Неточные совпадения
Новомесячий ваших, и суббот, и
дне великого
не потерплю: поста, и праздности, и новомесячий ваших, и праздников ненавидит душа моя.
Рыжов с первого же
дня службы оказался по должности ретив и исправен: придя на базар, он разместил там возы; рассадил иначе баб с пирогами, поместя притом свою мать
не на лучшее место.
В тот же
день он отверг и приношение капустных баб, пришедших к нему на поклон по касающему, и еще объявил, что ему по касающему ни от кого ничего и
не следует, потому что за все его касающее ему «царь жалует, а мзду брать Бог запрещает».
Тогда протопоп указал, что Рыжов
не справлял себе форменного платья, и в пасхальный
день, скупо похристосовавшись с одними ближними,
не явился с поздравлением ни к кому из именитых граждан, на что те, впрочем, претензии
не изъявляли.
Таков был этот чудак, про которого из долготы его
дней тоже рассказывать много нечего; сидел он на своем месте, делал свое маленькое
дело,
не пользующееся ничьим особенным сочувствием, и ничьего особенного сочувствия
не искал; солигаличские верховоды считали его «поврежденным от Библии», а простецы судили о нем просто, что он «такой-некий-этакой».
Не могу с точностью вспомнить и
не знаю, где справиться, в котором именно году в Кострому был назначен губернатором Сергей Степанович Ланской, впоследствии граф и известный министр внутренних
дел. Сановник этот, по меткому замечанию одного его современника, «имел сильный ум и надменную фигуру», и такая краткая характеристика верна и вполне достаточна для представления, какое нужно иметь о нем нашему читателю.
У Александра Афанасьевича и после многих лет службы точно так же, как и в первые
дни его квартальничества,
не было форменного платья, и он правил «за городничего» все в том же просаленном и перештопанном бешмете.
Делу полицейской расправы в городе эта неформенность
не мешала, но вопрос становился совершенно иным, когда пришла весть о приезде «надменной фигуры». Александр Афанасьевич в качестве градоначальника должен был встретить губернатора, принять и рапортовать ему о благосостоянии Солигалича, а также отвечать на все вопросы, какие Ланской ему предложит, и репрезентовать ему все достопримечательности города, начиная от собора до тюрьмы, пустырей, оврагов, с которыми никто
не знал, что делать.
Не излишне еще раз напомнить, что в те недавние, но глубоко провалившиеся времена, к которым относится рассказ о Рыжове, губернаторы были совсем
не то, что в нынешние лукавые
дни, когда величие этих сановников значительно пало, или, по выражению некоего духовного летописца, «жестоко подвалишася».
Мундиры сначала провешивалив жаркий
день на солнышке, раскидывая их на протянутых через двор веревках, что ко всяким воротам привлекало множество любопытных; потом мундиры выбивалипрутьями, растянув на подушке или на войлочке; затем их трясли, еще позже их штопали, утюжилии, наконец, раскидывалина кресле в зале или другой парадной комнате, и в заключение всего — в конце концов их втихомолку кропили из священных бутылочек богоявленскою водой, которая, если ее держать у образа в заткнутой воском посудине,
не портится от одного крещеньева
дня до другого и нимало
не утрачивает чудотворной силы, сообщаемой ей в момент погружения креста с пением «Спаси, Господи, люди Твоя и благослови достояние Твое».
Железных дорог тогда еще
не было, и поезда
не подходили в урочный час по расписанию, подвозя губернатора вместе со всеми прочими смертными, а особо заготовлялся тракт, и затем никто
не знал с точностью ни
дня, ни часа, когда сановник пожалует.
Но исправлявший эту обязанность прежний городничий этим
не стеснялся и служил для всех первым пробным камнем; он первый изведывал: лют или благостен прибывший губернатор. И, надо правду сказать, от городничего многое зависело: он мог испортить
дело вначале, потому что одною какою-нибудь своею неловкостью мог разгневать губернатора и заставить его рвать и метать; а мог также одним ловким прыжком, оборотом или иным соответственным вывертом привести его превосходительство в благорасположение.
—
Не должно вводить народ в убытки: разве губернатор изнуритель края? он пусть проедет, а забор пусть останется. — Требования же насчет мундира Рыжов отражал тем, что у него на то нет достатков и что, говорит, имею, — в том и являюсь: Богу совсем нагишом предстану.
Дело не в платье, а в рассудке и в совести, — по платью встречают — по уму провожают.
Гаврило. «Молчит»! Чудак ты… Как же ты хочешь, чтоб он разговаривал, коли у него миллионы! С кем ему разговаривать? Есть человека два-три в городе, с ними он разговаривает, а больше не с кем; ну, он и молчит. Он и живет здесь не подолгу от этого от самого; да и не жил бы, кабы
не дела. А разговаривать он ездит в Москву, в Петербург да за границу, там ему просторнее.
Неточные совпадения
Хлестаков. Право,
не знаю. Ведь мой отец упрям и глуп, старый хрен, как бревно. Я ему прямо скажу: как хотите, я
не могу жить без Петербурга. За что ж, в самом
деле, я должен погубить жизнь с мужиками? Теперь
не те потребности; душа моя жаждет просвещения.
Голоса купцов. Допустите, батюшка! Вы
не можете
не допустить: мы за
делом пришли.
Квартальный. Прохоров в частном доме, да только к
делу не может быть употреблен.
Он
не посмотрел бы на то, что ты чиновник, а, поднявши рубашонку, таких бы засыпал тебе, что
дня б четыре ты почесывался.
«Орудуй, Клим!» По-питерски // Клим
дело оборудовал: // По блюдцу деревянному // Дал дяде и племяннице. // Поставил их рядком, // А сам вскочил на бревнышко // И громко крикнул: «Слушайте!» // (Служивый
не выдерживал // И часто в речь крестьянина // Вставлял словечко меткое // И в ложечки стучал.)