Неточные совпадения
Красавица ушла
с крылечка в горницу, а вслед за нею через несколько минут туда же ушла и Марина Абрамовна. Тарантас был совсем готов: только сесть да
ехать. Солнышко выглянуло своим красным глазом; извозчики длинною вереницею потянулись со двора. Никитушка зевнул и как-то невольно крякнул.
— Здравствуй, Марина Мнишек, здравствуй, Никита Пустосвят, — говорил Бахарев, целуясь
с слугами. — Как
ехали?
Тарантас
поехал, стуча по мостовинам; господа пошли сбоку его по левую сторону, а Юстин Помада
с неопределенным чувством одиночества, неумолчно вопиющим в человеке при виде людского счастия, безотчетно перешел на другую сторону моста и, крутя у себя перед носом сорванный стебелек подорожника, брел одиноко, смотря на мерную выступку усталой пристяжной.
Даже ярмарочные купцы, проезжая на возах своего гнилого товара, не складают тогда в головах барышей и прибытков и не клюют носом, предаваясь соблазнительным мечтам о ловком банкротстве, а
едут молча смотря то на поле, волнующееся под легким набегом теплого ветерка, то на задумчиво стоящие деревья, то на тонкий парок, поднимающийся
с сонного озерца или речки.
Женни
с отцом
ехала совсем молча. Старик только иногда взглядывал на дочь, улыбался совершенно счастливой улыбкой и снова впадал в чисто созерцательное настроение. Женни была очень серьезна, и спокойная задумчивость придавала новую прелесть ее свежему личику.
— А например, исправник двести раков съел и говорит: «не могу завтра на вскрытие
ехать»; фельдшер в больнице бабу уморил ни за што ни про што; двух рекрут на наш счет вернули;
с эскадронным командиром разбранился; в Хилкове бешеный волк человек пятнадцать на лугу искусал, а тут немец Абрамзон
с женою мимо моих окон проехал, — беда да и только.
Исправнику лошадиную кладь закатил и сказал, что если он завтра не
поедет, то я
еду к другому телу; бабу записал умершею от апоплексического удара, а фельдшеру дал записочку к городничему, чтобы тот
с ним позанялся; эскадронному командиру сказал: «убирайтесь, ваше благородие, к черту, я ваших мошенничеств прикрывать не намерен», и написал, что следовало; волка посоветовал исправнику казнить по полевому военному положению, а от Ольги Александровны, взволнованной каретою немца Ицки Готлибовича Абрамзона, ушел к вам чай пить.
— А как же! Он сюда за мною должен заехать: ведь искусанные волком не ждут, а завтра к обеду назад и сейчас
ехать с исправником. Вот вам и жизнь, и естественные, и всякие другие науки, — добавил он, глядя на Лизу. — Что и знал-то когда-нибудь, и то все успел семь раз позабыть.
— Не бойтесь. Нынче больше бы забранили, а завтра
поедете на моей лошади
с Женичкой, и все благополучно обойдется.
— Что ж такое, папа! Было так хорошо, мне хотелось повидаться
с Женею, я и
поехала. Я думала, что успею скоро возвратиться, так что никто и не заметит. Ну виновата, ну простите, что ж теперь делать?
— Она хотела тотчас же
ехать назад, — это мы ее удержали ночевать. Папа без ее ведома отослал лошадь. Мы думали, что у вас никто не будет беспокоиться, зная, что Лиза
с нами.
— Да что тут за сцены! Велел тихо-спокойно запрячь карету, объявил рабе божией: «поезжай, мол, матушка, честью, а не
поедешь, повезут поневоле», вот и вся недолга. И
поедет, как увидит, что
с ней не шутки шутят, и
с мужем из-за вздоров разъезжаться по пяти раз на год не станет. Тебя же еще будет благодарить и носа
с прежними штуками в отцовский дом, срамница этакая, не покажет. — А Лиза как?
И
ехали эти книжки шутки ради в Мерево, а оттуда возвращались
с лаконическими надписями: «читала», «читала».
