Неточные совпадения
Прошло мучительных десять минут, а Родион Антоныч все
не приходил. Раиса Павловна лежала в своем кресле с полузакрытыми глазами, в сотый
раз перебирая несколько фраз, которые лезли ей в голову: «Генерал Блинов честный человек… С ним едет одна особа, которая пользуется безграничным влиянием на генерала; она, кажется, настроена против вас, а в особенности против Сахарова. Осторожность и осторожность…»
— Да, вы… Я посылала за вами целых три
раза, а вы сидите в своем курятнике и ничего на свете знать
не хотите. Это бессовестно наконец!..
— Пока ничего
не знаю, но с месяц, никак
не более. Как
раз пробудет, одним словом, столько, что ты успеешь повеселиться до упаду, и, кто знает… Да, да!.. Говорю совершенно серьезно…
В заключение Тетюев
не без ловкости принялся расспрашивать Прозорова о генерале Блинове, причем Прозоров
не заставлял просить себя лишний
раз и охотно повторил то же самое, что утром уже рассказывал Раисе Павловне.
Сахаров отказался от такой чести, —
раз — потому, что караванное дело по части безгрешных доходов было выгоднее, а второе — потому, что
не хотел хоронить себя где-нибудь в Мельковском заводе.
Раисе Павловне ничего
не оставалось, как только презрительно пожать своими полными плечами и еще
раз пожалеть о том обстоятельстве, что роковая судьба связала ее жизнь с жизнью этого идиота.
Но теперь ей было
не до того: ее беспокоило поведение Вершинина и m-me Майзель, которые несколько
раз обменялись многозначительными взглядами, когда разговор зашел на тему об ожидаемом приезде Лаптева на заводы.
По человеческой логике казалось бы, что такие слишком опытные молодые люди
не должны бы были пользоваться особенными симпатиями тепличных институтских созданий, но выходит как
раз наоборот: именно на стороне этой золотой молодежи и сосредоточивались все симпатии восторженной и невинной юности, для которой запретный плод имел неотразимо притягательную силу.
На первый
раз могло поразить то, что самые здоровые субъекты отличались худобой, но это и есть признак мускульной, ничем
не сокрушимой силы.
Она нервно переходила из одной комнаты в другую, осматривала в сотый
раз, все ли готово, и с тупым выражением лица останавливалась у окна, стараясь
не глядеть в дальний конец Студеной улицы.
Лаптев ежедневно переодевался minimum четыре
раза и теперь переменил свой шотландский костюм на светло-серую летнюю пару из какой-то мудреной индийской материи. M-r Чарльз, конечно,
не надел бы такого костюма для парадного завтрака, но величественно и с достоинством промолчал.
— Ах, Демид Львович… В этом-то и шик! Мясо совсем черное делается и такой букет… Точно так же с кабанами. Убьешь кабана,
не тащить же его с собой: вырежешь язык, а остальное бросишь. Зато какой язык… Мне случалось в день убивать по дюжине кабанов. Меня даже там прозвали «грозой кабанов». Спросите у кого угодно из старых кавказцев.
Раз на охоте с графом Воронцовым я одним выстрелом положил двух матерых кабанов, которыми целую роту солдат кормили две недели.
Он теперь переживает в сотый
раз нанесенное оскорбление Раисе Павловне и
не видит выхода.
— Насколько я успел познакомиться с горнозаводской промышленностью в Швеции… — перебивал несколько
раз Перекрестов, седлая свой нос пенсне, но генерал
не обращал на него внимания.
Некоторые из представителей этой фамилии
не только
не бывали в России ни
разу, но даже
не умели говорить по-русски; единственным основанием фигурировать в качестве «русских принцев» были те крепостные рубли, которые текли с Урала на веселую далекую заграницу неиссякаемой широкой волной.
Майзель поморщился и сердито хрустнул пальцами; он еще
раз пожалел, что пригласил на совещание доктора и Сарматова, хотя без них счет был бы
не полон.
—
Не упустим, — уверенно говорил Тетюев, потирая руки. — Извините, господа, мне сегодня некогда… Дело есть. В другой
раз как-нибудь потолкуем…
Дельцы окинули друг друга с ног до головы проницательными взглядами, как люди, которые видятся в первый
раз и немного
не доверяют друг другу. Нина Леонтьевна держала в руках серебряную цепочку, на которой прыгала обезьяна Коко — ее любимец.
