Неточные совпадения
— Мне
то же самое
говорил о вас меревский учитель, — отнеслась к нему Лиза.
Говорю вам, это будет преинтересное занятие для вашей любознательности, далеко интереснейшее, чем
то,
о котором возвещает мне приближение вот этого проклятого колокольчика, которого, кажется, никто даже, кроме меня, и не слышит.
— Что высокий! Об нем никто не
говорит,
о высоком-то. А ты мне покажи пример такой на человеке развитом, из среднего класса, из
того, что вот считают бьющеюся, живою-то жилою русского общества. Покажи человека размышляющего. Одного человека такого покажи мне в таком положении.
— Я не
о том говорю, а что-то нехорошо у нее лицо: эти разлетающиеся брови… собранный ротик, дерзкие глазки… что-то фальшивое, эгоистическое есть в этом лице. Нет, не нравится, — а тебе, Женни?
— А им очень нужно ваше искусство и его условия. Вы
говорите, что пришлось бы допустить побои на сцене, что ж, если таково дело, так и допускайте. Только если увидят, что актер не больно бьет, так расхохочутся, А
о борьбе-то не беспокойтесь; борьба есть, только рассказать мы про
ту борьбу не сумеем.
— Да нет, напрасно вы об этом
говорите. Я совсем не
о том хотел спросить вас.
— Что ж он пишет вам? — спросила Женни, несколько конфузясь
того,
о чем сегодня
говорили.
«Кто поселится в этом подземелье,
о том и петух не запоет», —
говорит каменщик, сгибаясь под тяжелой ношей.
—
О нет-с! Уж этого вы не
говорите. Наш народ не таков, да ему не из-за чего нас выдавать. Наше начало
тем и верно,
тем несомненно верно, что мы стремимся к революции на совершенно ином принципе.
Ярошиньский всех наблюдал внимательно и не давал застыть живым
темам. Разговор
о женщинах, вероятно, представлялся ему очень удобным, потому что он его поддерживал во время всего ужина и, начав полушутя, полусерьезно
говорить об эротическом значении женщины, перешел к значению ее как матери и, наконец, как патриотки и гражданки.
— Весьма замечательная девушка. Я теперь еще
о ней не хочу
говорить. Мне нужно прежде хорошенько поэкзаменовать ее, и если она стоит,
то мы должны ею заняться.
Углекислый либерализм поступал иначе. Дорожа правом
говорить о своем беспристрастии и других качествах, отличающих людей высшего развития, он торжественно восстановил доброе имя Розанова, и напрасно
тот избегал встреч с углекислыми: здесь ему готовы были честь и место.
Это объяснялось
тем, что маркиза сделала визит Ольге Сергеевне и, встретясь здесь с Варварой Ивановной Богатыревой, очень много
говорила о себе,
о людях, которых она знала,
о преследованиях, которые терпела от правительства в течение всей своей жизни и, наконец, об обществе, в котором она трудится на пользу просвещения народа.
Но пока это ходило в предположениях, к которым к
тому же никто, кроме Рогнеды Романовны, не изъявлял горячего сочувствия, маркиза столкнулась у Богатыревой с Ольгою Сергеевной Бахаревой, наслушалась от
той, как несчастная женщина бегала просить
о защите, додумала три короба собственных слов сильного значения, и над Розановым грянул суд, ошельмовавший его заочно до степеней самых невозможных. Даже самый его либерализм ставился ему в вину. Маркиза сопела,
говоря...
В опустевших домах теперь пошла новая жизнь. Розанов, проводив Бахаревых, в
тот же день вечером зашел к Лизе и просидел долго за полночь.
Говорили о многом и по-прежнему приятельски, но не касались в этих разговорах друг друга.
Рассказывать
о своем несчастии Полинька не любила и уклонялась от всякого разговора, имеющего что-нибудь общее с ее судьбою. Поэтому, познакомясь с Розановым, она тщательно избегала всякой речи
о его положении и не
говорила о себе ничего никому, кроме Лизы, да и
той сказала только
то, что мы слышали, что невольно сорвалось при первом свидании.
