Долинский проснулся очень давно и упорно держался своей комнаты. В то время, когда Даша, одевшись, вышла в зальце, он неподвижно сидел за столом, тяжело опустив голову на сложенные руки. Красивое и бледное лицо его выражало совершенную душевную немощь и
страшную тревогу.
Банковские воротилы были в
страшной тревоге, то есть Мышников и Штофф. Они совещались ежедневно, но не могли прийти ни к какому результату. Дело в том, что их компаньон по пароходству Галактион держал себя самым странным образом, и каждую минуту можно было ждать, что он подведет. Сначала Штофф его защищал, а потом, когда Галактион отказался платить Стабровскому, он принужден был молчать и слушать. Даже Мышников, разоривший столько людей и всегда готовый на новые подвиги, — даже Мышников трусил.
После этого происшествия у гроба я не спал целую ночь, и с этого случая меня не оставляло чувство необъяснимой и
страшной тревоги. Бабушка была схоронена, а я, по приглашению баронессы и по совету барона Андрея Васильевича, перешел жить во флигель старушки. Барон говорил:
На дивный бой, на
страшную тревогу // Красавица глядела чуть дыша; // Когда же к ней, свой подвиг соверша, // Приветливо архангел обратился, // Огонь любви в лице ее разлился // И нежностью исполнилась душа. // Ах, как была еврейка хороша!..
Неточные совпадения
Пока моряки переживали свою «
страшную» минуту, не за себя, а за фрегат, конечно, — я и другие, неприкосновенные к делу, пили чай, ужинали и, как у себя дома, легли спать. Это в первый раз после
тревог, холода, качки!
Упомяну кстати о пережитой мною в Англии морально
страшной для меня минуте, которая, не относясь к числу морских треволнений, касается, однако же, все того же путешествия, и она задала мне
тревоги больше всякой качки.
Это обстоятельство очень неприятно напомнило Розанову о том
страшном житье, которое, того и гляди, снова начнется с возвращением жены и углекислых фей. А Розанову, было, так хорошо стало, жизнь будто еще раз начиналась после всех досадных
тревог и опостылевших сухих споров.
Уходя, она ещё улыбнулась, и это несколько успокоило
тревогу, снова поднятую в нём пугающими словами — Сибирь, ссылка, политическое преступление. Особенно многозначительно было слово политика, он слышал его в связи с чем-то
страшным и теперь напряжённо вспоминал, — когда и как это было?
Факты и здравая логика убеждали его, что все эти страхи — вздор и психопатия, что в аресте и тюрьме, если взглянуть на дело пошире, в сущности, нет ничего
страшного — была бы совесть спокойна; но чем умнее и логичнее он рассуждал, тем сильнее и мучительнее становилась душевная
тревога.