Неточные совпадения
— Э, голубчик, чего вы захотели… Да послушайте, милый человек, вы, кажется, еще
не проснулись порядком: это бессовестно!.. Слышите: бессовестно… Я с четырех часов утра колочусь, как каторжный, а вы тут прохлаждаетесь. Вы посмотрите хоть на
нашу пристань — ведь это целый ад, пекло какое-то… Ох, подлецы, подлецы!!!
— Осип Иваныч! Ты неправильно нас обиждаешь, — говорил он, когда Осип Иваныч протолкался сквозь густую толпу до самых дверей. — Севодни
наш день, а завтра — твой… Мы тебе отробим, все отробим, а ты нас
не тронь…
— Может, и так, кто их знает, а я к тому вымолвил, што супротив
наших деревенских очень уж безобразничают. Конечно, им на сплав рукой подать, и время они никакого
не знают…
Ведь вся история человечества создана на подобных жертвах, ведь под каждым благодеянием цивилизации таятся тысячи и миллионы безвременно погибших в непосильной борьбе существований, ведь каждый вершок земли, на котором мы живем, напоен кровью аборигенов, и каждый глоток воздуха, каждая
наша радость отравлены мириадами безвестных страданий, о которых позабыла история, которым мы
не приберем названия и которые каждый новый день хоронит мать-земля в своих недрах…
— Гм… жаль! Но приходится помириться, как мы миримся с капризами всех хорошеньких женщин.
Наша Чусовая самая капризная из красавиц…
Не так ли, господа?
В природе ведь то же бывает: стоит какая-нибудь этакая скала; кажется, и веку ей
не будет, а между тем точит ее ручеек, точит-точит — глядишь,
наша скала и рухнула.
— Нет, в самом деле таких белых ночей
не много выпадает на
нашу долю.
Доктор зажег стеариновый огарок и, шагая через спавших людей, пошел в дальний угол, где на смятой соломе лежали две бессильно вытянутые фигуры.
Наше появление разбудило одного из спавших бурлаков. Он с трудом поднял голову и, видимо,
не мог понять, что происходило кругом.
Сапоги для мужика — самый соблазнительный предмет, как это уже было замечено многими наблюдателями. Никакая другая часть мужицкого костюма
не пользуется такой симпатией, как именно сапоги. Происходит ли эта необъяснимая симпатия оттого, что сапоги являются роскошью для всероссийского лапотника, или это
наша исключительно национальная особенность — трудно сказать.
Мы
не станем вдаваться в подробности того, как голутвенные, [Голутвенные — здесь: в смысле «бедные», «обнищавшие».] и обнищалые людишки грудью взяли и то, что лежало перед Камнем, и самый Камень, и перевалили за Камень, — эти кровавые страницы русской истории касаются
нашей темы только с той стороны, поскольку они служили к образованию того оригинального населения, какое осело в бассейне Чусовой и послужило родоначальником нынешнего.
— Это уж
наше дело, Лупан;
не ваша забота… А! Окиня! здравствуй! Ну-ко, попробуй, какова водка?
— Муторно на них глядеть-то, — заметил равнодушно сплавщик. — Нехристь, она нехристь и есть: в ем и силы-то, как в другой бабе… Куды супротив
нашей каменской — в подметки
не годится!
За нами плыла барка старика Лупана. Это был опытный сплавщик, который плавал
не хуже Савоськи. Интересно было наблюдать, как проходили
наши три барки в опасных боевых местах, причем недостатки и достоинства всех сплавщиков выступали с очевидной ясностью даже для непосвященного человека: Пашка брал смелостью, и бурлаки только покачивали головами, когда он «щукой» проходил под самыми камнями; Лупан работал осторожно и
не жалел бурлаков: в нем недоставало того творческого духа, каким отличался Савоська.
Известно, что вода в реке, как кровь в
наших артериях, движется
не с одинаковой быстротой.
Не доплывая до Кына верст пятнадцать, мы издали увидели вереницу схватившихся барок. Это был
наш караван. Он привалил к левому берегу, где нарочно были устроены ухваты для хватки, то есть вкопаны в землю толстые столбы, за которые удобно было крепить снасть. Широкое плесо представляло все удобства для стоянки.
