Неточные совпадения
— Как
же концы в воду-с?
А на
том свете
что ему будет? Самоубийцы, ведь они целый век будут мучиться. За них даже и молиться никто не может.
Что я вам приказываю — вы
то сейчас исполнять должны!»
А они отвечают: «
Что ты, Иван Северьяныч (меня в миру Иван Северьяныч, господин Флягин, звали): как, говорят, это можно,
что ты велишь узду снять?» Я на них сердиться начал, потому
что наблюдаю и чувствую в ногах, как конь от ярости бесится, и его хорошенько подавил в коленях,
а им кричу: «Снимай!» Они было еще слово; но тут уже и я совсем рассвирепел да как заскриплю зубами — они сейчас в одно мгновение узду сдернули, да сами, кто куда видит, бросились бежать,
а я ему в
ту же минуту сейчас первое,
чего он не ожидал, трах горшок об лоб: горшок разбил,
а тесто ему и потекло и в глаза и в ноздри.
— Поэтому-с. Да и как
же поступить, когда он с
тех пор даже встретить меня опасался?
А я бы очень к нему тогда хотел, потому
что он мне, пока мы с ним на роме на этом состязались, очень понравился, но, верно, своего пути не обежишь, и надо было другому призванию следовать.
Я вскочил и гляжу,
а ночь лунная, и мне видно,
что это опять
та же кошечка белая уже другого, живого моего голубенка тащит.
Я подумал-подумал,
что тут делать: дома завтра и послезавтра опять все
то же самое, стой на дорожке на коленях, да тюп да тюп молоточком камешки бей,
а у меня от этого рукомесла уже на коленках наросты пошли и в ушах одно слышание было, как надо мною все насмехаются,
что осудил меня вражий немец за кошкин хвост целую гору камня перемусорить.
— Как, — говорю, — я
же тех лошадей крал и за
то больше тебя пострадать мог,
а за
что же моя доля такая маленькая?
—
А что же, — говорит, — теперь с этим делать.
Что ты меня сильнее и поколотил меня,
того назад не вынешь.
«Шабаш, — думаю, — пойду в полицию и объявлюсь, но только, — думаю, — опять теперь
то нескладно,
что у меня теперь деньги есть,
а в полиции их все отберут: дай
же хоть что-нибудь из них потрачу, хоть чаю с кренделями в трактире попью в свое удовольствие».
И взял я его перекрестил, сложил его головку с туловищем, поклонился до земли, и закопал, и «Святый боже» над ним пропел, —
а куда другой его товарищ делся, так и не знаю; но только тоже, верно, он
тем же кончил,
что венец приял, потому
что у нас после по орде у татарок очень много образков пошло,
тех самых,
что с этими миссионерами были.
Я с ним попервоначалу было спорить зачал,
что какая
же, мол, ваша вера, когда у вас святых нет, но он говорит: есть, и начал по талмуду читать, какие у них бывают святые… очень занятно,
а тот талмуд, говорит, написал раввин Иовоз бен Леви, который был такой ученый,
что грешные люди на него смотреть не могли; как взглянули, сейчас все умирали, через
что бог позвал его перед самого себя и говорит: «Эй ты, ученый раввин, Иовоз бен Леви!
то хорошо,
что ты такой ученый, но только
то нехорошо,
что чрез тебя, все мои жидки могут умирать.
Но этот чернобородый, который из Хивы приехал, в красном халате, говорит,
что если, говорит, вы сомневаетесь,
то Талафа вам сею
же ночью свою силу покажет, только вы, говорит, если
что увидите или услышите, наружу не выскакивайте,
а то он сожжет.
А мне мужика, разумеется, жаль, потому ему на оморочной лошади нельзя будет работать, так как она кувырнет, да и все тут,
а к
тому же я цыганов тогда смерть ненавидел через
то,
что от первых от них имел соблазн бродить, и впереди, вероятно, еще иное предчувствовал, как и оправдалось.
—
А то,
что какое
же мое, несмотря на все это, положение? Несмотря на все это, я, — говорит, — нисколько не взыскан и вышел ничтожеством, и, как ты сейчас видел, я ото всех презираем. — И с этими словами опять водки потребовал, но на сей раз уже велел целый графин подать,
а сам завел мне преогромную историю, как над ним по трактирам купцы насмехаются, и в конце говорит...
Я
же хоть силу в себе и ощущал, но думаю, во-первых, я пьян,
а во-вторых,
что если десять или более человек на меня нападут,
то и с большою силою ничего с ними не сделаешь, и оберут,
а я хоть и был в кураже, но помнил,
что когда я, не раз вставая и опять садясь, расплачивался,
то мой компаньон, баринок этот, видел,
что у меня с собою денег тучная сила.
Я тихонечко опустился у порожка на пол, тоже подобрал под себя ноги и сижу, гляжу на нее. Тихо настало так,
что даже тощо делается. Я сидел-сидел, индо колени разломило,
а гляну на нее, она все в
том же положении,
а на князя посмотрю: вижу,
что он от томноты у себя весь ус изгрыз,
а ничего ей не говорит.
Он сейчас
же этого не стерпел и коней бросил да давай
что попало городить:
то кинется необыкновенную мельницу строить,
то шорную мастерскую завел, и все от всего убытки и долги,
а более всего расстройство в характере…
—
Что же, пусть приедет, на дочь посмотрит, — и с этим вздохнула и задумалась, сидит спустя голову,
а сама еще такая молодая, белая да вальяжная,
а к
тому еще и обращение совсем не
то,
что у Груши…
та ведь больше ничего, как начнет свое «изумрудный да яхонтовый»,
а эта совсем другое… Я ее и взревновал.
Те и поехали,
а эти двоичкой себе остались, да я у них под сокрытьем на послухах, потому
что мне из-за шкапов и выйти нельзя, да и сам себе я думал: «Вот
же когда мой час настал и я теперь настоящее исследую,
что у кого против Груши есть в мыслях вредного?»
—
А то как
же иначе-с? Ведь это уже в монастыре такое призвание, но я бы этого, по совести скажу, сам не сумел,
а меня
тому один совершенный старец научил, потому
что он был опытный и мог от всякого искушения пользовать. Как я ему открылся,
что мне все Груша столь живо является,
что вот словно ею одною вокруг меня весь воздух дышит,
то он сейчас кинул в уме и говорит...
— Нет-с, не болен;
а все по
тому же случаю,
что скоро надо будет воевать.