Неточные совпадения
— В то воскресенье мы к Пятовым
пойдем, баушка…
Пойдем?.. Фене новое платье сшили, называется бордо, то
есть это краска называется, баушка, бордо, а не материя и не мода. Понимаешь?
Теперь взять хоть Настю Шабалину — вышла за сарапульского купца; Груня Пятова в Москву вышла; у Савиных дочь
была замужем за рыбинским купцом, да умерла, сердечная, третий годок
пойдет с зимнего Николы.
Но старуха продолжала
идти вперед; Старая Кедровская улица
была ей знакома как свои пять пальцев, и она прошла бы по ней с завязанными глазами.
— Нельзя, мамынька. Стороной можно проехать… Михалко сегодня в лавке
будет сидеть, а Архипа
пошли к Пятовым, должок там за ними
был. Надо бы книгу еще подсчитать…
Теперь, конечно, все
есть, всего в меру, а если разделиться — и
пойдут кругом недостатки.
— Ведь пятнадцать лет ее берег, Гордей Евстратыч… да… пуще глазу своего берег… Ну, да что об этом толковать!.. Вот что я тебе скажу… Человека я порешил… штегеря, давно это
было… Вот он, штегерь-то, и стоит теперь над моей душой… да… думал отмолить, а тут смерть пришла… ну, я тебя и вспомнил… Видел жилку? Но богачество… озолочу тебя, только по гроб своей жизни отмаливай мой грех… и старуху свою заставь… в скиты
посылай…
— А у Вукола вон какой домина схлопан — небось, не от бедности! Я ехал мимо-то, так загляденье, а не дом. Чем мы хуже других, мамынька, ежели нам Господь за родительские молитвы счастье
посылает… Тоже и насчет Маркушки мы все справим по-настоящему, неугасимую в скиты закажем, сорокоусты по единоверческим церквам, милостыню нищей братии, ну, и ты кануны
будешь говорить. Грешный человек, а душа-то в нем христианская. Вот и
будем замаливать его грехи…
— С кем же это, мамынька, советоваться-то
будем? Сами не маленькие,
слава богу, не двух по третьему…
—
Слава богу, отец Крискент,
слава богу… Скромная да тихая, воды не замутит, только, кажется, ленивенькая, Христос с ней, Богородица… Ну, да обойдется помаленьку. Ариша, та уж очень бойка
была, а тоже уходилась, как Степушку Бог
послал.
Слава белоглинских красавиц-староверок гремела далеко, и гремела недаром: невесты
были на подбор — высокие, белые, толстые, глазастые, как те племенные телки, которые «
идут только на охотника».
— Ну, теперь нужно
будет лезть туда, — проговорил Гордей Евстратыч, вынимая из переметной сумы приготовленную стремянку, то
есть веревочную лестницу. — Одним концом захватим за кедры, а другой в яму спустим… Маркушка сказывал — шахта всего восемнадцать аршин
идет в землю.
Маркушка, добывая золото, сделал небольшой забой, то
есть боковую шахту; но, очевидно, работа здесь
шла только между прочим, тайком от других старателей, с одним кайлом в руках, как мыши выгрызают в погребах ковриги хлеба.
И-идет ста-арец по-о-о доро-о-оге… // Чер-норизец, по-о-о ши-ро-око-о-ой… // О чем, ста-арче, горько плачешь, // Черно-ризец, возры-да-а-а-ешь?..
Но ведь это
был только первый месяц, а затем
пойдет чистый доход.
Вместе с тем Татьяна Власьевна заметила, что Гордей Евстратыч ужасно стал рассчитывать каждую копейку, чего раньше не
было за ним, особенно когда расходы
шли в дом.
Савины и Колобовы
были обижены тем, что Гордей Евстратыч возгордился и не только не хотел посоветоваться с ними о таком важном деле, а даже за деньгами
пошел к Пятову.
Особенно богато золото
шло в тех местах, где «жилка выклинивалась», то
есть сходилось в один узел несколько ветвей.
— Что же, по-твоему, мне самому
идти да кланяться им?.. Жирно
будет, — пожалуй, подавятся.
