— Знаете что, — говорила мне, прощаясь у двери, Ида, — первый раз в жизни я
начинаю человека ненавидеть! Я бы очень, очень хотела сказать этому гению, что он… самый вредный человек, какого я знаю.
Неточные совпадения
Наш брат, русский
человек, любит почавкать, —
начинает Фридрих Фридрихович, давая вам чувствовать, что когда он десять минут назад называл себя немецким
человеком, то это он шутил, а что, в самом-то деле, он-то и есть настоящий русский
человек, и вслед за этой оговоркой Шульц заводит за хлебом-солью беседу, в которой уж гостю приходится только молчать и слушать Фридриха Фридриховича со всяческим, впрочем, правом хвалить его ум, его добродетель, его честность, его жену, его лошадь, его мебель, его хлеб-соль и его сигары.
Здание Академии художеств
начинают исправлять и переделывать в год открытия другого здания, в котором общество русское, недавно судимое при закрытых дверях, само в лице избранных
людей своих станет судьею факта по совести и по убеждению внутреннему.
Он даже до того увлекся своей внимательностью, что в присутствии всех солидных немцев и самого пастора Абеля
начал окончательно объявлять себя
человеком русским и отдавать тонкое предпочтение всему русскому.
— Художник-с, —
начал Фридрих Фридрихович, не отвечая Истомину и касаясь теперь руки солидного гостя, — совсем особое дело. Художник, поэт, литератор, музыкант — это совсем не фамилийные
люди. Это совсем, совсем не фамилийные
люди! Им нужно… это… впечатление, а не то, что нам с вами. У нас с вами, батюшка мой, что жена-то? копилка, копилка. Ну, а их одна вдохновляет так, другая — иначе, их дело такое, а не то что по-нашему: сидеть да женины ноги греть. Это совсем не то, что мы с вами: им жен не нужно.
— А такие были молодые
люди — хорошие, дружные; придут, бывало, вечером к молодой девушке да сядут с ней у окошечка,
начнут вот вдвоем попросту орешки грызть да рассказывать, что они днем видели, что слышали, — вот так это молодые
люди были; а теперь я уж не знаю, с кого детям и пример брать.
Подходило дело к весне. В Петербурге хотя еще и не ощущалось ее приближения, но
люди, чуткие к жизни природы,
начинали уже порываться вдаль, кто под родные сельские липы, кто к чужим краям. «Прислуга» моя донесла мне, что Роман Прокофьич тоже собирается за границу, а потом вскоре он и сам как-то удостоил меня своим посещением.
— Что делают из
человека его дурные страсти! —
начала она, покачав головою.
Теперь глухая ночь; здесь все вам преданы,
начиная от этой собаки, которая готова загрызть меня, если вы ей это прикажете; отойдя кругом на пять миль нет человеческого жилья; зима, мороз, в овраге волки воют; вы — все говорят, вы страшный
человек; никто еще ни жалости и ни улыбки не видывал на вашем лице ужасном; и вы меня силою позвали на допрос!..
И на том же самом месте, где списана песня Деворы, вечная книга уже
начинает новую повесть: тут не десять тысяч мужей боятся идти и зовут с собою женщину, а горсть в три сотни
человек идет и гонит несметный стан врагов своих.
— Неверно это, выдумка! Никакого духа нету, кроме души. «Душе моя, душе моя — что спиши? Конец приближается». Вот что надобно понять: конец приближается человеку от жизненной тесноты. И это вы, молодой человек, напрасно интеллигентам поклоняетесь, — они вот
начали людей в партии сбивать, новое солдатство строят.
Левшин. Ничего! Теперь — страшно, а завтра — все пройдет. И опять
начнут люди толкаться… Упадет человек, которого затолкают, все замолчат на минутку, сконфузятся… вздохнут — да и опять за старое!.. Опять своим путем… Темнота! А вот вы, барышня, вины своей не чувствуете: вам и покойники не мешают, вы и при них можете громко говорить…
Неточные совпадения
Начали выбирать зачинщиков из числа неплательщиков податей и уже набрали
человек с десяток, как новое и совершенно диковинное обстоятельство дало делу совсем другой оборот.
Так, например, однажды он
начал объяснять глуповцам права
человека, но, к счастью, кончил тем, что объяснил права Бурбонов.
— Смотрел я однажды у пруда на лягушек, — говорил он, — и был смущен диаволом. И
начал себя бездельным обычаем спрашивать, точно ли один
человек обладает душою, и нет ли таковой у гадов земных! И, взяв лягушку, исследовал. И по исследовании нашел: точно; душа есть и у лягушки, токмо малая видом и не бессмертная.
Публика
начала даже склоняться в пользу того мнения, что вся эта история есть не что иное, как выдумка праздных
людей, но потом, припомнив лондонских агитаторов [Даже и это предвидел «Летописец»!
И второе искушение кончилось. Опять воротился Евсеич к колокольне и вновь отдал миру подробный отчет. «Бригадир же, видя Евсеича о правде безнуждно беседующего, убоялся его против прежнего не гораздо», — прибавляет летописец. Или, говоря другими словами, Фердыщенко понял, что ежели
человек начинает издалека заводить речь о правде, то это значит, что он сам не вполне уверен, точно ли его за эту правду не посекут.