Неточные совпадения
— Балчуговские
сами по
себе: ведь у них площадь в пятьдесят квадратных верст. На сто лет хватит… Жирно будет, ежели бы им еще и Кедровскую дачу захватить: там четыреста тысяч десятин… А какие места: по Суходойке-реке, по Ипатихе, по Малиновке — везде золото. Все россыпи от Каленой горы пошли, значит, в ней жилы объявляются… Там еще казенные разведки были под Маяковой сланью, на Филькиной гари, на Колпаковом поле, у Кедрового ключика. Одним словом, Палестина необъятная…
— А диомид… Я его по зимам на
себе ношу, потому как холоду этот
самый диомид не любит.
Сама Марья уже записала
себя в незамужницы.
Преобладание женского элемента придавало семье особенный характер: сестры вечно вздорили между
собой, а Устинья Марковна вечно их мирила, плакалась на свою несчастную судьбу и в крайних случаях грозилась, что пожалуется «
самому».
— Правильно, Яша! — поощрял Мыльников. — У меня в суседях место продается, первый сорт. Я его
сам для
себя берег, а тебе, уж так и быть, уступаю…
Вообще обстановка
самая жалкая, не имевшая в
себе ничего импонирующего.
Заводская контора была для него
самым больным местом, потому что именно здесь он чувствовал
себя окончательно бессильным.
Все это было как всегда, как запомнит
себя Родион Потапыч на промыслах, только
сам он уж не тот.
Жалела об этом обстоятельстве и
сама Дарья, потому что давно уже чувствовала
себя лишней и с удовольствием уступила бы свое место молодой, любимой жене.
— Связала я тебя, Ермолай Семеныч, — говорила она мужу о
себе, как говорят о покойниках. — В
самый бы тебе раз жениться на зыковской Фене… Девка — чистяк. Ох, нейдет моя смертынька…
Азарт носился в
самом воздухе, и Мыльников заговаривал людей во сто раз умнее
себя, как тот же Ермошка, выдавший швали тоже красный билет. Впрочем, Мыльников на другой же день поднял Ермошку на смех в его собственном заведении.
— Он
самый… Сродственник он мне, а прямо скажу: змей подколодный. Первое дело — с Кишкиным конпанию завел, потом Ястребова к
себе на фатеру пустил… У них теперь на Фотьянке черт кашу варит.
— Ладно, я еще
сама с тобой поговорю… Феня, ступай к
себе.
— Эх, кабы раздобыть где ни на есть рублей с триста! — громко говорил Матюшка, увлекаясь несбыточной мечтой. — Сейчас бы
сам заявку сделал и на
себя бы робить стал… Не велики деньги, а так и помрешь без них.
— Ты бы хоть избу
себе новую поставил, — советовал Фролка, — а то все пропьешь, и ничего
самому на похмелье не останется. Тоже вот насчет одежи…
— Ваше высокоблагородие, ничего я в этих делах не знаю… — заговорил Родион Потапыч и даже ударил
себя в грудь. — По злобе обнесен вот этим
самым Кишкиным… Мое дело маленькое, ваше высокоблагородие. Всю жисть в лесу прожил на промыслах, а что они там в конторе делали — я не известен. Да и давно это было… Ежели бы и знал, так запамятовал.
— Да ведь ты женился, сказывают, Акинфий Назарыч? Какое тебе дело до нашей Фени?.. Ты
сам по
себе, она
сама по
себе.
Но Петр Васильич не ограничился этой неудачной попыткой. Махнув рукой на
самого Мыльникова, он обратил внимание на его сотрудников. Яшка Малый был ближе других, да глуп, Прокопий, пожалуй, и поумнее, да трус — только телята его не лижут… Оставался один Семеныч, который был чужим человеком. Петр Васильич зазвал его как-то в воскресенье к
себе, велел Марье поставить самовар, купил наливки и завел тихие любовные речи.
Марья терпеливо выслушала ворчанье и попреки старухи, а
сама думала только одно: как это баушка не поймет, что если молодые девки выскакивают замуж без хлопот, так ей надо
самой позаботиться о своей голове. Не на кого больше-то надеяться… Голова у Марьи так и кружилась, даже дух захватывало. Не из важных женихов машинист Семеныч, а все-таки мужчина… Хорошо баушке Лукерье теперь бобы-то разводить, когда свой век изжила… Тятенька Родион Потапыч такой же: только про
себя и знают.
