А вот почем, друг любезный, потум, что она при тебе сапоги
мои целовала, чтобы я забраковал этого Родиона в рекрутском присутствии, когда его привезли сдавать именно за то, что он ей совком голову проломил.
Неточные совпадения
— Благодарю вас, душка
моя, — отвечала, закрасневшись, девушка и, обернувшись,
поцеловала два раза молодую монахиню.
А я вместо молитвы-то
целовать его да упрашивать: «Голубчик, говорю, сокол
мой ясный, Естифей Ефимыч! уважь ты меня раз, я тебя сто раз уважу».
Просто вот берет меня за плечи,
целует, «Феня, говорит,
моя, друг
мой!»
— А! видишь, я тебе, гадкая Женька, делаю визит первая. Не говори, что я аристократка, — ну,
поцелуй меня еще, еще. Ангел ты
мой! Как я о тебе соскучилась — сил
моих не было ждать, пока ты приедешь. У нас гостей полон дом, скука смертельная, просилась, просилась к тебе — не пускают. Папа приехал с поля, я села в его кабриолет покататься, да вот и прикатила к тебе.
— Ну, и так до сих пор: кроме «да» да «нет», никто от нее ни одного слова не слышал. Я уж было и покричал намедни, — ничего, и глазом не моргнула. Ну, а потом мне жалко ее стало, приласкал, и она ласково меня
поцеловала. — Теперь вот перед отъездом
моим пришла в кабинет сама (чтобы не забыть еще, право), просила ей хоть какой-нибудь журнал выписать.
— Гадкая ты,
моя ледышка, — с навернувшимися на глазах слезами сказала Лиза и, схватив Женину руку, жарко ее
поцеловала.
— Спасибо тебе,
моя красавица, — отвечала Абрамовна и
поцеловала в лоб Женни.
Дьякон допел всю эту песенку с хоральным припевом и, при последнем куплете изменив этот припев в слова: «О Зевес! помилуй Сашеньку
мою!»,
поцеловал у жены руку и решительно закрыл фортепьяно.
—
Мой муж… я его не осуждаю и не желаю ему вредить ни в чьем мнении, но он подлец, я это всегда скажу… я это скажу всем, перед
целым светом. Он, может быть, и хороший человек, но он подлец… И нигде нет защиты! нигде нет защиты!
Ребенок, пососав несколько дней материнское молоко, отравленное материнским горем, зачах, покорчился и умер. Мария Райнер
целые годы неутешно горевала о своем некрещеном ребенке и оставалась бездетною. Только весною 1840 года она сказала мужу: «Бог услышал
мою молитву: я не одна».
Совсем, так-таки совсем был институтский Малек-Адель: вот сейчас
поцелует, завернется красным плащом и, улегшись в мусульманскую гробницу, скажет: «плачь обо мне, прекрасная христианка, и умри на
моем гробе».
— О,
моя миля, миля, что ж делать, — произнесла маркиза,
поцеловала взасос поднявшуюся даму и, посадив ее против, стала любоваться ею, оглаживая ее головку и роскошные черные волосы.
— Люби,
мой друг, маму, — отвечал доктор,
поцеловав ребенка и берясь за свой саквояж.
Мой дед был птичный охотник. Я спал у него в большой низенькой комнате, где висели соловьи. Наши соловьи признаются лучшими в
целой России. Соловьи других мест не умеют так хорошо петь о любви, о разлуке и обо всем, о чем сложена соловьиная песня.
— Я, душка
моя, я, Лиза
моя милая, злая, недобрая, я это, — отвечала Евгения Петровна и, обняв Бахареву
целовала ее лицо.
— Нет, друг
мой, мне с вами нельзя жить. Я так долго жил без всякой определенной
цели. Теперь мне легко. Это только так кажется, что я расстроен, а я в самом деле очень, очень спокоен.
— Принимаю, Борис Павлыч, твой поклон, как большую честь, — и не даром принимаю — я его заслуживаю. А вот и тебе, за твой честный поступок,
мой поцелуй — не от бабушки, а от женщины.
Но если уж я так кровожаден и жестоко расчетлив, что, убив, соскочил лишь для того, чтобы посмотреть, жив ли на меня свидетель или нет, то к чему бы, кажется, возиться над этою новою жертвою
моей целых пять минут, да еще нажить, пожалуй, новых свидетелей?
Неточные совпадения
Целуя, душенька, твою ручку, остаюсь твой: Антон Сквозник-Дмухановский…» Ах, боже
мой!
Хлестаков. Как же, как же, я вдруг. Прощайте, любовь
моя… нет, просто не могу выразить! Прощайте, душенька! (
Целует ее ручку.)
Софья. Ты ею наполнил все
мои чувства. (Бросаясь
целовать его руки.) Где она?..
Так,
мой друг; да я ждал бы, чтобы при всех науках не забывалась главная
цель всех знаний человеческих, благонравие.
Стародум(с важным чистосердечием). Ты теперь в тех летах, в которых душа наслаждаться хочет всем бытием своим, разум хочет знать, а сердце чувствовать. Ты входишь теперь в свет, где первый шаг решит часто судьбу
целой жизни, где всего чаще первая встреча бывает: умы, развращенные в своих понятиях, сердца, развращенные в своих чувствиях. О
мой друг! Умей различить, умей остановиться с теми, которых дружба к тебе была б надежною порукою за твой разум и сердце.