Неточные совпадения
— Где тебе
знать, мой друг, вас ведь в институте-то,
как в парнике, держат.
— Я не
знаю,
как надо жить.
— Этой науки, кажется, не ты одна не
знаешь. По-моему, жить надо
как живется; меньше говорить, да больше делать, и еще больше думать; не быть эгоисткой, не выкраивать из всего только одно свое положение, не обращая внимания на обрезки, да, главное дело, не лгать ни себе, ни людям. Первое дело не лгать. Людям ложь вредна, а себе еще вреднее. Станешь лгать себе, так всех обманешь и сама обманешься.
— Ах, мать моя!
Как? Ну, вот одна выдумает, что она страдалица, другая, что она героиня, третья еще что-нибудь такое, чего вовсе нет. Уверят себя в существовании несуществующего, да и пойдут чудеса творить, от которых бог
знает сколько людей станут в несчастные положения. Вот
как твоя сестрица Зиночка.
Я
знаю эти,
как ты называешь, взгляды-то.
— И правду надо
знать как говорить.
— Да, то-то, я говорю, надо
знать,
как говорить правду-то, а не осуждать за глаза отца родного при чужих людях.
Ну,
как там, Бог сам
знает,
как это сделалось, только этот купеческий сын Естифей Ефимыч вздумал ко мне присвататься.
Уж не
знаю,
как там покойничек Естифей-то Ефимыч все это с маменькой своей уладил, только так о спажинках прислали к тятеньке сватов.
Знала я, что
как пристанешь к нему лаской, беспременно он тебе сделает.
И не
знаю я,
как уж это все я только пережила!
— Не
знаю уж,
как и сказать, кого больше жаль!
Юстин Помада ходил на лекции, давал уроки и был снова тем же детски наивным и беспечным «Корнишоном»,
каким его всегда
знали товарищи, давшие ему эту кличку.
— Ну расскажи,
какие ты
знаешь травы редкие-то, что в сене их нет?
— Конечно, конечно, не все, только я так говорю…
Знаешь, — старческая слабость: все
как ты ни гонись, а всё старые-то симпатии,
как старые ноги, сзади волокутся. Впрочем, я не спорщик. Вот моя молодая команда, так те горячо заварены, а впрочем, ладим, и отлично ладим.
Бывало, что ни читаешь, все это находишь так в порядке вещей и сам понимаешь, и с другим станешь говорить, и другой одинаково понимает, а теперь иной раз читаешь этакую там статейку или практическую заметку
какую и чувствуешь и сознаешь, что давно бы должна быть такая заметка, а как-то, бог его
знает…
— А
знаете, Евгения Петровна, когда именно и по
какому случаю последовало отречение Петра Лукича от единомыслия с людьми наших лет? — опять любезно осклабляясь, спросил Зарницын.
Точно, — я сам
знаю, что в Европе существует гласность, и понимаю, что она должна существовать, даже… между нами говоря… (смотритель оглянулся на обе стороны и добавил, понизив голос) я сам несколько раз «Колокол» читал, и не без удовольствия, скажу вам, читал; но у нас-то, на родной-то земле,
как же это, думаю?
— Помада! Он того мнения, что я все на свете
знаю и все могу сделать. Вы ему не верьте, когда дело касается меня, — я его сердечная слабость. Позвольте мне лучше осведомиться, в
каком он положении?
— А
как же! Он сюда за мною должен заехать: ведь искусанные волком не ждут, а завтра к обеду назад и сейчас ехать с исправником. Вот вам и жизнь, и естественные, и всякие другие науки, — добавил он, глядя на Лизу. — Что и знал-то когда-нибудь, и то все успел семь раз позабыть.
— Однако, что-то плохо мне, Женька, — сказала Лиза, улегшись в постель с хозяйкою. — Ждала я этого дома,
как бог
знает какой радости, а…
— Я, право, не
знаю, — отвечала она, — кто
какое значение придает тому, что Лиза проехалась ко мне?
— Ты только успокойся, перестань плакать-то. Они
узнают,
какая ты добрая, и поймут,
как с тобою нужно обращаться.
— Это скверно, — заметил старик. — Чудаки, право! люди не злые, особенно Егор Николаевич, а живут бог
знает как. Надо бы Агнесе Николаевне это умненечко шепнуть: она направит все иначе, — а пока Христос с тобой — иди с богом спать, Женюшка.
— Эх, сестра Феоктиста, — шутил Бахарев, —
как на вас и смотреть, уж не
знаю!
—
Как изволите? — спросила спокойно ничего не расслышавшая Феоктиста, но покраснела,
зная, что Бахарев любит пройтись насчет ее земной красоты.
