Неточные совпадения
Кишкин как-то укоризненно посмотрел
на сурового старика и поник головой. Да, хорошо ему теперь бахвалиться над ним, потому что и место имеет, и жалованье, и
дом полная чаша. Зыков молча взял деревянной спицей горячую картошку и передал ее гостю. Незавидное кушанье
дома, а в лесу первый сорт: картошка так аппетитно дымилась, и Кишкин порядком-таки промялся. Облупив картошку и круто посолив, он проглотил ее почти разом. Зыков так же молча подал вторую.
— Да!.. — уже со слезами в голосе повторял Кишкин. — Да… Легко это говорить: перестань!.. А никто не спросит, как мне живется… да. Может, я кулаком слезы-то вытираю, а другие радуются… Тех же горных инженеров взять: свои
дома имеют,
на рысаках катаются, а я вот
на своих
на двоих вышагиваю. А отчего, Родион Потапыч? Воровать я вовремя не умел… да.
— А
дом где? А всякое обзаведенье? А деньги? — накинулся
на него Зыков с ожесточением. — Тебе руки-то отрубить надо было, когда ты в карты стал играть, да мадеру стал лакать, да пустяками стал заниматься… В чьем
дому сейчас Ермошка-кабатчик как клоп раздулся? Ну-ка, скажи, а?..
Из кабака Кишкин отправился к Петру Васильичу, который сегодня случился
дома. Это был испитой мужик, кривой
на один глаз.
На сходках он был первый крикун.
На Фотьянке у него был лучший
дом, единственный новый
дом и даже с новыми воротами. Он принял гостя честь честью и все поглядывал
на него своим уцелевшим оком. Когда Кишкин объяснил, что ему было нужно, Петр Васильевич сразу смекнул, в чем дело.
Он ночевал
на воскресенье
дома, а затем в воскресенье же вечером уходил
на свой пост, потому что утро понедельника для него было самым боевым временем: нужно было все работы пускать в ход
на целую неделю, а рабочие не все выходили, справляя «узенькое воскресенье», как
на промыслах называли понедельник.
Напустив
на себя храбрости, Яша к вечеру заметно остыл и только почесывал затылок. Он сходил в кабак, потолкался
на народе и пришел домой только к ужину. Храбрости оставалось совсем немного, так что и ночь Яша спал очень скверно, и проснулся чуть свет. Устинья Марковна поднималась в
доме раньше всех и видела, как Яша начинает трусить. Роковой день наступал. Она ничего не говорила, а только тяжело вздыхала. Напившись чаю, Яша объявил...
Когда гости нагрузились в достаточной мере, баушка Маремьяна выпроводила их довольно бесцеремонно. Что же, будет, посидели, выпили — надо и честь знать, да и
дома ждут. Яша с трудом уселся в седло, а Мыльников занес уже половину своего пьяного тела
на лошадиный круп, но вернулся, отвел в сторону Акинфия Назарыча и таинственно проговорил...
Вот загудел и свисток
на фабрике. Под окнами затопали торопливо шагавшие с фабрики рабочие — все торопились по
домам, чтобы поскорее попасть в баню. Вот и зять Прокопий пришел.
Родион Потапыч вышел
на улицу и повернул вправо, к церкви. Яша покорно следовал за ним
на приличном расстоянии. От церкви старик спустился под горку
на плотину, под которой горбился деревянный корпус толчеи и промывальни. Сейчас за плотиной направо стоял ярко освещенный господский
дом, к которому Родион Потапыч и повернул. Было уже поздно, часов девять вечера, но дело было неотложное, и старик смело вошел в настежь открытые ворота
на широкий господский двор.
— Степан Романыч
дома? — сурово спросил он стоявшего
на крыльце лакея Ганьку.
Господский
дом на Низах был построен еще в казенное время, по общему типу построек времен Аракчеева: с фронтоном, белыми колоннами, мезонином, галереей и подъездом во дворе. Кругом шли пристройки: кухня, людская, кучерская и т. д. Построек было много, а еще больше неудобств, хотя главный управляющий Балчуговских золотых промыслов Станислав Раймундович Карачунский и жил старым холостяком. Рабочие перекрестили его в Степана Романыча. Он служил
на промыслах уже лет двенадцать и давно был своим человеком.
