Неточные совпадения
— Ох, дурак, дурак этот Вукол… Никого у них в природе-то таких дураков
не было. Ведь Шабалины-то по
нашим местам завсегда в первых были, особливо дедушка-то, Логин. Богатые были, а чтобы таких глупостев… семьдесят целковых! Это на ассигнации-то считать, так чуть
не триста рублевиков… Ох-хо-хо!.. Уж правду сказать, что дикая-то копеечка
не улежит на месте.
— Нельзя было… по малости ковырял, а чтобы настоящим делом — сила
не брала, Гордей Евстратыч.
Нашему брату несподручное дело с такой жилкой возиться… надо капитал… с начальством надо ладить… А кто мне поверит? Продать
не хотелось: я по малости все-таки выковыривал из-под нее, а что мне дали бы… пустяк… Шабалин обещал двадцать целковых.
— Ну, тогда пусть Вуколу достается
наша жилка, — с сдержанной обидой в голосе заговорил Гордей Евстратыч, начиная ходить по своей горнице неровными шагами. — Ему небось ничего
не страшно… Все слопает. Вон лошадь у него какая: зверина, а
не лошадь. Ну, ему и
наша жилка к рукам подойдет.
— Только поскорее… — торопила теперь старуха. — Как бы Вукол-то
не заграбастал
нашу жилку…
— Милости прошу, Марфа Петровна, давненько
не видались, — встретила свою гостью Агнея Герасимовна. — Новенького чего нет ли? Больше
нашего людей-то видите, — продолжала хозяйка, вперед знавшая, что недаром гостья тащилась такую даль.
— Ох,
не говорите, Пелагея Миневна: враг горами качает, а на золото он и падок… Я давеча ничего
не сказала Агнее Герасимовне и Матрене Ильиничне — ну, родня, свои люди, — а вам скажу. Вот сами увидите… Гордей Евстратыч и так вон как себя держит высоко; а с тысячами-то его и
не достанешь. Дом новый выстроят, платья всякого
нашьют…
— Вот чему
не потеряться-то… — смеялась Нюша, кутаясь в шубейку. — Носу нельзя показать без тебя, Алеша. Ты никак в сторожа нанялся в
нашу Старую Кедровскую?
— Нет… невозможно, — хрипел Маркушка,
не поворачивая головы. — Уж тут пронюхают, Гордей Евстратыч, все пронюхают… Только деньги да время задарма изведешь… прожженный народ
наши приисковые… чистые варнаки… Сейчас разыщут, чья была шахта допрежь того; выищутся наследники, по судам затаскают… нет, это
не годится. Напрасно
не затевай разведок, а лучше прямо объявись…
— Наконец-то!.. — закричал Шабалин, поднимаясь навстречу остановившемуся в дверях гостю. — Ну, Гордей Евстратыч, признаюсь, выкинул ты отчаянную штуку… Вот от кого
не ожидал-то! Господа, рекомендую: будущий
наш золотопромышленник, Гордей Евстратыч Брагин.
— Это вы справедливо, Татьяна Власьевна… Точно, что
наша Марфа Петровна целый дом ведет, только ведь все-таки она чужой человек, ежели разобрать. Уж ей
не укажи ни в чем, а боже упаси, ежели поперешное слово сказать. Склалась, только ее и видел. К тем же Шабалиным уйдет, ей везде дорога.
«Врет, все врет
наша Аленушка… — думал пьяный Зотушка, улыбаясь хитрой улыбкой. — На жилку ворона прилетела, только
не даром ли крыльями, милая, махала?..»
— Погоди, еще
не уйдут от
наших рук, — мрачно отвечал Кайло.
— Пошто же
не рука, Гордей Евстратыч? Люди хорошие, обстоятельные, и семья — один сын на руках. Да и то сказать, какие женихи по
нашим местам; а отдать девку на чужую-то сторону жаль будет.
Не ошибиться бы, Гордей Евстратыч. Я давно уже об этом думала…
— Гляжу я на тебя и ума
не могу приложить: в кого ты издалась такая удалая, — говорила иногда Татьяна Власьевна, любуясь красавицей Феней. — Уж можно сказать, что во всем
не как
наша Анна Гордеевна.
— Ладно, ладно… Ты вот за Нюшей-то смотри, чего-то больно она у тебя хмурится, да и за невестками тоже. Мужик если и согрешит, так грех на улице оставит, а баба все домой принесет. На той неделе мне сказывали, что Володька Пятов повадился в
нашу лавку ходить, когда Ариша торгует… Может, зря болтают только, — бабенки молоденькие. А я за ребятами в два глаза смотрю, они у меня и воды
не замутят.