— Так
едет,
с своим приятелем и
с Помадой. А что?
Третьего дня злая-презлая я
поехала на бал
с матерью и
с Софи.
Вечером, когда сумрак сливает покрытые снегом поля
с небом, по направлению от Мерева к уездному городу
ехали двое небольших пошевней. В передних санях сидели Лиза и Гловацкая, а в задних доктор в огромной волчьей шубе и Помада в вытертом котиковом тулупчике, который по милости своего странного фасона назывался «халатиком».
— Хорошо, Лизавета Егоровна, буду думать, — шутливо ответил доктор и
поехал крупной рысью в город, а Лиза
с Помадою пошли к дому.
Бахарев
поехал к сестре. Мать Агния
с большим вниманием и участием выслушала всю историю и глубоко вздохнула.
Лиза не
поехала на озеро, и Бахарев тоже. Ездили одни дамы
с Помадой и возвратились очень скоро.
Ей запрягли кабриолет, она села в него
с Помадою вместо грума и
поехала.
— Знаете, какая новость? Идучи к вам, встретился
с Розановой, и она мне возвестила, что
едет на днях к мужу.
— Мама, не плачь, я сам хочу
ехать, — утешал ребенок, выходя за двери
с своим отцом и швицким посланным.
Марья Михайловна, бледная и трепещущая, выслушала мужа, запершись в его кабинете, и уже не плакала, а тихо объявила: «Мы, Васенька, должны
ехать с отцом в Швейцарию».
На двадцать втором году Вильгельм Райнер возвратился домой, погостил у отца и
с его рекомендательными письмами
поехал в Лондон. Отец рекомендовал сына Марису, Фрейлиграту и своему русскому знакомому, прося их помочь молодому человеку пристроиться к хорошему торговому дому и войти в общество.
Счастливое лето шло в Гапсале быстро; в вокзале показался статный итальянский граф, засматривающийся на жгучую красоту гречанки; толстоносый Иоська становился ей все противнее и противнее, и в одно прекрасное утро гречанка исчезла вместе
с значительным еще остатком украденной в откупе кассы, а
с этого же дня никто более не встречал в Гапсале и итальянского графа —
поехали в тот край, где апельсины зреют и яворы шумят.
«Нет,
поеду завтра к Андрияну Николаеву», — решил Розанов, рассчитываясь
с извозчиком.
— Да Лиза
с матерью пошли квартирку тут одну посмотреть, а Соня сейчас только
поехала. Я думал, вы ее встретили.
— Да как же не верить-то-с? Шестой десяток
с нею живу, как не верить? Жена не верит, а сам я, люди, прислуга, крестьяне, когда я бываю в деревне: все из моей аптечки пользуются. Вот вы не знаете ли, где хорошей оспы на лето достать? Не понимаю, что это значит! В прошлом году пятьдесят стеклышек взял, как
ехал. Вы сами посудите, пятьдесят стеклышек — ведь это не безделица, а царапал, царапал все лето, ни у одного ребенка не принялась.
Утром одного дня Арапов вышел из своего дома
с Персиянцевым, взяли извозчика и
поехали ко Введению в Барашах.
Утром Райнер
с доктором собирались выйти вместе и, снаряжаясь, пошучивали над вчерашним экстренным заседанием у маркизы. Райнер говорил, что ему надо
ехать в Петербург, что его вызывают.
С моста доктор взял переулком налево и, встретив другого извозчика, порядил его домой и
поехал.
Арапов
с Бычковым и Персиянцевым, несмотря на поздний ночной час, не
поехали от Розанова домой, а отправились к маркизе. Они хорошо знали, что там обыкновенно засиживаются далеко за полночь и позднее их прибытие никого не потревожит, а к тому же бурный водоворот признаваемых этим кружком политических событий разрешал всех членов этого кружка от многих стеснений.
Розанов привскочил
с постели, протер глаза и опять взял брошенную на столе депешу: ясно и четко синим карандашом было написано: «Мы
едем к вам
с попутчиками и завтра будем в Москве. Встретьте нас на Солянке, дом Репина».