Только
раз чуть-чуть
не перехитрили Родиона Антоныча, именно, лист такой бумаги подняли на длинной палке к самому балкону, и, по всей вероятности, Лаптев принял бы это прошение, если бы лихой оренбургский казак вовремя
не окрестил нагайкой рук, которые держали шест с прошением.
Генерал, чтобы успокоить мужичков, записал в памятную книжку фамилию секретаря Платона Васильича и еще
раз пообещал разобрать дело по-божески, а потом представить его на усмотрение самому барину, который
не обидит мужичков, и т. д.
Он требует, чтобы это дело было покончено
раз навсегда и чтобы на его имени
не было ни одного пятна.
— Еще
раз не понимаю вас, — сухо ответила Раиса Павловна по-французски. — Чему вы улыбаетесь?
Родион Антоныч загородил дорогу порывавшемуся вперед Прозорову и, мягко обхватив его в свои объятия, увлек к буфету. Прозоров
не сопротивлялся и только махнул рукой. В буфете теперь были налицо почти все заговорщики, за исключением доктора и Тетюева. Майзель, выпячивая грудь и внимательно рассматривая рюмку с каким-то мудреным ликером, несколько
раз встряхивал своей коротко остриженной седой головой.
Ужин прошел весело. Сарматов и Летучий наперерыв рассказывали самые смешные истории. Евгений Константиныч улыбался и сам рассказал два анекдота; он
не спускал глаз с Луши, которая несколько
раз загоралась горячим румянцем под этим пристальным взглядом. M-r Чарльз прислуживал дамам с неизмеримым достоинством, как умеют служить только слуги хорошей английской школы. Перед дамами стояли на столе свежие букеты.
Прозоров чувствовал, что кругом него творится что-то
не так, как следует, но у него
не хватило силы воли покончить
разом эту глупую комедию, потому что ему нравилась занятая им роль bel-esprit [Остроумного человека (фр.).] и те победы, которые он одерживал над Ниной Леонтьевной.
В случае какого-нибудь затруднения стоило только сказать: «Евгений Константиныч, это тот самый Вершинин, у которого вы ели уху из харюзов…» Набоб вообще
не отличался особенно твердой памятью и скоро забывал даже самые остроумные анекдоты, но относительно еды обладал счастливой способностью никогда
не забывать
раз понравившегося кушанья.
Луша еще в первый
раз едет на пароходе и поддается убаюкивающему чувству легкой качки; ей кажется, что она никогда больше
не вернется назад, в свой гнилой угол, и вечно будет плыть вперед под колыхающиеся звуки музыки.
— Я… Человек, которого вы
не ждете, но который из-за удовольствия видеть вас десять
раз мог сломать себе шею.
— Это очень скучная тема, и чтобы
не повторять одно и то же десять
раз, скажу вам, что я такая же обыкновенная девушка, как и тысячи других, которым вы повторяли сейчас сказанную вами фразу.
— Но это
не мешает мне чувствовать то, что я говорю, чувствовать с того момента, когда я в первый
раз увидал вас. Я боюсь назвать то чувство, которое…
От его зоркого взгляда
не ускользнуло, что между Лушей и набобом произошло что-то очень важное: оба держали себя как-то неестественно, и Луша несколько
раз задумчиво улыбнулась без всякой видимой причины.
— Молодец!.. — хвалил Евгений Константиныч, поднимаясь с земли. — Право, я
не подозревал, что так можно бороться. Как жаль, что здесь нет Летучего, а то его следовало бы поставить на голову
раз пять… Ха-ха! Вы, Родион Антоныч, может быть, еще что-нибудь умеете?
И во сне Ришелье несколько
раз осторожно и с благоговением приподнимал осчастливленную ногу, точно эта нога составляла уже
не часть его тела, а сам он составлял всем своим существом только ничтожный придаток к этой ноге.
— О, да, да! Непременно займемся! — с живостью подтвердил Евгений Константиныч. — Я буду рад… Главное, все
разом покончить,
не откладывая в долгий ящик.
— Да, все это так… я
не сомневаюсь. Но чем ты мне заплатишь вот за эту гнилую жизнь, какой я жила в этой яме до сих пор? Меня всегда будут мучить эти позорнейшие воспоминания о пережитых унижениях и нашей бедности. Ах, если бы ты только мог приблизительно представить себе, что я чувствую! Ничего нет и
не может быть хуже бедности, которая сама есть величайший порок и источник всех других пороков. И этой бедностью я обязана была Раисе Павловне! Пусть же она хоть
раз в жизни испытает прелести нищеты!