«Темноту-то
нашу белоглинскую пора, мамынька, нам оставлять, — коротко объяснил Гордей Евстратыч собственное превращение, — а то в добрые люди нос показать совестно…» Но провести разными словами Татьяну Власьевну было довольно трудно, она видела, что тут что-то кроется, и притом кроется очень определенное: с женским инстинктом старуха почуяла чье-то невидимое женское влияние и
не ошиблась.
— Вот теперь и полюбуйся… — корила свою модницу Татьяна Власьевна, — на кого стала наша-то Нюша похожа? Бродит по дому, как омморошная… Отец-то шубку вон какую привез из Нижнего, а она и поглядеть-то на нее
не хочет. Тоже вот Зотушка… Хорошо это нам глядеть на него, как он из милости по чужим людям проживается? Стыдобушка
нашей головушке, а чья это работа? Все твоя, Аленушка…
— Уж я, право, отец Крискент, даже
не рада этой
нашей жилке; все у нас от нее навыворот пошло… Со всеми рассорились,
не знаю за что; в дому сумление.
— Хорошо-то оно хорошо, это точно, а все-таки оно несовсем… Ох, недаром эта модница,
наша Аленушка, прилетала! С добром она
не ходит,
не нам будь сказано.
— Велика беда… — говорила модница в утешение Фене. — Ведь ты
не связана! Силком тебя никто
не выдает… Братец тогда навеселе были, ну и ты тоже завела его к себе в спальню с разговорами, а братец хоть и старик, а еще за молодого ответит. Вон в нем как кровь-то заходила… Молодому-то еще далеко до него!.. Эти мужчины пребедовые, им только чуточку позволь… Они всегда
нашей женской слабостью пользуются. Ну, о чем же ты кручинишься-то? Было да сплыло, и весь сказ…
— И мы от добрых-то людей
не в угол рожей, Вукол Логиныч, — обижался Брагин. — Милости просим, господа… Только
не обессудьте на
нашей простоте: живем просто, можно сказать, без всякого понятия. Разве вот дом поставим, тогда уже другие-то порядки заведем… Порфир Порфирыч, пожалуйте!
— Уж
не обессудьте, дорогие гости, на
нашем убожестве!
— Зачем ссориться, Вукол Логиныч?.. Бог один для всех, всех видит, и благодать Его преизбыточествует над нами, поелику ни един влас с главы
нашей не спадет без Его воли. Да…
— А уж вы извините нас, Владимир Петрович, на
нашей простоте… Гляжу я на вас, все у вас по форме, а одного как будто
не прихватывает…
— Об одном только попрошу вас, дорогой Гордей Евстратыч: согласитесь или
не согласитесь — молчок… Ни единой душе, ни одно слово!.. Это дело
наше и между нами останется… Я вас
не неволю, а только предлагаю войти в компанию… Дело самое чистое, из копейки в копейку. Хотите — отлично, нет — ваше дело. У меня у одного
не хватит силы на такое предприятие, и я во всяком случае
не останусь без компаньона.
— Хоть бы ты его обедать позвал… — вскользь заметила Татьяна Власьевна сыну. — Как-то неловко, все же человек живет в
нашем доме,
не объест нас…
— Потерпи, милушка. Как быть-то?.. Деньги дело наживное. А уж насчет Владимира Петровича ты даже совсем напрасно сумлеваешься. Вон у него самовар даже серебряный, ковры какие, а дома-то, сказывают, сколько добра всякого… Уж ежели этакому человеку да
не верить, милушка, так и жить на белом свете нельзя. На что
наша Маланья, на всех фукает, как старая кошка, а и та: «Вот уж барин, так можно сказать, что взаправский барин!»
— Там дельце одно осталось, так он с ним позамешкался малость, — обманывал в свою очередь Гордей Евстратыч,
не моргнув глазом. — Надо нам развязаться с этим треклятым городом… Ну а мы Аришу-то подтянем, ежели она добра
нашего не хочет чувствовать.
— А потому и говорю, что надо такие слова говорить. Разе у меня глаз нет? О-ох, грехи
наши, грехи тяжкие!.. Эти деньги для человека все одно что короста или чирей: болеть
не болят, а все с ума нейдут.
— Спасибо, спасибо, что
не забываешь нас, — благодарила Татьяна Власьевна, прибирая кульки, мешочки и бураки с разным припасом. —
Наше дело куды какое небогатое, хоть по миру идти, так в ту же пору…
— Да, да… Вот теперь и полюбуйся! Кабы
не ты тогда, так жила бы да жила
наша Нюша припеваючи, а теперь вон Пазухины-то и глядеть на нас
не хотят.
Наши-то невесты за ним страсть гоняются, да он и глядеть на них
не хочет, потому как ему свой вкус лучше знать.