Неточные совпадения
В Балчуговском заводе у старика Зыкова
был собственный
дом, но он почти никогда не жил в нем, предпочитая лесные избушки, землянки и балаганы.
— А
дом где? А всякое обзаведенье? А деньги? — накинулся на него Зыков с ожесточением. — Тебе руки-то отрубить надо
было, когда ты в карты стал играть, да мадеру стал лакать, да пустяками стал заниматься… В чьем
дому сейчас Ермошка-кабатчик как клоп раздулся? Ну-ка, скажи, а?..
— Ермошке
будет и того, что он в моем собственном
доме сейчас живет.
Старинная постройка сказывалась тем, что
дома были расставлены как попало, как строились по лесным дебрям.
Из кабака Кишкин отправился к Петру Васильичу, который сегодня случился
дома. Это
был испитой мужик, кривой на один глаз. На сходках он
был первый крикун. На Фотьянке у него
был лучший
дом, единственный новый
дом и даже с новыми воротами. Он принял гостя честь честью и все поглядывал на него своим уцелевшим оком. Когда Кишкин объяснил, что ему
было нужно, Петр Васильевич сразу смекнул, в чем дело.
Он ночевал на воскресенье
дома, а затем в воскресенье же вечером уходил на свой пост, потому что утро понедельника для него
было самым боевым временем: нужно
было все работы пускать в ход на целую неделю, а рабочие не все выходили, справляя «узенькое воскресенье», как на промыслах называли понедельник.
Вечер субботы в зыковском
доме всегда
был временем самого тяжелого ожидания.
Вся семья подтягивалась, а семья
была не маленькая: сын Яков с женой и детьми, две незамужних дочери и зять, взятый в
дом.
Взятый в
дом зять Прокопий
был смирный и работящий мужик, который умел оставаться в тестевом
доме совершенно незаметным.
Когда гости нагрузились в достаточной мере, баушка Маремьяна выпроводила их довольно бесцеремонно. Что же,
будет, посидели,
выпили — надо и честь знать, да и
дома ждут. Яша с трудом уселся в седло, а Мыльников занес уже половину своего пьяного тела на лошадиный круп, но вернулся, отвел в сторону Акинфия Назарыча и таинственно проговорил...
Ожидание возвращения с Фотьянки «самого» в зыковском
доме было ужасно.
Родион Потапыч вышел на улицу и повернул вправо, к церкви. Яша покорно следовал за ним на приличном расстоянии. От церкви старик спустился под горку на плотину, под которой горбился деревянный корпус толчеи и промывальни. Сейчас за плотиной направо стоял ярко освещенный господский
дом, к которому Родион Потапыч и повернул.
Было уже поздно, часов девять вечера, но дело
было неотложное, и старик смело вошел в настежь открытые ворота на широкий господский двор.
Господский
дом на Низах
был построен еще в казенное время, по общему типу построек времен Аракчеева: с фронтоном, белыми колоннами, мезонином, галереей и подъездом во дворе. Кругом шли пристройки: кухня, людская, кучерская и т. д. Построек
было много, а еще больше неудобств, хотя главный управляющий Балчуговских золотых промыслов Станислав Раймундович Карачунский и жил старым холостяком. Рабочие перекрестили его в Степана Романыча. Он служил на промыслах уже лет двенадцать и давно
был своим человеком.
Пить чай в господском
доме для Родиона Потапыча составляло всегда настоящую муку, но отказаться он не смел и покорно снял шубу.
Действительно, когда Карачунский
пил свой утренний какао, к господскому
дому подкатила новенькая кошевка.
— Вот ты, Лукерья, про каторгу раздумалась, — перебил ее Родион Потапыч, — а я вот про нынешние порядки соображаю… Этак как раскинешь умом-то, так ровно даже ничего и не понимаешь. В ум не возьмешь, что и к чему следует. Каторга
была так каторга, солдатчина
была так солдатчина, — одним словом, казенное время… А теперь-то что?.. Не то что других там судить, а у себя в
дому, как гнилой зуб во рту… Дальше-то что
будет?..
