Неточные совпадения
— Да как же, матушка! Раз, что жар, а
другое дело, последняя станция до губерни-то. Близко, близко, а ведь сорок верст еще. Спознишься выехать, будет ни два ни полтора. Завтра, вон, люди говорят, Петров день; добрые люди к вечерням
пойдут; Агнии Николаевне и сустреть вас некогда будет.
А пока у Никитушки
шел этот разговор с Евгенией Петровной, старуха Абрамовна, рассчитавшись с заспанным дворником за самовар, горницу, овес да сено и заткнув за пазуху своего капота замшевый мешочек с деньгами, будила
другую девушку, которая не оказывала никакого внимания к словам старухи и продолжала спать сладким сном молодости. Управившись с собою, Марина Абрамовна завязала узелки и корзиночки, а потом одну за
другою вытащила из-под головы спящей обе подушки и понесла их к тарантасу.
— Ах, мать моя! Как? Ну, вот одна выдумает, что она страдалица,
другая, что она героиня, третья еще что-нибудь такое, чего вовсе нет. Уверят себя в существовании несуществующего, да и
пойдут чудеса творить, от которых бог знает сколько людей станут в несчастные положения. Вот как твоя сестрица Зиночка.
— В
другой монастырь! А! ну посмотрим, как ее переведут в
другой монастырь. Разуй меня и
иди спать, — добавила игуменья.
Тарантас поехал, стуча по мостовинам; господа
пошли сбоку его по левую сторону, а Юстин Помада с неопределенным чувством одиночества, неумолчно вопиющим в человеке при виде людского счастия, безотчетно перешел на
другую сторону моста и, крутя у себя перед носом сорванный стебелек подорожника, брел одиноко, смотря на мерную выступку усталой пристяжной.
— Правда, правда, — подхватил Бахарев. —
Пойдут дуть да раздувать и надуют и себе всякие лихие болести, и
другим беспокойство. Ох ты, господи! господи! — произнес он, вставая и направляясь к дверям своего кабинета, — ты ищешь только покоя, а оне знай истории разводят. И из-за чего, за что девочку разогорчили! — добавил он, входя в кабинет, и так хлопнул дверью, что в зале задрожали стены.
Затем
шли закоулочки да переулочки, пересекавшие
друг друга в самых прихотливых направлениях.
Дождется, бывало, Вязмитинов смены уроков,
идет к Евгении Петровне и молча садится против нее по
другую сторону рабочего столика.
Затем
шел старый сосновый лес, густою, черно-синею щеткою покрывавший гору и уходивший по ней под самое небо; а к этому лесу, кокетливо поворачиваясь то в ту, то в
другую сторону, подбегала мелководная речечка, заросшая по загибинам то звонким красноватым тростником, махавшим своими переломленными листочками, то зелено-синим початником.
Доктор брал десятую часть того, что он мог бы взять на своем месте, и не
шел в стачки там, где
другим было нужно покрыть его медицинскою подписью свою юридически-административную неправду.
С пьяными людьми часто случается, что, идучи домой, единым Божиим милосердием хранимы, в одном каком-нибудь расположении духа они помнят, откуда они
идут, а взявшись за ручку двери, неожиданно впадают в совершенно
другое настроение или вовсе теряют понятие о всем, что было с ними прежде, чем они оперлись на знакомую дверную ручку. С трезвыми людьми происходит тоже что-то вроде этого. До двери
идет один человек, а в дверь ни с того ни с сего войдет
другой.
Только одна старушка, держа ладонь на груди у
другой старушки, стесняясь, шептала: «по розовому песочку и алые веточки, — очень хороши
пошли ситцы».
За обедом все
шли толки о квартире или держался
другой общий разговор о предметах, весьма интересных.
— Почем знать? — пожав плечами, произнес студент. — Мы готовы на все.
Другие могут поступать как хотят, а мы от своего не отступим: мы это сегодня решили. Я, маркиз и еще двое, мы
пойдем и отслужим.
— Ужасно, — рассказывала маркиза
другим. — Народ
идет, и Оничка
идет, и все это
идет,
идет…
На этих собраниях бывали: Розанов, Арапов, Райнер, Слободзиньский, Рациборский и многие
другие. Теперь маркиза уже не начинала разговора с «il est mort» или «толпа
идет, и он
идет». Она теперь говорила преимущественно о жандармах, постоянно окружающих ее дом.