Да недалеко ходить, вот покойничек, родитель Александра Иваныча, — старик указал глазами
на Оникова, — Иван Герасимыч, бывало, только еще выезжает вот из этого самого
дома на работы, а уж
на Фотьянке все знают…
Пока в воскресенье Родион Потапыч ходил
на золотопромывальную фабрику,
дома придумали средство спасения, о котором раньше никому как-то не пришло в голову.
С появлением баушки Лукерьи все в
доме сразу повеселели и только ждали, когда вернется грозный тятенька. Устинья Марковна боялась, как бы он не проехал ночевать
на Фотьянку, но Прокопию по дороге кто-то сказал, что старика видели
на золотой фабрике. Родион Потапыч пришел домой только в сумерки. Когда его в дверях встретила баушка Лукерья, старик все понял.
— Золото хотят искать… Эх, бить-то их некому, баушка!.. А я вот что тебе скажу, Лукерья: погоди малость, я оболокусь да провожу тебя до Краюхина увала. Мутит меня дома-то, а
на вольном воздухе, может, обойдусь…
Подростком он состоял при помещичьем
доме в казачках, а в шестнадцать,
на свой грех, попал в барскую охоту.
Дом стоял
на углу, как раз напротив золотопромывальной фабрики.
Он сейчас же женился
на Дарье и зажил своим
домом, как следует справному мужику, а впоследствии уже открыл кабак и лавку.
Ермошка вымещал
на ней худую славу, вынесенную из господского
дома.
Детей у них не было, и Ермошка мечтал, когда умрет жена, завестись настоящей семьей и имел уже
на примете Феню Зыкову. Так рассчитывал Ермошка, но не так вышло. Когда Ермошка узнал, как ушла Феня из
дому убегом, то развел только руками и проговорил...
Самоунижение Дарьи дошло до того, что она сама выбирала невест
на случай своей смерти, и в этом направлении в Ермошкином
доме велись довольно часто очень серьезные разговоры.
Это время его благосостояния совпало с его женитьбой
на Татьяне, которую он вывел из богатого зыковского
дома.
— Устроил… — коротко ответил он, опуская глаза. — К себе-то в
дом совестно было ее привезти, так я ее
на Фотьянку, к сродственнице определил. Баушка Лукерья… Она мне по первой жене своячиной приходится. Ну, я к ней и опеределил Феню пока что…
Пошевни переехали реку Балчуговку по ветхому мостику, поднялись
на мысок, где стоял кабак Фролки, и остановились у
дома Петра Васильича.
Когда-то у Кишкина был свой
дом и полное хозяйство, а теперь ему приходилось жаться
на квартире, в одной каморке, заваленной всевозможным хламом.
Первым
на Фотьянку явился знаменитый скупщик Ястребов и занял квартиру в лучшем
доме, именно у Петра Васильича.
— Следователь-то у Петра Васильича в
дому остановился, — объяснил сотник. — И Ястребов там, и Кишкин. Такую кашу заварили, что и не расхлебать. Главное, народ весь
на работах, а следователь требовает к себе…
— Пали и до нас слухи, как она огребает деньги-то, — завистливо говорила Марья, испытующе глядя
на сестру. — Тоже, подумаешь, счастье людям… Мы вон за богатых слывем, а в другой раз гроша расколотого в
дому нет. Тятенька-то не расщедрится… В обрез купит всего сам, а денег ни-ни. Так бьемся, так бьемся… Иголки не
на что купить.
Яша «старался»
на Мутяшке в партии Кишкина, а
дома из мужиков оставался один безответный зять Прокопий.
Скучно было в зыковском
доме, точно после покойника, а тут еще Марья
на всех взъедается.
— Мамынька, что же это такое? — взмолился Петр Васильич. — Я ведь, пожалуй, и шею искостыляю, коли
на то пошло. Кто у нас в
дому хозяин?..
Дом зятю Прокопию достанется «
на детей», как обещал Родион Потапыч, не рассчитывавший
на своего Яшу как
на достойного наследника.
