Неточные совпадения
Это
были совсем легкомысленные
слова для убеленного сединами старца и его сморщенного лица, если бы не оправдывали их маленькие, любопытные, вороватые глаза, не хотевшие стариться. За маленький рост на золотых промыслах Кишкин
был известен под именем Шишки, как прежде его называли только за глаза, а теперь прямо в лицо.
— Балчуговские сами по себе: ведь у них площадь в пятьдесят квадратных верст. На сто лет хватит… Жирно
будет, ежели бы им еще и Кедровскую дачу захватить: там четыреста тысяч десятин… А какие места: по Суходойке-реке, по Ипатихе, по Малиновке — везде золото. Все россыпи от Каленой горы пошли, значит, в ней жилы объявляются… Там еще казенные разведки
были под Маяковой сланью, на Филькиной гари, на Колпаковом поле, у Кедрового ключика. Одним
словом, Палестина необъятная…
— Да я… как гвоздь в стену заколотил: вот я какой человек. А что касаемо казенных работ, Андрон Евстратыч, так
будь без сумления: хоша к самому министру веди — все как на ладонке покажем. Уж это верно… У меня двух
слов не бывает. И других сговорю. Кажется, глупый народ, всего боится и своей пользы не понимает, а я всех подобью: и Луженого, и Лучка, и Турку. Ах, какое ты
слово сказал… Вот наш-то змей Родивон узнает, то-то на стену полезет.
— Шишка и
есть: ни конца ни краю не найдешь. Одним
словом, двухорловый!.. Туда же, золота захотел!.. Ха-ха!.. Так я ему и сказал, где оно спрятано. А у меня
есть местечко… Ох какое местечко, Яша!.. Гляди-ка, ведь это кабатчик Ермошка на своем виноходце закопачивает? Он… Ловко. В город погнал с краденым золотом…
— А дело
есть, Родивон Потапыч… Ты вот Тараса Мыльникова в шею, а Тарас Мыльников к тебе же с добром, с хорошим
словом.
— Ежели бы жив
был Иван Герасимыч, — со вздохом проговорил он, — да, кажется, из земли бы вырыли девку. Отошло, видно, времечко… Прости на глупом
слове, Степан Романыч. Придется уж, видно, через волость.
— Вчера у меня
был Родион Потапыч, — заговорил Карачунский без предисловий. — Он ужасно огорчен и просил меня… Одним
словом, вам нужно помириться со стариком. Я не впутался бы в это дело, если бы не уважал Родиона Потапыча… Это такой почтенный старик, единственный в своем роде.
Обыкновенно, там, в Расее-то, и слыхом не слыхали, что такое
есть каторга, а только словом-то пугали: «Вот приведут в Сибирь на каторгу, так там узнаете…» И у меня сердце екнуло, когда завиделся завод, а все-таки я потихоньку отвечаю Марфе Тимофеевне: «Погляди, глупая, вон церковь-то…
— Вот ты, Лукерья, про каторгу раздумалась, — перебил ее Родион Потапыч, — а я вот про нынешние порядки соображаю… Этак как раскинешь умом-то, так ровно даже ничего и не понимаешь. В ум не возьмешь, что и к чему следует. Каторга
была так каторга, солдатчина
была так солдатчина, — одним
словом, казенное время… А теперь-то что?.. Не то что других там судить, а у себя в дому, как гнилой зуб во рту… Дальше-то что
будет?..
Сколько теперь этих отвалов кругом Балчуговского завода; страшно подумать о том казенном труде, который
был затрачен на эту египетскую работу в полном смысле
слова.
— Я сама себя осудила, Родион Потапыч, и горше это
было мне каторги. Вот сыночка тебе родила, и его совестно. Не корил ты меня худым
словом, любил, а я все думала, как бы мы с тобой век свековали, ежели бы не моя злосчастная судьба.
— Большая партия
была… — продолжал Мина, точно пережевывая каждое
слово.