Дни
шли за днями; дом маркизин заметно пустел, феи хотя продолжали презрительно говорить об одной партии, но столь же презрительно и даже еще более презрительно отзывались и о
другой.
В опустевших домах теперь
пошла новая жизнь. Розанов, проводив Бахаревых, в тот же день вечером зашел к Лизе и просидел долго за полночь. Говорили о многом и по-прежнему приятельски, но не касались в этих разговорах
друг друга.
Солнышко погревало его, и сон стал его смаривать. Помада крепился, смотрел зорко в синеющую даль и видит, что
идет оттуда Лиза, веселая такая, кричит: «Здравствуйте, Юстин Феликсович! здравствуйте, мой старый
друг!»
Долго
шли они молча; зашли в какой-то трактирчик, попили там чайку, ни о чем не говоря
Друг с
другом, и вышли.
На
другой день Дмитрий Петрович слушал разговор Ольги Александровны — какие на свете бывают подлецы и развратники, грубые с женами и нежные с метресками. Но и это нимало не вывело Розанова из его спокойного положения. Он только побледнел немножко при слове метреска: не
шло оно к Полиньке Калистратовой.
Собственные дела Лизы
шли очень худо: всегдашние плохие лады в семье Бахаревых, по возвращении их в Москву от Богатыревых, сменились сплошным разладом. Первый повод к этому разладу подала Лиза, не перебиравшаяся из Богородицкого до самого приезда своей семьи в Москву. Это очень не понравилось отцу и матери, которые ожидали встретить ее дома.
Пошли упреки с одной стороны, резкие ответы с
другой, и кончилось тем, что Лиза, наконец, объявила желание вовсе не переходить домой и жить отдельно.
Шло обыкновенно так, как всегда
шло все в семье Бахаревых и как многое
идет в
других русских семьях. Бесповодная или весьма малопричинная злоба сменялась столь же беспричинною снисходительностью и уступчивостью, готовою доходить до самых непонятных размеров.
За
другою дверью, справа,
шел разговор в
другом роде.
Безгласный сателлит Белоярцева, Прорвич, не мог сделать ему никакой оппозиции;
других мужчин в Дом до сих пор еще не было допущено, женщины молчали, недоумевая, что с ними делают и что им делать, чтобы все
шло иначе.
Трепка, вынесенная им в первом общем собрании, его еще не совсем пришибла. Он скоро оправился, просил Райнера не обращать внимания на то, что сначала дело
идет не совсем на полных социальных началах, и все-таки помогать ему словом и содействием. Потом обошел
других с тою же просьбою; со всеми ласково поговорил и успокоился.
Прислуга нас бросает; люди не хотят
идти к нам; у нас скука, тоска, которые вам нужны для того, чтобы только все слушали здесь вас, а никого
другого.
В один из хороших, теплых дней, — именно в тот день; когда случился нижеследующий анекдот, — Ревякин, Красин и Мечникова с Агатой наняли карету и отправились в Парголово. Оставив экипаж, они
пошли побродить по лесу и разбрелись. Агата
шла с Красиным, а Мечникова как-то приотстала с Ревякиным, и очень долго одна пара не могла в лесу найти
другую.
На
другой же день после такого разговора Белоярцев
пошел погулять и, встречаясь с старыми своими знакомыми по житью в мире, говорил...
Петровского, как только он вышел на улицу, встретил молодой человек, которому коллежский советник отдал свой бумажник с номинациею и
другими бумагами. Тут же они обменялись несколькими словами и
пошли в разные стороны. У первого угла Петровский взял извозчика и велел ехать в немецкий клуб.
— Верю, Я верю в себя, в вас. В вас я очень верю, верю и в
других, особенно в женщин. Их самая пылкость и увлечение говорит если не за их твердость, то за их чистосердечность. А такие господа, как Красин, как Белоярцев, как множество им подобных… Помилуйте, разве с такими людьми можно куда-нибудь
идти!
— Нарочно чертов сын заховался, — отвечал Бачинский. — А здесь самое первое место для нас. Там сзади проехали одно болото, тут вот за хатою, с полверсты всего, —
другое, а уж тут справа
идет такая трясина, что не то что москаль, а и сам дьявол через нее не переберется.