Она
была круглой сиротой, за красоту попала в господский
дом, но ничем не сумела бы воспользоваться при своем положении, если бы не подвернулся Ермошка.
Детей у них не
было, и Ермошка мечтал, когда умрет жена, завестись настоящей семьей и имел уже на примете Феню Зыкову. Так рассчитывал Ермошка, но не так вышло. Когда Ермошка узнал, как ушла Феня из
дому убегом, то развел только руками и проговорил...
— Устроил… — коротко ответил он, опуская глаза. — К себе-то в
дом совестно
было ее привезти, так я ее на Фотьянку, к сродственнице определил. Баушка Лукерья… Она мне по первой жене своячиной приходится. Ну, я к ней и опеределил Феню пока что…
Выбрана
была нарочно суббота, чтобы застать
дома самого Родиона Потапыча.
Когда-то у Кишкина
был свой
дом и полное хозяйство, а теперь ему приходилось жаться на квартире, в одной каморке, заваленной всевозможным хламом.
Появлением Ястребова в
доме Петра Васильича больше всех
был огорчен Кишкин. Он рассчитывал устроить в избе главную резиденцию, а теперь пришлось занять просто баню, потому что в задней избе жила сама баушка Лукерья с Феней.
— Все я знаю, други мои милые, — заговорил Ястребов, хлопая Петра Васильича по плечу. — Бабьи бредни и запуки, а вы и верите… Я еще пораньше про свинью-то слышал, посмеялся — только и всего. Не положил — не ищи… А у тебя, Петр Васильич, свинья-то золотая
дома будет, ежели с умом… Напрасно ты ввязался в эту свою конпанию: ничего не выйдет, окромя того, что время убьете да прохарчитесь…
В партии Кишкина находился и Яша Малый, но он и здесь
был таким же безответным, как у себя
дома. Простые рабочие его в грош не ставили, а Кишкин относился свысока. Матюшка дружил только со старым Туркой да со своими фотьянскими. У них
были и свои разговоры. Соберутся около огонька своей артелькой и толкуют.
Скучно
было в зыковском
доме, точно после покойника, а тут еще Марья на всех взъедается.
— А ежели она у меня с ума нейдет?.. Как живая стоит… Не могу я позабыть ее, а жену не люблю. Мамынька женила меня, не своей волей… Чужая мне жена. Видеть ее не могу… День и ночь думаю о Фене. Какой я теперь человек стал: в яму бросить — вся мне цена. Как я узнал, что она ушла к Карачунскому, — у меня свет из глаз вон. Ничего не понимаю… Запряг долгушку, бросился сюда, еду мимо господского
дома, а она в окно смотрит. Что тут со мной
было — и не помню, а вот, спасибо, Тарас меня из кабака вытащил.
— Дома-то у нас ты
был, Тарас?
Всю дорогу до Фотьянки Мыльников болтал без утыху и даже рассказал, как он
пил чай с Карачунским сегодня, пока Кожин ждал его у ворот господского
дома.
Баушка Лукерья сунула Оксе за ее службу двугривенный и вытолкала за дверь. Это
были первые деньги, которые получила Окся в свое полное распоряжение. Она зажала их в кулак и так шла все время до Балчуговского завода, а
дома спрятала деньги в сенях, в расщелившемся бревне. Оксю тоже охватила жадность, с той разницей от баушки Лукерьи, что Окся знала, куда ей нужны деньги.
— Мамынька, это ты пустила постояльца! — накидывался Петр Васильич на мать. — А кто хозяин в
дому?.. Я ему покажу… Он у меня
споет голландским петухом. Я ему нос утру…
Больше о Фене в зыковском
доме ничего не
было сказано, точно она умерла.
Устинья Марковна с душевной болью чувствовала одно: что в своем собственном
доме Родион Потапыч является чужим человеком, точно ему вдруг стало все равно, что делается в своем гнезде. Очень уж это
было обидно, и Устинья Марковна потихоньку от всех разливалась рекой.