—
Было бы что скупать, — отъедается Ястребов, который в карман за
словом не лазил. — Вашего-то золота кот наплакал… А вот мое золото
будет оглядываться на вас. Тот же Кишкин скупать
будет от моих старателей… Так ведь, Андрон Евстратыч? Ты ведь еще при казне набил руку…
Для служащих
была построена конторка, где поселился в одной каморке Родион Потапыч, а затем строились амбары для разной приисковой снасти, навесы, конюшни — одним
словом, вся приисковая городьба.
Родион Потапыч только вздыхал. Находил же время Карачунский ездить на Дерниху чуть не каждый день, а тут от Фотьянки рукой подать: и двух верст не
будет. Одним
словом, не хочет, а Оникова подослал назло. Нечего делать, пришлось мириться и с Ониковым и делать по его приказу, благо немного он смыслит в деле.
Был тут и подштейгер Лучок, и Мина Клейменый, и Яша, и Турка, и Мыльников — одним
словом, вся компания.
Устинья Марковна стояла посреди избы, когда вошел Кожин. Она в изумлении раскрыла рот, замахала руками и бессильно опустилась на ближайшую лавку, точно перед ней появилось привидение. От охватившего ее ужаса старуха не могла произнести ни одного
слова, а Кожин стоял у порога и смотрел на нее ничего не видевшим взглядом. Эта немая сцена
была прервана только появлением Марьи и Мыльникова.
Больше между ними не
было сказано ни одного
слова.
Одним
словом, дорога
была каждая минута, и нужно
было поставить Карачунского в такое положение, когда об отступлении нечего
было бы и думать.
Вторая Фотьянка
будет, уж ты поверь моему
слову…
В следующий раз Мыльников привез жене бутылку мадеры и коробку сардин, чем окончательно ее сконфузил. Впрочем, мадеру он
выпил сам, а сардинки велел сварить. Одним
словом, зачудил мужик… В заключение Мыльников обошел кругом свою проваленную избенку, даже постучал кулаком в стены и проговорил...
Здесь же все
было на виду, каждое движение, каждое
слово, каждая мысль.
В этих
словах сказывалось ворчанье дворовой собаки на волчью стаю, и Карачунский только пожал плечами. А вид у рабочих
был некрасив — успели проесть летние заработки и отощали. По старой привычке они снимали шапки, но глаза смотрели угрюмо и озлобленно. Карачунский являлся для них живым олицетворением всяческих промысловых бед и напастей.
У Мыльникова сложился в голове набор любимых
слов, которые он пускал в оборот кстати и некстати: «конпания», «руководствовать», «модель» и т. д. Он любил поговорить по-хорошему с хорошим человеком и обижался всякой невежливостью вроде той, какую позволила себе любезная сестрица Анна Родионовна. Зачем же
было плевать прямо в морду? Это уж даже совсем не модель, особенно в хорошей конпании…
— В субботу, когда с шахты выходил домой, мимо вас дорога
была, Марья Родивоновна… Тошно, поди, вам здесь на Фотьянке-то?.. Одним
словом, кондовое варнацкое гнездо.
Что
было отвечать на такие змеиные
слова? Баушка Лукерья молча принесла свое серебро, пересчитала его раз десять и даже прослезилась, отдавая сокровище искусителю. Пока Кишкин рассовывал деньги по карманам, она старалась не смотреть на него, а отвернулась к окошку.
— Хорошее дело, кабы двадцать лет назад оно вышло… — ядовито заметил великий делец, прищуривая один глаз. — Досталась кость собаке, когда собака съела все зубы. Да вот еще посмотрим, кто
будет расхлебывать твою кашу, Андрон Евстратыч: обнес всех натощак, а как теперь сытый-то
будешь повыше усов
есть. Одним
словом, в самый раз.
— Рассуди нас, Степан Романыч, — спокойно заявил старик. — Уж на что лют
был покойничек Иван Герасимыч Оников, живых людей в гроб вгонял, а и тот не смел такие
слова выражать… Неужто теперь хуже каторжного положенья? Да и дело мое правое, Степан Романыч… Уж я поблажки, кажется, не даю рабочим, а только зачем дразнить их напрасно.
