Неточные совпадения
Дарового труда не жалели, и
вся земля на десять верст была изрыта, точно
прошел какой-нибудь гигантский крот.
Он издали узнал высокую сгорбленную фигуру Зыкова, который
ходил около разведенного огонька. Старик был без шапки, в одном полушубке, запачканном желтой приисковой глиной. Окладистая седая борода покрывала
всю грудь. Завидев подходившего Кишкина, старик сморщил свой громадный лоб. Над огнем в железном котелке у него варился картофель. Крохотная закопченная дымом дверь землянки была приотворена, чтобы проветрить эту кротовую нору.
Ревизор приехал, а мы дно раскопали да старые свалки сверху песочком посыпали — и
сошло все.
В нем, по глубокому убеждению
всей семьи и
всех соседей, заключались несметные сокровища, потому что Родион Потапыч «
ходил в штейгерах близко сорок лет», а другие наживали на таких местах состояние в два-три года.
Напустив на себя храбрости, Яша к вечеру заметно остыл и только почесывал затылок. Он
сходил в кабак, потолкался на народе и пришел домой только к ужину. Храбрости оставалось совсем немного, так что и ночь Яша спал очень скверно, и проснулся чуть свет. Устинья Марковна поднималась в доме раньше
всех и видела, как Яша начинает трусить. Роковой день наступал. Она ничего не говорила, а только тяжело вздыхала. Напившись чаю, Яша объявил...
Да недалеко
ходить, вот покойничек, родитель Александра Иваныча, — старик указал глазами на Оникова, — Иван Герасимыч, бывало, только еще выезжает вот из этого самого дома на работы, а уж на Фотьянке
все знают…
С «пьяного двора» они вместе
прошли на толчею. Карачунский велел при себе сейчас же произвести протолчку заинтересовавшей его кучки кварца. Родион Потапыч
все время хмурился и молчал. Кварц был доставлен в ручном вагончике и засыпан в толчею. Карачунский присел на верстак и, закурив папиросу, прислушивался к громыхавшим пестам. На других золотых промыслах на Урале везде дробили кварц бегунами, а толчея оставалась только в Балчуговском заводе — Карачунский почему-то не хотел ставить бегунов.
На промыслах Родион Потапыч
прошел всю работу начиная с простого откатчика, отвозившего на тачке пустую землю в отвалы.
Тогда, между прочим, спасся только чудом Кишкин, замешанный в этом деле: какой-нибудь один час — и он улетел бы в Восточную Сибирь, да еще
прошел бы насквозь
всю «зеленую улицу».
Бедная женщина
ходила по своим горницам как тень и
вся дрожала, когда слышала шаги мужа.
Мыльников угощал
всех и
ходил по кабаку козырем.
Он
прошел наверх к Ермошке и долго о чем-то беседовал с ним. Ермошка и Ястребов были заведомые скупщики краденого с Балчуговских промыслов золота.
Все это знали;
все об этом говорили, но никто и ничего не мог доказать: очень уж ловкие были люди, умевшие хоронить концы. Впрочем, пьяный Ястребов — он пил запоем, — хлопнув Ермошку по плечу, каждый раз говорил...
У Кожина захолонуло на душе: он не ожидал, что
все обойдется так просто. Пока баушка Лукерья
ходила в заднюю избу за Феней,
прошла целая вечность. Петр Васильич стоял неподвижно у печи, а Кожин сидел на лавке, низко опустив голову. Когда скрипнула дверь, он
весь вздрогнул. Феня остановилась в дверях и не шла дальше.
Канун первого мая для Фотьянки
прошел в каком-то чаду.
Вся деревня поднялась на ноги с раннего утра, а из Балчуговского завода так и подваливала одна партия за другой. Золотопромышленники ехали отдельно в своих экипажах парами. Около обеда вокруг кабака Фролки вырос целый табор. Кишкин толкался на народе и прислушивался, о чем галдят.
Река Малиновка была правым притоком Мутяшки, о ней тоже
ходили нехорошие слухи. Когда партия двинулась в лес, произошло некоторое обстоятельство, невольно смутившее
всех.
Он должен был вернуться на другой день и не вернулся.
Прошло целых два дня, а Мыльникова
все нет.
— Угорел я, Фролушка, сызнова-то жить, — отвечал Кривушок. — На что мне новую избу, коли и жить-то мне осталось, может, без году неделю… С собой не возьмешь. А касаемо одежи, так оно и совсем не пристало:
всю жисть
проходил в заплатах…
— В лесу починивать?.. Ну будет, не валяй дурака… А ты купи маленькие вески, есть такие, в футляре. Нельзя же с безменом
ходить по промыслам. Как раз влопаешься. Вот
все вы такие, мужланы: на комара с обухом. Три рубля на вески пожалел, а головы не жаль… Да смотри, моего золота не шевели: порошину тронешь — башка прочь.
Все эти пустяки теперь
проходили в голове Карачунского, страшным образом связываясь с тем, что осталось там, дома.
— На девятую сажень выбежала… Мы этой самой штольней насквозь
пройдем весь кряж, и
все обозначится, что есть, чего нет. Да и вода показалась. Как тридцатую сажень кончили, точно ножом отрезало: везде вода. Во
всей даче у нас одно положенье…
— Только бы нам штольню
пройти… — повторял Родион Потапыч. — Тогда
все обозначится как на ладони.