Ну, сидели, чай
пили, а когда
пошли домой, Алешка и говорит мне: «Прощайте, Анна Гордеевна…» А сам так на меня смотрит, жалостливо смотрит.
Одним словом, Алена Евстратьевна
пошла кутить и мутить, точно ее бес подмывал. Большаки слушали ее потому, что боялись, как бы не отстать от других; молодые хоть и недолюбливали ее, но тоже слушали, потому что Алена Евстратьевна
была записная модница и всегда ходила в платьях и шляпках.
Несколько раз принимался
идти мягкий пушистый снег, и народ называет его «сыном, который пришел за матерью», то
есть за зимой.
Золото
шло богатое, но чем больше получалась дневная выручка, тем задумчивее и суровее становился Гордей Евстратыч: ему все
было мало, и на головы Михалка и Архипа сыпалось бесконечное ворчанье.
— Ежели
пойти к Савиным или к Колобовым — нехорошо
будет, — рассуждал про себя Зотушка. — Сейчас подумают, что я пришел к ним жаловаться на братца Гордея Евстратыча, чтобы ему досадить. У Шабалиных, ежели наткнусь на Вукола Логиныча, — от винного беса не уйти… Пойду-ка я к Нилу Поликарпычу, у него и работишка для меня найдется.
Поэтому, когда Татьяна Власьевна
послала Аришу на другой день после разговора с сыном в его горницу, та из лица выступила: Гордей Евстратыч только что приехал от Шабалина и
был особенно розовый сегодня.
— Ох, только бы не избаловать, милушка. Дело-то еще больно молодое, хоть и Аришу взять… Возмечтает, пожалуй, и старших не
будет уважать. Нынче вон какой безголовый народ
пошел, не к нам
будь сказано! А ты, милушка, никак бороду-то себе подкорнал на ярмарке?
Раньше он решил испить чашу до дна за один прием, то
есть разом побывать у всех, но теперь он почувствовал себя слишком разбитым, чтобы
идти еще к Нилу Поликарпычу, своему явному недоброжелателю.
— Перестань врать-то… Чего тебе чуять-то?
Слава богу, что так все устроилось,
будет старикам-то вздорить. Мне отца Крискента страсть как жалко тогда
было, когда тятенька его обидел…
Даже слов таких у меня точно не
было на языке, чтобы на мировую
пойти…
Жили беднее —
было лучше в дому, а с богатством
пошла какая-то разнота да сумятица.
— Ну, так я попрямее тебе скажу: жены Гордею Евстратычу недостает!.. Кабы
была у него молодая жена, все
шло бы как по маслу… Я и невесту себе присмотрел, только вот с тобой все хотел переговорить. Все сумлевался: может, думаю, стар для нее покажусь… А уж как она мне по сердцу пришлась!.. Эх, на руках бы ее носил… озолотил бы… В шелку да в бархате стал бы водить.
Сначала-то по любви все
было, а потом
пошло уж другое.
— Вот и проговорилась… Любая
пойдет, да еще с радостью, а Гордей Евстратыч никого не возьмет, потому что все эти любые-то на его золото
будут льститься. А тебя-то он сызмальства знает, знает, что не за золото замуж
будешь выходить… Добрая, говорит, Феня-то, как ангел, ей-богу…
— Ну и
пойди туда. Чего корячишься? — говорил Шабалин, подхватывая Зотушку под руку. — Вот я тебе покажу, как не принимаешь… Такой состав у меня
есть, что рога в землю с двух рюмок.
Били две новых шахты, потому что в старой золото уже «пообилось» и только
шло богатыми гнездами там, где отдельные жилы золотоносного кварца выклинивались, то
есть сходились в одну.
— Одолжила, нечего сказать: я с своей супругой… Ха-ха!.. Бабушка, да ты меня уморить хочешь. Слышишь, Вукол: мне приехать с супругой!.. Нет, бабушка, мы сегодня все-таки
будем обедать с твоими красавицами… Нечего им взаперти сидеть. А что касается других дам, так вот отец Крискент у нас
пойдет за даму, пожалуй, и Липачек.