— Мамынька, это ты пустила постояльца! — накидывался Петр Васильич
на мать. — А кто хозяин в
дому?.. Я ему покажу… Он у меня споет голландским петухом. Я ему нос утру…
Как
на грех, самого старика в этот критический момент не случилось
дома — он закладывал шнур в шахте, а в конторке горела одна жестяная лампочка.
Нужно было ехать через Балчуговский завод; Кишкин повернул лошадь объездом, чтобы оставить в стороне господский
дом. У старика кружилась голова от неожиданного счастья, точно эти пятьсот рублей свалились к нему с неба. Он так верил теперь в свое дело, точно оно уже было совершившимся фактом. А главное, как приметы-то все сошлись: оба несчастные, оба не знают, куда голову приклонить. Да тут золото само полезет. И как это раньше ему Кожин не пришел
на ум?.. Ну, да все к лучшему. Оставалось уломать Ястребова.
На Фотьянку Кишкин приехал прямо к Петру Васильичу, чтобы сейчас же покончить все дело с Ястребовым, который,
на счастье, случился
дома.
С Петром Васильичем вообще что-то сделалось, и он просто бросался
на людей, как чумной бык. С баушкой у них шли постоянные ссоры, и они старались не встречаться. И с Марьей у баушки все шло «
на перекосых», — зубастая да хитрая оказалась Марья, не то что Феня, и даже помаленьку стала забирать верх в
доме. Делалось это само собой, незаметно, так что баушка Лукерья только дивилась, что ей самой приходится слушаться Марьи.
— Нет, ты лучше убей меня, Матюшка!.. Ведь я всю зиму зарился
на жилку Мыльникова, как бы от нее свою пользу получить, а богачество было прямо у меня в
дому, под носом… Ну как было не догадаться?.. Ведь Шишка догадался же… Нет, дурак, дурак, дурак!.. Как у свиньи под рылом все лежало…
Результатом этой сцены было то, что враги очутились
на суде у Карачунского. Родион Потапыч не бывал в господском
доме с того времени, как поселилась в нем Феня, а теперь пришел, потому что давно уже про себя похоронил любимую дочь.
— Господин следователь, вам небезызвестно, что и в казенном
доме, и в частном есть масса таких формальностей, какие существуют только
на бумаге, — это известно каждому. Я сделал не хуже не лучше, чем все другие, как те же мои предшественники… Чтобы проверить весь инвентарь такого сложного дела, как громадные промысла, потребовались бы целые годы, и затем…
Наташка была рада этой перемене и только тосковала о своем братишке Петруньке, который остался теперь без всякого призора. Отец Яша вместе с Прокопьем пропадали где-то
на промыслах и
дома показывались редко.
Действительно, Мыльников сейчас же отправился в Тайболу. Кстати, его подвез знакомый старатель, ехавший в город. Ворота у кожинского
дома были
на запоре, как всегда. Тарас «помолитвовался» под окошком. В окне мелькнуло чье-то лицо и сейчас же скрылось.
В Тайболу начальство нагрянуло к вечеру. Когда подъезжали к самому селению, Ермошка вдруг струсил: сам он ничего не видал, а поверил
на слово пьяному Мыльникову. Тому с пьяных глаз могло и померещиться незнамо что… Однако эти сомнения сейчас же разрешились, когда был произведен осмотр кожинского
дома. Сам хозяин спал пьяный в сарае. Старуха долго не отворяла и бросилась в подклеть развязывать сноху, но ее тут и накрыли.
Действительно, горел
дом Петра Васильича, занявшийся с задней избы. Громадное пламя так и пожирало старую стройку из кондового леса, только треск стоял, точно кто зубами отдирал бревна. Вся Фотьянка была уже
на месте действия. Крик, гвалт, суматоха — и никакой помощи. У волостного правления стояли четыре бочки и пожарная машина, но бочки рассохлись, а у машины не могли найти кишки. Да и бесполезно было: слишком уж сильно занялся пожар, и все равно сгорит дотла весь
дом.
— Сам поджег свой-то
дом!.. — галдел народ, запрудивший улицу и мешавший работавшим
на пожарище. — Недаром тогда грозился в волости выжечь всю Фотьянку. В огонь бы его, кривого пса!..