Неточные совпадения
Затруднительною порой в этой жизни
было для нас вдруг объявленное нам распоряжение, чтобы мы никак не смели «
отвечать в повелительном наклонении».
Нам
было сказано, что это требуется из Петербурга, и мы
были немало устрашены этим требованием, но все-таки по привычке
отвечали: «подведи шар под меридиан» или «раздели частное и умножь делителя».
Отучить нас
отвечать иначе, как напечатано в книгах, долго не
было никакой возможности, и бывали мы за то биты жестоко и много, даже и не постигая, в чем наша вина и преступление.
— Это как вы хотите, —
отвечал спокойно Калатузов, но, заметив, что непривычный к нашим порядкам учитель и в самом деле намеревается бестрепетною рукой поставить ему «котелку», и сообразив, что в силу этой отметки, он, несмотря на свое крупное значение в классе, останется с ленивыми без обеда, Калатузов немножко привалился на стол и закончил: — Вы запишете мне нуль, а я на следующий класс
буду все знать.
— Вы
будьте в этом уверены, —
отвечал Калатузов.
— Извольте, —
отвечал Калатузов и, глядя преспокойно в книгу, начал, как теперь помню, следующее определение: «Бранденбургия
была», но на этом расхохотавшийся учитель остановил его и сказал, что читать по книге вовсе не значит знать.
— Доволен ты мной или нет? Не бойся меня,
отвечай им так, как бы меня здесь не
было.
— Есть-с, —
отвечала старушка.
Я спокойно
отвечал, что не вижу вовсе и никакой нужды
быть в этом случае неискренним пред его превосходительством; «действительно, — говорю, — пришла когда-то давно одному моему знакомцу блажь назвать меня Филимоном, а другие это подхватили, находя, будто имя Филимон мне почему-то идет…»
— Да это, может
быть, и могу, —
отвечаю я, — да зачем же это?
Ходил в театр: давали пьесу, в которой показано народное недоверие к тому, что новая правда воцаряется. Одно действующее лицо говорит, что пока в лежащих над Невою каменных «свинтусах» (сфинксах) живое сердце не встрепенется, до тех пор все
будет только для одного вида. Автора жесточайше изругали за эту пьесу. Спрашивал сведущих людей: за что же он изруган? За то, чтобы правды не говорил,
отвечают… Какая дивная литература с ложью в идеале!
— Это, —
отвечает, — как вам
будет угодно; но только они к себе никакого благородного звания не принимают, и у нас их, господина Локоткова, все почитают ни за что.
— Это, —
отвечает мой приказчик, — у них, у духовенства, нынче больше все происходит с отчаянности, так как на них теперь закон вышел, чтоб их сокращать; где два
было, говорят, один останется…
«
Было, — говорю, — сие так, что племянница моя, дочь брата моего, что в приказные вышел и служит советником, приехав из губернии, начала обременять понятия моей жены, что якобы наш мужской пол должен в скорости обратиться в ничтожество, а женский над нами
будет властвовать и господствовать; то я ей на это возразил несколько апостольским словом, но как она на то начала, громко хохоча, козлякать и брыкать, книги мои без толку порицая, то я, в книгах нового сочинения достаточной практики по бедности своей не имея, а чувствуя, что стерпеть сию обиду всему мужскому колену не должен, то я, не зная, что на все ее слова ей
отвечать, сказал ей: „Буде ты столь превосходно умна, то скажи, говорю, мне такое поучение, чтоб я признал тебя в чем-нибудь наученною“; но тут, владыко, и жена моя, хотя она всегда до сего часа
была женщина богобоязненная и ко мне почтительная, но вдруг тоже к сей племяннице за женский пол присоединилась, и зачали вдвоем столь громко цокотать, как две сороки, „что вас, говорят, больше нашего учат, а мы вас все-таки как захотим, так обманываем“, то я, преосвященный владыко, дабы унять им оное обуявшее их бессмыслие, потеряв спокойствие, воскликнул...
— Начали, — говорит, — расспрашивать: «Умирает твой барин или нет?» Я говорю: «Нет, слава богу, не умирает». — «И на ногах, может
быть, ходит?» — «На чем же им,
отвечаю, и ходить, как не на ногах». Доктор меня и поругал: «Не остри, — изволили сказать, — потому что от этого умнее не
будешь, а отправляйся к своему барину и скажи, что я к нему не пойду, потому что у кого ноги здоровы, тот сам может к лекарю прийти».
— У меня, —
отвечаю, —
есть обеспеченное состояние.
Думала, думала и
отвечает, что молоко
есть.
— Я вам мое мнение сказал, —
отвечал лекарь. — Я себе давно решил, что все хлопоты об устройстве врачебной части в селениях ни к чему не поведут, кроме обременения крестьян, и давно перестал об этом думать, а думаю о лечении народа от глупости, об устройстве хорошей, настоящей школы, сообразной вкусам народа и настоящей потребности, то
есть чтобы все эти гуманные принципы педагогии прочь, а завести школы, соответственные нравам народа, спартанские, с бойлом.
Я
отвечал, что не лишаю себя надежды возвратить эту потерю, потому что скоро поеду в губернский город на заседания земства, а может
быть и раньше, чтобы там поискать у кого-нибудь совета и содействия в моих затруднениях.
— Помилуйте, мало ли дела теперь способному человеку, —
отвечал мне, махнув рукою, губернатор и сейчас же добавил: — но я ничего не имею и против этого места; и здесь способный человек мог бы, и очень бы мог кое-что делать, если бы только не эта вечная путаница всех слов, инструкций, требований и… потом эти наши суды-с!.. — Губернатор зажмурил глаза и пожал плечами. — Вы здесь уже несколько дней, так вы должны
были слышать о разбирательстве купца, избившего мещанина по его якобы собственной просьбе?
Я хотел
было сказать, что неспособен; но, думаю, попадусь; скажет: «да неспособным-то и служить», и
ответил, что мое здоровье плохо.
— Нет, —
отвечал Дергальский, — не имею… Я слихал, сто будто нас полицеймейстель своих позальных солдат от всех болезней келосином лечит и очень холосо; но будто бы у них от этого животы насквозь светятся; однако я боюсь это утвельздать, потому сто, мозет
быть, мне все это на смех говолили, для того, стоб я это ласпустил, а потом под этот след хотят сделать какую-нибудь действительную гадость, и тогда пло ту уз нельзя
будет сказать. Я тепель остолозен.
Ответь так, чтобы про твой ответ и рассказывать
было нельзя.
«Ну, как же вы меня
будете бить, когда вас осьмеро, а я один?» — «А вот как», —
отвечает сам хозяин да прямо меня по щеке.
— Ах да! я ценю вашу дружбу, —
отвечал со вздохом мой гость, — ценю и ваше доброе желание, но наш генерал, каш бедный добрый генерал… он теперь в таком положении, что il s'emeut d'un rien, [Его волнуют пустяки — Франц.] и нельзя поручиться, в каком состоянии он
будет в этот момент.