Весь берег, около которого стояло десятка два барок, был усыпан народом. Везде горели огни, из лесу доносились удары топора. Бурлаки на
нашей барке успели промокнуть порядком и торопились на берег, чтобы погреться, обсушиться и закусить горяченьким около своего огонька. Нигде огонь так
не ценится, как на воде; мысль о тепле сделалась общей связующей нитью.
— Самая собачья
наша должность, — хрипел он, дымя папироской. — Хуже каторги… А привычка — что поделаете! Ждешь
не дождешься этой самой каторги. Так ведь, Савоська?
—
Наша каменская барка… Гордей плыл, — проговорил Савоська, всматриваясь в тонувшую барку. — Сила
не взяла…
— Ударь нос направо, молодцы!!! Сильно-гораздо ударь!!! —
не своим голосом крикнул Савоська, когда
наша барка понеслась прямо на убитую.
Пашка схватился на довольно бойком перекате, но с
нашей барки
не успели вовремя подать ему снасть.
— У святых угодников еще меньше
нашего одежи было, да
не хуже
нашего жили, — утешал всех Бубнов, оставшись в одной рубахе.
— Молодцевато плывут! — полюбовался Савоська, следя глазами за удалявшейся лодкой. — Все
наши камешки… Уж на воде лучше их нет, а на берегу
не приведи истинный Христос.
— А как же, дедушко, по деревням люди божий маются еще хуже
нашего? — спрашивал Порша, любивший пополоскать свою требушину кипяченой водой. — Там чай еще
не объявился и самоваров
не видывали…
— А вот что мы будем делать, дедушко, как дождь с неделю пройдет? — спрашивал Савоська. — Вода
не страшна, да народ-то взбеленится…
Наши пристанские да мастерки-то останутся, — только дай им поденную плату, — вот крестьянишки — те беспременно разбегутся.
— И пусть уходит, черт с ней! Второй вал выпустят из Ревды.
Не один
наш караван омелеет, а на людях и смерть красна. Да, я
не успел вам сказать: об
нашу убитую барку другая убилась… Понимаете, как на пасхе яйцами ребятишки бьются: чик — и готово!.. А я разве бог? Ну скажите ради бога, что я могу поделать?..
— И рупь даст, да нам ихний рупь
не к числу. Пусть уж своим заводским да пристанским рубли-то платят, а нам домашняя работа дороже всего. Ох, чтобы пусто было этому ихнему сплаву!.. Одна битва
нашему брату, а тут еще господь погодье вон какое послал… Без числа согрешили! Такой уж незадачливый сплав ноне выдался: на Каменке
наш Кирило помер… Слышал, может?
— Да мужландия… Целая артель убежала. Помните этого бунтовщика… ну, старичонка, бородка клинышком: он всю артель за собой увел. Жалею, что
не отпорол этого мерзавца еще на Каменке. Ну, да
наше не уйдет… Я еще доберусь до него… я… я…
— Жена — значит, своя рука владыка. Хошь расшиби на мелкие крошки —
наше дело сторона… Ежели бы Гришка постороннюю женщину стал этак колышматить, ну, тогда, известно, все заступились бы, а то ведь Маришка ему жена. Ничего, барин,
не поделаешь…
Савоська застыл на своей скамеечке в одной позе и
не сводит глаз с шестика, который укреплен на носу
нашей барки, как прицел на ружье.
— Одначе здорово нонче Чусовая играет! — говорит Бубнов, работавший под Молоковом и Разбойником за десятерых. — Барок с тридцать убьется в камнях… Один Разбойник залобовал уж десяток, да еще Лупан с Пашкой нарезались. Уж
наши ли каменские сплавщики
не люты проходить под бойцами, а тут сразу две барки…
Под селом Вереи, которое стоит на крутом правом берегу,
наша барка неожиданно села на огрудок благодаря тому, что дорогу нам загородила другая барка, которая здесь сидела уже второй день. Сплавщики обеих барок ругнули друг друга при таком благоприятном случае, но одной бранью омелевшей барки
не снимешь. Порша особенно неистовствовал и даже плевал в сплавщика соседней барки, выкрикивая тончайшим фальцетом...
— Шабаш… закурил… Сейчас от него. Сидит в гостинице, девчонка с ним с Пашкиной барки, и таку компанию завели — разливанное море. Всякого водкой накачивает, только пей. Я, грешный человек, впервой разрешил у него: ошарашил-таки стаканчика три. Водка
не водка, а такое вино забористое… Любит попировать
наш Осип Иваныч!