же время
в доме Богатырева на антресолях
горела свечечка, за которою Лиза строчила шестую записочку.
В отворенную дверь Розанов увидел еще бульшую комнату с диванами и большим письменным столом посредине. На этом столе
горели две свечи и ярко освещали величественную фигуру колоссального седого орла.
Огонь
горел в его очах,
И шерсть на нем щетиной зрилась.
— Ну, это все равно. Дело не
в том, а вы равнодушны к человеческому
горю; вы только пугаете людей и стараетесь при каждом, решительно при каждом случае отклонять людей от готовности служить человечеству. Вы портите дело, вы отстаиваете рутину, — вы, по-моему, человек решительно вредный. Это мое откровенное о вас мнение.
Так проводили время наши сокольницкие пустынники, как московское небо стало хмуриться, и
в одно прекрасное утро показался снежок. Снежок, конечно, был пустой, только выпал и сейчас же растаял; но тем не менее он оповестил дачников, что зима стоит недалеко за Валдайскими
горами. Надо было переезжать
в город.
В милые
горыМы возвратимся:
Там ты на лютне
Будешь игрррать.