Все там было свое как-то: нажгут дома, на происшествие
поедешь, лошадки фыркают, обдавая тонким облаком взметенного снега, ночь в избе, на соломе, спор
с исправником, курьезные извороты прикосновенных к делу крестьян, или езда теплою вешнею ночью, проталины, жаворонки так и замирают, рея в воздухе, или, наконец, еще позже,
едешь и думаешь… тарантасик подкидывает, а поле как посеребренное, и по нем ходят то тяжелые драхвы, то стальнокрылые стрепеты…
«И зачем
ехала? — спрашивал он себя. — Чтобы еще раз согнать меня
с приюта, который достался мне
с такими трудами; чтобы и здесь обмарать меня и наделать скандалов. А дитя? дитя? что оно вынесет из всего этого».
Помада пошел и через полчаса возвратился, объявив, что она совсем сошла
с ума; сама не знает, чего хочет; ребенка ни за что не отпускает и собирается завтра
ехать к генерал-губернатору.
Розанов
поехал и возвратился в Петербург
с своей девочкой, а его жена
поехала к отцу.
—
С кем же ты
едешь? Без бумаги, без денег
едешь?
Егор Николаевич Бахарев, скончавшись на третий день после отъезда Лизы из Москвы, хотя и не сделал никакого основательного распоряжения в пользу Лизы, но, оставив все состояние во власть жены, он, однако, успел сунуть Абрамовне восемьсот рублей,
с которыми старуха должна была
ехать разыскивать бунтующуюся беглянку, а жену в самые последние минуты неожиданно прерванной жизни клятвенно обязал давать Лизе до ее выдела в год по тысяче рублей, где бы она ни жила и даже как бы ни вела себя.
Лиза взяла извозчика и
поехала к Евгении Петровне. Оттуда тотчас же послала за Розановым. Через час Розанов вместе
с Лобачевским были у Райнера, назначили ему лечение и послали за лекарством на розановских же лошадях.
— Ну да, я должна была сегодня
ехать с Гижицким. Видите, у меня все готово, — отвечала Агата, указывая на лежавший посреди комнаты крошечный чемоданчик и связок в кашемировом платке.
Петровского, как только он вышел на улицу, встретил молодой человек, которому коллежский советник отдал свой бумажник
с номинациею и другими бумагами. Тут же они обменялись несколькими словами и пошли в разные стороны. У первого угла Петровский взял извозчика и велел
ехать в немецкий клуб.
— Нижнедевицкий купец Семен Лазарев, — отрекомендовался старичок и протянул свою опрятную руку. — Года
с три будет назад, сюда наши в Петербург
ехали по делам, так я
с ними проектик прислал.
Камергерша Мерева
ехала потому, что сама хотела отобрать и приготовить приданое для выходящей за генерала внучки; потом желала просить полкового командира о внуке, только что произведенном в кавалерийские корнеты, и, наконец, хотела повидаться
с какими-то старыми приятелями и основательно разузнать о намерениях правительства по крестьянской реформе.
Он был снаряжен и отправлен в Петербург
с целию специально служить камергерше и открыть себе при ее посредстве служебную дорогу, но он всем рассказывал и даже сам был глубоко убежден, что
едет в Петербург для того, чтобы представиться министру и получить от него инструкцию по некоторым весьма затруднительным вопросам, возникающим из современных дворянских дел.
Губернаторский чиновник особых поручений Ипполит Гловацкий, огорчаемый узкостью губернской карьеры,
поехал с Зарницыным, чтобы при содействии зятя переместиться на службу в Петербург.
— Я сама
поеду весною
с детьми к отцу, — отвечала Евгения Петровна.
— Нет, зачем же! Для чего тащить его из-под чистого неба в это гадкое болото! Лучше я к нему
поеду; мне самой хочется отдохнуть в своем старом домике. Поживу
с отцом, погощу у матери Агнии, поставлю памятник на материной могиле…