— Ты ее любил… да? — спрашивала Луша тысячу
раз. —
Не отпирайся, я знаю…
— О нет же, тысячу
раз нет! — с спокойной улыбкой отвечал каждый
раз Прейн. — Я знаю, что все так думают и говорят, но все жестоко ошибаются. Дело в том, что люди
не могут себе представить близких отношений между мужчиной и женщиной иначе, как только в одной форме, а между тем я действительно и теперь люблю Раису Павловну как замечательно умную женщину, с совершенно особенным темпераментом. Мы с ней были даже на «ты», но между нами ничего
не могло быть такого, в чем бы я мог упрекнуть себя…
Майзель
не отвечал на поклоны Родиона Антоныча и даже несколько
раз толкнул его локтем в бок, конечно,
не намеренно.
Завязались прения, причем Родиону Антонычу приходилось отъедаться
разом от троих. Особенно доставалось бедному Ришелье от Вершинина, который умел диспутировать с апломбом и находчивостью. Эта неравная борьба продолжалась битых часа полтора, пока стороны
не пришли в окончательный азарт и открыли уже настоящую перепалку.
Ведь если разобрать справедливо, так Раиса Павловна ничем
не хуже других, а только умнее во сто
раз.
Конечно, он стар и некрасив, но все-таки во сто
раз лучше тех молодых и красивых, которых встречала Луша до настоящего времени,
не говоря уже об Яшке Кормилицыне.
Ты начинаешь с того, с чего когда-то следовало начать и мне, но я пропустила лет тридцать, а родиться во второй
раз для повторения опыта
не приведется.
— Прощай, Луша! — проговорила с трудом Раиса Павловна,
не решалась подойти к
не трогавшейся с места девушке. — Мне хотелось тебя поцеловать в последний
раз, но ведь ты
не любишь нежностей…
Пробежав несколько аллей, набоб едва
не задохся и должен был остановиться, чтобы перевести дух. Он был взбешен, хотя
не на ком было сорвать своей злости. Хорошо еще, что Прейн
не видал ничего, а то проходу бы
не дал своими остротами. Набоб еще
раз ошибся: Прейн и
не думал спать, а сейчас же за набобом тоже отправился в сад, где его ждала Луша. Эта счастливая парочка сделалась невольной свидетельницей позорного бегства набоба, притаившись в одной из ниш.
Спасти Раису Павловну я
не в силах. Еще
раз повторяю: все кончено…
Но генерал был неумолим и на этот
раз поставил на своем, заставив набоба проглотить доклад целиком. Чтение продолжалось с небольшими перерывами битых часов пять. Конечно, Евгений Константиныч
не дослушал и первой части этого феноменального труда с надлежащим вниманием, а все остальное время сумрачно шагал по кабинету, заложив руки за спину, как приговоренный к смерти. Генерал слишком увлекся своей ролью, чтобы замечать истинный ход мыслей и чувств своей жертвы.
Наконец Тетюев был совсем готов и в назначенный день и час явился во фраке и белом галстуке со своим портфелем в приемную господского дома. Было как
раз одиннадцать часов утра. Из внутренних комнат выглянул m-r Чарльз и величественно скрылся,
не удостоив своим вниманием вопросительный жест ожидавшего в приемной Тетюева. Поймав какого-то лакея, Тетюев просил его доложить о себе.
—
Не понимаю… — проговорил он наконец, вопросительно глядя на Тетюева и проводя рукой по лбу. — Вероятно, какая-нибудь ошибка. Извините, Авдей Никитич, я вас оставлю всего на одну минуту…
Не понимаю, решительно
не понимаю! — повторил он несколько
раз, выбегая из комнаты.
Прейн на этот
раз не отложил дела в долгий ящик, а сейчас же пригласил генерала к себе для необходимых совещаний. Прежде всего ему нужно было уломать генерала, а Тетюев пусть себе едет в Петербург, — там видно будет, что с ним делать: дать ему ход или затереть на каком-нибудь другом месте.
— Отлично, очень хорошо… Но это все еще в будущем, а теперь поговоримте о настоящем: у меня на первый
раз есть для вас маленькая дипломатическая миссия. Так, пустяки… Кстати, я говорил уже о вас генералу, и он согласен. Да… Так вот какое дело, Авдей Никитич… Собственно, это пустяки, но из пустяков складывается целая жизнь. Я буду с вами откровенен… Надеюсь, что вы
не откажете мне?