— Да что? Не
знаю,
как тебе рассказать.
— Да что ж —
как мне? Надо
знать,
как она вам показалась? Вы для нее больше, чем я.
Но ты
знаешь,
как мне скверно, и я не хочу, чтобы это скверное стало еще сквернее.
Я даже думаю, что ты, пожалуй, — черт тебя
знает, — ты, может быть, и, действительно, способен любить так,
как люди не любят.
— Нет, не таков. Ты еще осенью был человеком, подававшим надежды проснуться, а теперь,
как Бахаревы уехали, ты совсем — шут тебя
знает, на что ты похож — бестолков совсем, милый мой, становишься. Я думал, что Лизавета Егоровна тебя повернет своей живостью, а ты, верно, только и способен миндальничать.
С приездом Женни здесь все пошло жить. Ожил и помолодел сам старик, сильнее зацвел старый жасмин, обрезанный и подвязанный молодыми ручками; повеселела кухарка Пелагея, имевшая теперь возможность совещаться о соленьях и вареньях, и повеселели самые стены комнаты, заслышав легкие шаги грациозной Женни и ее тихий, симпатичный голосок, которым она, оставаясь одна, иногда безотчетно пела для себя: «Когда б он
знал,
как пламенной душою» или «Ты скоро меня позабудешь, а я не забуду тебя».
Девушку
как громом поразило известие о неожиданном и странном приезде Лизы в Мерево. Протянув инстинктивно руку к лежавшему на стуле возле ее кровати ночному шлафору, она совершенно растерялась и не
знала, что ей делать.
—
Как ты это
узнала, Женька? — спрашивала между поцелуями Лиза.
— Ну-ну! Черт
знает что болтаешь! — отвечал Помада, толкнув доктора локтем, и, подумав, прибавил —
как их полюбить-то?
Она только не
знала, что нельзя всем построить собственные домики и безмятежно жить в них, пока двужильный старик Захват Иванович сидит на большой коробье да похваливается, а свободная человечья душа ему молится: научи, мол, меня, батюшка Захват Иванович,
как самому мне Захватом стать!
—
Знаете,
какую новость я вам могу сообщить? — спросила она Вязмитинова, когда тот присел за ее столиком, и, не дождавшись его ответа, тотчас же добавила: — Сегодня к нам Лиза будет.
— Ничего. Я не
знаю, что вы о ней сочинили себе: она такая же —
как была. Посолиднела только, и больше ничего.
Если б я был писатель, я показал бы не вам одним,
как происходят у нас дикие, вероятно у нас одних только и возможные драмы, да еще в кружке, который и по-русски-то не больно хорошо
знает.
— Да
какие ж выводы, Лизавета Егоровна? Если б я изобрел мазь для ращения волос, — употребляю слово мазь для того, чтобы не изобресть помаду при Помаде, — то я был бы богаче Ротшильда; а если бы я
знал,
как людям выйти из ужасных положений бескровной драмы, мое имя поставили бы на челе человечества.
— Ну… постойте же еще. Я хотела бы
знать,
как вы смотрите на поступок этой женщины, о которой вы вчера рассказывали?
Бог их
знает,
как у них там выходит, а выходит.
— Смотрите же, Дмитрий Петрович, держите себя так же,
как я, будто ничего
знать не
знаем, ведать не ведаем.
Доктора это обстоятельство тоже сильно поразило. Другое дело слышать об известном положении человека, которого мы лично не
знали, и совсем другое, когда в этом положении представляется нам человек близкий, да еще столь молодой, что привычка все заставляет глядеть на него
как на ребенка. Доктору было жаль Ипполита; он злился и молчал. Лиза относилась к этому делу весьма спокойно.
Дама сначала
как будто немного потерялась и не
знала, что ей говорить, но тотчас же бессвязно начала...
— Ты ведь не
знаешь,
какая у нас тревога! — продолжала Гловацкая, стоя по-прежнему в отцовском мундире и снова принявшись за утюг и шляпу, положенные на время при встрече с Лизой. — Сегодня, всего с час назад, приехал чиновник из округа от попечителя, — ревизовать будет. И папа, и учители все в такой суматохе, а Яковлевича взяли на парадном подъезде стоять. Говорят, скоро будет в училище. Папа там все хлопочет и болен еще… так неприятно, право!
— И
как она… то есть, я хоцу это
знать… для русского географицеского обсества. Это оцэн вазно, оцэн вазно в географическом отношении.
— Конечно, в этом не может быть никакого сомнения. Тут было все: и недостатки, и необходимость пользоваться источниками доходов, которые ему всегда были гадки, и вражда вне дома, и вражда в доме: ведь это каторга! Я не
знаю,
как он до сих пор терпел.