Без дальних
слов Мыльников отправился к Устинье Марковне и обладил дело живой рукой. Старушка тосковала, сидя с одной Анной, и
была рада призреть Татьяну. Родион Потапыч попустился своему дому и все равно ничего не скажет.
— Тебя-то? Бочка меду да ложка дегтю — вот как я тебя понимаю. Кабы не твое лакомство, цены бы тебе не
было… Всякая повадка в тебе настоящая, и в
слове тверд даже на редкость.
В Тайболу начальство нагрянуло к вечеру. Когда подъезжали к самому селению, Ермошка вдруг струсил: сам он ничего не видал, а поверил на
слово пьяному Мыльникову. Тому с пьяных глаз могло и померещиться незнамо что… Однако эти сомнения сейчас же разрешились, когда
был произведен осмотр кожинского дома. Сам хозяин спал пьяный в сарае. Старуха долго не отворяла и бросилась в подклеть развязывать сноху, но ее тут и накрыли.
У кабатчика Ермошки происходили разговоры другого характера. Гуманный порыв соскочил с него так же быстро, как и налетел. Хорошие и жалобные
слова, как «совесть», «христианская душа», «живой человек», уже не имели смысла, и обычная холодная жестокость вступила в свои права. Ермошке даже как будто
было совестно за свой подвиг, и он старательно избегал всяких разговоров о Кожине. Прежде всего начал вышучивать Ястребов, который нарочно заехал посмеяться над Ермошкой.
— Да вы, черти, белены объелись? — изумился Петр Васильич. — Я к вам, подлецам, с добром, а они на дыбы… На кого ощерились-то, галманы?.. А ты, Матюшка, не больно храпай…
Будет богатого из себя показывать. Побогаче тебя найдутся… А что касаемо Окси, так к
слову сказано. Право, черти… Озверели в лесу-то.
В первое время все
были как будто ошеломлены. Что же, ежели такие порядки заведутся, так и житья на промыслах не
будет. Конечно, промысловые люди не угодники, а все-таки и по человечеству рассудить надобно. Чаще и чаще рабочие вспоминали Карачунского и почесывали в затылках. Крепкий
был человек, а умел где нужно и не видеть и не слышать. В кабаках обсуждался подробно каждый шаг Оникова, каждое его
слово, и наконец произнесен
был приговор, выражавшийся одним
словом...
Кто придумал это
слово, кто его сказал первый — осталось неизвестным, но оно
было сказано, и все сразу почувствовали полное облегчение.
Все строгости реформы нового главного управляющего
были похоронены под этим
словом, и больше никто не боялся его и никто не обращал внимания.
Одним
словом, благодетель
был Никита Яковлич, всех кормил…
— А, так ты вот какие
слова разговариваешь?.. Снимай-ка жилетку-то, мил-сердечный друг, а рукава мы тебе на обчественный счет приставим.
Будешь родителев уважать…
— Ишь чего захотел, старый пес… Да за такие
слова я тебя и в дом к себе пущать не
буду. Охальничать-то не пристало тебе…
Раз вечером баушка Лукерья
была до того удивлена, что даже не могла
слова сказать, а только отмахивалась обеими руками, точно перед ней явилось привидение. Она только что вывернулась из передней избы в погребушку, пересчитала там утренний удой по кринкам, поднялась на крылечко и остановилась как вкопанная; перед ней стоял Родион Потапыч.
— И то меня за сумасшедшего принимают, — заговорил он, покачав головой. — Еще покойничек Степан Романыч так-то надумал… Для него-то я и
был, пожалуй, сумасшедший с этой Рублихой, а для Оникова и за умного сойду. Одним
словом, пустой колос кверху голову носит… Тошно смотреть-то.
— Молчи, дура!.. Из-за твоих-то
слов ведь в Сибирь сошлют Петра Васильича. Теперь поняла?.. И спрашивать
будут, говори одно: ничего не знаю.