Выгнав зазнавшегося мальчишку, Карачунский долго не мог успокоиться. Да, он вышел из
себя, чего никогда не случалось, и это его злило больше всего. И с кем не выдержал характера — с мальчишкой, молокососом. Положим, что тот
сам вызвал его на это, но чужие глупости еще не делают нас умнее. Глупо и еще раз глупо.
В другой раз Ястребов привез с
собой самого Илью Федотыча, ездившего по промыслам для собственного развлечения.
А
самому мне брать прииск на
себя тоже неподходящая статья, потому как слава-то уж про меня идет.
На Сиротке была выстроена новая изба на новом месте, где были поставлены новые работы. Артель точно ожила. Это была своя настоящая работа —
сами большие,
сами маленькие. Пока содержание золота было невелико, но все-таки лучше, чем по чужим приискам шляться. Ганька вел приисковую книгу и сразу накинул на
себя важность. Матюшка уже два раза уходил на Фотьянку для тайных переговоров с Петром Васильичем, который, по обыкновению, что-то «выкомуривал» и финтил.
Искреннее всех горевал о Карачунском старый Родион Потапыч, чувствовавший
себя виноватым. Очень уж засосала Рублиха… Когда стихал дневной шум, стариковские мысли получали болезненную яркость, и он даже начинал креститься от этого наваждения. Ох, много и хороших и худых людей он пережил, так что впору и
самому помирать.
— И еще как, дедушка… А перед
самым концом как будто стишала и поманила к
себе, чтобы я около нее присел. Ну, я, значит, сел… Взяла она меня за руку, поглядела этак долго-долго на меня и заплакала. «Что ты, — говорю, — Окся: даст Бог, поправишься…» — «Я, — грит, — не о том, Матюшка. А тебя мне жаль…» Вон она какая была, Окся-то. Получше в десять раз другого умного понимала…
«За твой, — грит, — грех помираю!» И так мне стало тошно с того
самого время: легче вот руки наложить на
себя… места не найду…
Захватив с
собой топор, Родион Потапыч спустился один в шахту. В последний раз он полюбовался открытой жилой, а потом поднялся к штольне. Здесь он прошел к выходу в Балчуговку и подрубил стойки, то же
самое сделал в нескольких местах посредине и у
самой шахты, где входила рудная вода. Земля быстро обсыпалась, преграждая путь стекавшей по штольне воде. Кончив эту работу, старик спокойно поднялся наверх и через полчаса вел Матюшку на Фотьянку, чтобы там передать его в руки правосудия.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Вот хорошо! а у меня глаза разве не темные?
самые темные. Какой вздор говорит! Как же не темные, когда я и гадаю про
себя всегда на трефовую даму?
Я узнал это от
самых достоверных людей, хотя он представляет
себя частным лицом.
Городничий. Да я так только заметил вам. Насчет же внутреннего распоряжения и того, что называет в письме Андрей Иванович грешками, я ничего не могу сказать. Да и странно говорить: нет человека, который бы за
собою не имел каких-нибудь грехов. Это уже так
самим богом устроено, и волтерианцы напрасно против этого говорят.
По осени у старого // Какая-то глубокая // На шее рана сделалась, // Он трудно умирал: // Сто дней не ел; хирел да сох, //
Сам над
собой подтрунивал: // — Не правда ли, Матренушка, // На комара корёжского // Костлявый я похож?
Г-жа Простакова. Ты же еще, старая ведьма, и разревелась. Поди, накорми их с
собою, а после обеда тотчас опять сюда. (К Митрофану.) Пойдем со мною, Митрофанушка. Я тебя из глаз теперь не выпущу. Как скажу я тебе нещечко, так пожить на свете слюбится. Не век тебе, моему другу, не век тебе учиться. Ты, благодаря Бога, столько уже смыслишь, что и
сам взведешь деточек. (К Еремеевне.) С братцем переведаюсь не по-твоему. Пусть же все добрые люди увидят, что мама и что мать родная. (Отходит с Митрофаном.)