До обеда еще
прошли всего один аршин, а после обеда началась уже легкая работа, потому что шла талая земля, которую можно было добывать кайлом и лопатой.
— Нельзя же кое-как, Андрон Евстратыч, — уговаривала она старика своим уверенным тоном. — Пригодится еще Илья Федотыч…
Все за ним
ходят, как за кладом.
— А Ганька на что? Он грамотный и
все разнесет по книгам… Мне уж надоело на Ястребова работать: он на моей шкуре выезжает. Будет, насосался… А Кишкин задарма отдает сейчас Сиротку, потому как она ему совсем не к рукам. Понял?.. Лучше
всего в аренду взять. Платить ему двухгривенный с золотника. На оборот денег добудем, и
все как по маслу пойдет. Уж я вот как теперь
все это дело знаю: наскрозь его
прошел.
Вся Кедровская дача у меня как на ладонке…
— Упыхается… Главная причина, что здря
все делает. Конечно, вашего брата, хищников, не за что похвалить, а суди на волка — суди и по волку.
Все пить-есть хотят, а добыча-то невелика. Удивительное это дело, как я погляжу. Жалились раньше, что работ нет, делянками притесняют, ну, открылась Кедровская дача, — кажется, места невпроворот. Так? А
все народ беднится,
все в лохмотьях
ходят…
— Два года
ходил с уздой своей по промыслам, да сразу
все и профукал… А еще мужик называешься! Не тебе, видно, мои-то деньги считать…
— Недавно на триста рублей всякого платья заказал, — хвастался Кишкин. — Не
все оборвышем
ходить… Вот часы золотые купил, потом перстень…
С Кишкиным действительно случилась большая перемена. Первое время своего богатства он
ходил в своем старом рваном пальто и ни за что не хотел менять на новое. Знакомые даже стыдили его. А потом вдруг поехал в город и вернулся оттуда щеголем, во
всем новом, и первым делом к баушке Лукерье.
— Да уж, речистая баба: точно стреляет словами-то. Только и ты, Матюшка, дурак, ежели разобрать: Марья свое толмит, а ты ей свое. Этакому мужику да не обломать бабенки?.. Семеныч-то у машины
ходит, а ты
ходил бы около Марьи… Поломается для порядку, а потом
вся чужая и сделается: известная бабья вера.
До самого вечера Марья
проходила в каком-то тумане, и
все ее злость разбирала сильнее. То-то охальник: и место назначил — на росстани, где от дороги в Фотьянку отделяется тропа на Сиротку. Семеныч улегся спать рано, потому что за день у машины намаялся, да и встать утром на брезгу. Лежит Марья рядом с мужем, а мысли бегут по дороге в Фотьянку, к росстани.
— И впрямь, надо полагать, с ума
схожу, — печально проговорил старик, разглаживая бороду. — Никак даже не пойму, что к чему… Прежнее-то
все понимаю, а нынешнее в ум не возьму. Измотыжился народ вконец…
— Что мужики, что бабы —
все точно очумелые
ходят. Недалеко
ходить, хоть тебя взять, баушка. Обжаднела и ты на старости лет… От жадности и с сыном вздорила, а теперь оба плакать будете. И
все так-то… Раздумаешься этак-то, и сделается тошно… Ушел бы куда глаза глядят, только бы не видать и не слыхать про ваши-то художества.
—
Все под Богом
ходим, Ермолай Семеныч… Кому уж где Господь кончину пошлет.
— Цельную неделю, дедушка, маялась и
все никак разродиться не могла… На голос кричала цельную неделю, а в лесу никакого способия. Ах, дедушка, как она страждила… И тебя вспомнила. «Помру, — грит, — Матюшка, так ты
сходи к дедушке на Рублиху и поблагодари, что узрел меня тогда».
Неточные совпадения
Запиши
всех, кто только
ходил бить челом на меня, и вот этих больше
всего писак, писак, которые закручивали им просьбы.
Недурной наружности, в партикулярном платье,
ходит этак по комнате, и в лице этакое рассуждение… физиономия… поступки, и здесь (вертит рукою около лба)много, много
всего.
Уж у меня ухо востро! уж я…» И точно: бывало, как
прохожу через департамент — просто землетрясенье,
все дрожит и трясется, как лист.
Городничий. Мотает или не мотает, а я вас, господа, предуведомил. Смотрите, по своей части я кое-какие распоряженья сделал, советую и вам. Особенно вам, Артемий Филиппович! Без сомнения, проезжающий чиновник захочет прежде
всего осмотреть подведомственные вам богоугодные заведения — и потому вы сделайте так, чтобы
все было прилично: колпаки были бы чистые, и больные не походили бы на кузнецов, как обыкновенно они
ходят по-домашнему.
— А потому терпели мы, // Что мы — богатыри. // В том богатырство русское. // Ты думаешь, Матренушка, // Мужик — не богатырь? // И жизнь его не ратная, // И смерть ему не писана // В бою — а богатырь! // Цепями руки кручены, // Железом ноги кованы, // Спина… леса дремучие //
Прошли по ней — сломалися. // А грудь? Илья-пророк // По ней гремит — катается // На колеснице огненной… //
Все терпит богатырь!