Порфир Порфирыч ничего не ответил на это, а только повернулся и, пошатываясь,
пошел к двери. Татьяна Власьевна бросилась за ним и старалась удержать за фалды сюртука, о. Крискент загородил
было двери, но
был безмолвно устранен. Гордей Евстратыч догнал обиженного гостя уже на дворе; он
шел без шапки и верхнего пальто, как сидел за столом, и никому не отвечал ни слова.
— Уж так у них устроено, так устроено… — докладывала Маланья подозрительно слушавшей ее речи Татьяне Власьевне. — И сказать вам не умею как!.. Вроде как в церкви… Ей-богу! И дух у них с собой привезен. Своим глазом видела: каждое утро темная-то копейка возьмет какую-то штуку, надо полагать из золота, положит в нее угольков, а потом и поливает какою-то мазью. А от мази такой дух
идет, точно от росного ладана. И все-то у них
есть, и все дорогое… Ровно и флигелек-то не наш!..
Собственно, настоящее дело, за которым приехал Головинский,
было давно кончено, и теперь в Зотушкином флигельке
шла разработка подробностей проектируемой винной торговли.
— Да, почесть, и разговору особенного не
было, Татьяна Власьевна, — объяснили старухи, — а приехал да и обсказал все дело — только и всего. «Чего, — говорит, — вы ссоритесь?» И
пошел и
пошел: и невесток приплел, и золото, и Марфу Петровну… Ну, обнаковенно всех на свежую воду и вывел, даже совестно нам стало. И чего это мы только делили, Татьяна Власьевна? Легкое место сказать: два года… а?.. Диви бы хоть ссорились, а то только и всего
было, что Марфа Петровна переплескивала из дома в дом.
Было открыто до двенадцати кабаков, и дело
пошло горячо.
— Свои-то денежки я все ухлопал, — оправдывался Владимир Петрович, — теперь поневоле приходится тянуть вас… Потерпите, скоро барыши
будем загребать. Это только сначала расходов много, а там
пойдет совсем другое. Напустим мы холоду этому Жареному. Сам приезжал ко мне с отступными, и только не плачет.
Как
была, на босу ногу, Татьяна Власьевна
пошла к Аришиной каморке, захватив на всякий случай спичек; она никого не боялась и готова
была вытащить Володьку за волосы.
Старики ссорились часа два, а когда Татьяна Власьевна
пошла к себе в комнаты, каморка Ариши
была уже пуста: схватив своего Степушку и накинув на плечи Нюшину заячью шубейку, она в одних башмаках на босу ногу убежала из брагинского дома.
Теперь уже никакими силами не остановить худой
славы, которая молнией облетит вместе с зарей весь Белоглинский завод; теперь нельзя
будет и носу никуда показать, все
будут указывать пальцами…
Что
будет с Нюшей после такой
славы?
Он
пошел прямо к знакомому ямщику, велел заложить лучшую тройку и через полчаса
был на дороге в город.
— Ладно, ладно…
Будет вам снох-то тиранить. Кто Володьку-то Пятова к Арише подвел? Кто Михалку наущал жену колотить? Кто
спаивал Михалку? Это все ваших рук дело с Гордеем Евстратычем… Вишь, как забили бабенку! Разве у добрых людей глаз нет… Дуняша, оболокайся!.. А то я сейчас в волость
пойду или станового приведу… Душу-то христианскую тоже не дадим губить.
Гордей Евстратыч сначала не мог даже думать о таком унижении и готов
был расколоться на несколько частей, только бы не
идти к распроклятому «жидовину».
— А я насчет того, Мосей Мосеич, что не
будет ли вашей милости насчет моих-то кабаков… Что они вам: плюнуть, и все тут, а мне ведь чистое разоренье, по миру
идти остается. Уж, пожалуйста, Мосей Мосеич…
— Наверно, у вас
есть припрятанные денежки про черный день, — усовещивал Маслов, — а то ведь все
пойдет с молотка за бесценок…