— Не я
пью, Андрон Евстратыч: горе мое лютое
пьет. Тошно мне
дома, вот и мыкаюсь… Мамынька посулила проклятие наложить, ежели не остепенюсь.
Нужно
было ехать через Балчуговский завод; Кишкин повернул лошадь объездом, чтобы оставить в стороне господский
дом. У старика кружилась голова от неожиданного счастья, точно эти пятьсот рублей свалились к нему с неба. Он так верил теперь в свое дело, точно оно уже
было совершившимся фактом. А главное, как приметы-то все сошлись: оба несчастные, оба не знают, куда голову приклонить. Да тут золото само полезет. И как это раньше ему Кожин не пришел на ум?.. Ну, да все к лучшему. Оставалось уломать Ястребова.
— Марьюшка, а кто хозяин в
дому? А? А Ястребова я распатроню!.. Я ему по-ка-жу-у… Я, брат, Марья, с горя маненько
выпил. Тоже обидно: вон какое богачество дураку Мыльникову привалило. Чем я его хуже?..
Это родственное недоразумение сейчас же
было залито водкой в кабаке Фролки, где Мыльников чувствовал себя как
дома и даже часто сидел за стойкой, рядом с целовальником, чтобы все видели, каков
есть человек Тарас Мыльников.
— Нет, ты лучше убей меня, Матюшка!.. Ведь я всю зиму зарился на жилку Мыльникова, как бы от нее свою пользу получить, а богачество
было прямо у меня в
дому, под носом… Ну как
было не догадаться?.. Ведь Шишка догадался же… Нет, дурак, дурак, дурак!.. Как у свиньи под рылом все лежало…
Результатом этой сцены
было то, что враги очутились на суде у Карачунского. Родион Потапыч не бывал в господском
доме с того времени, как поселилась в нем Феня, а теперь пришел, потому что давно уже про себя похоронил любимую дочь.
Без дальних слов Мыльников отправился к Устинье Марковне и обладил дело живой рукой. Старушка тосковала, сидя с одной Анной, и
была рада призреть Татьяну. Родион Потапыч попустился своему
дому и все равно ничего не скажет.
— Господин следователь, вам небезызвестно, что и в казенном
доме, и в частном
есть масса таких формальностей, какие существуют только на бумаге, — это известно каждому. Я сделал не хуже не лучше, чем все другие, как те же мои предшественники… Чтобы проверить весь инвентарь такого сложного дела, как громадные промысла, потребовались бы целые годы, и затем…
Наташка
была рада этой перемене и только тосковала о своем братишке Петруньке, который остался теперь без всякого призора. Отец Яша вместе с Прокопьем пропадали где-то на промыслах и
дома показывались редко.
Действительно, Мыльников сейчас же отправился в Тайболу. Кстати, его подвез знакомый старатель, ехавший в город. Ворота у кожинского
дома были на запоре, как всегда. Тарас «помолитвовался» под окошком. В окне мелькнуло чье-то лицо и сейчас же скрылось.
В Тайболу начальство нагрянуло к вечеру. Когда подъезжали к самому селению, Ермошка вдруг струсил: сам он ничего не видал, а поверил на слово пьяному Мыльникову. Тому с пьяных глаз могло и померещиться незнамо что… Однако эти сомнения сейчас же разрешились, когда
был произведен осмотр кожинского
дома. Сам хозяин спал пьяный в сарае. Старуха долго не отворяла и бросилась в подклеть развязывать сноху, но ее тут и накрыли.
— Ишь чего захотел, старый пес… Да за такие слова я тебя и в
дом к себе пущать не
буду. Охальничать-то не пристало тебе…
Действительно, горел
дом Петра Васильича, занявшийся с задней избы. Громадное пламя так и пожирало старую стройку из кондового леса, только треск стоял, точно кто зубами отдирал бревна. Вся Фотьянка
была уже на месте действия. Крик, гвалт, суматоха — и никакой помощи. У волостного правления стояли четыре бочки и пожарная машина, но бочки рассохлись, а у машины не могли найти кишки. Да и бесполезно
было: слишком уж сильно занялся пожар, и все равно сгорит дотла весь
дом.