— Что, вы какого мнения
о сих разговорах? — спрашивал Розанов Белоярцева; но всегда уклончивый Белоярцев отвечал, что он художник и вне сферы чистого художества его ничто не занимает, — так с
тем и отошел. Помада
говорил, что «все это просто скотство»; косолапый маркиз делал ядовито-лукавые мины и изображал из себя крайнее внимание, а Полинька Калистратова сказала, что «это, бог знает, что-то такое совсем неподобное».
— Я
говорю о Помаде, которого вы губите, вместо
того чтобы быть ему полезною.
— Пока вы не устроите вашей жены, до
тех пор вы мне не должны ни
о чем
говорить ни слова.
— Она очень умная женщина, —
говорила Варвара Ивановна
о маркизе, — но у нее уж ум за разум зашел; а мое правило просто: ты девушка, и повинуйся. А
то нынче они очень уж сувки, да не лувки.
Розанов
говорил ему по-прежнему ты; когда
тот начинал топорщиться, он шутя называл его «царем Берендеем», подтрунивал над привычкою его носить постоянно орден в петлице фрака и даже с некоторым цинизмом отзывался
о достоинствах консервативного либерализма.
Я хочу
говорить не
о себе, а
о вас и, устранив на время все личные счеты, буду с вами объясняться просто как член известной ассоциации с другим членом
той же ассоциации.
— Нет… Это совсем не так. Дмитрий Петрович, я именно против личности вашей ничего не имею, а если я что-нибудь
говорил в этом роде,
то говорил о несходстве в принципах.
— Где же ваше снисхождение к людям? Где же
то всепрощение,
о котором вы так красно
говорили?
— Вот видишь ли, Евгений, — промолвил Аркадий, оканчивая свой рассказ, — как несправедливо ты судишь о дяде! Я уже не
говорю о том, что он не раз выручал отца из беды, отдавал ему все свои деньги, — имение, ты, может быть, не знаешь, у них не разделено, — но он всякому рад помочь и, между прочим, всегда вступается за крестьян; правда, говоря с ними, он морщится и нюхает одеколон…
Неточные совпадения
Марья Антоновна. Право, маменька, все смотрел. И как начал
говорить о литературе,
то взглянул на меня, и потом, когда рассказывал, как играл в вист с посланниками, и тогда посмотрел на меня.
Городничий. Ну, а что из
того, что вы берете взятки борзыми щенками? Зато вы в бога не веруете; вы в церковь никогда не ходите; а я, по крайней мере, в вере тверд и каждое воскресенье бываю в церкви. А вы…
О, я знаю вас: вы если начнете
говорить о сотворении мира, просто волосы дыбом поднимаются.
Г-жа Простакова. Полно, братец,
о свиньях —
то начинать. Поговорим-ка лучше
о нашем горе. (К Правдину.) Вот, батюшка! Бог велел нам взять на свои руки девицу. Она изволит получать грамотки от дядюшек. К ней с
того света дядюшки пишут. Сделай милость, мой батюшка, потрудись, прочти всем нам вслух.
— Не к
тому о сем
говорю! — объяснился батюшка, — однако и
о нижеследующем не излишне размыслить: паства у нас равнодушная, доходы малые, провизия дорогая… где пастырю-то взять, господин бригадир?
И второе искушение кончилось. Опять воротился Евсеич к колокольне и вновь отдал миру подробный отчет. «Бригадир же, видя Евсеича
о правде безнуждно беседующего, убоялся его против прежнего не гораздо», — прибавляет летописец. Или,
говоря другими словами, Фердыщенко понял, что ежели человек начинает издалека заводить речь
о правде,
то это значит, что он сам не вполне уверен, точно ли его за эту правду не посекут.