Бубнов струсил еще больше. Чтобы он не убежал, доктор запер все двери в комнате и опять стал у окна, — из окна-то он его уже не выпустит. А там, на улице, сбежались какие-то странные люди и кричали ему, чтоб он уходил, то есть Бубнов. Это уже было совсем смешно. Глупцы они, только теперь увидели его! Доктор стоял у окна и
раскланивался с публикой, прижимая руку к сердцу, как оперный певец.
Это было лестно для моего самолюбия; но я по совести говорю, что не был ни увлечен, ни обольщен, а только взволнован; даже не вдруг согласился на убеждения Кокошкина и Загоскина выйти в директорскую ложу, чтобы
раскланяться с публикой.
— Ага, голубчик, попался! — хохотал доктор, продолжая
раскланиваться с публикой. — Я очень рад с тобой покончить… Ты ведь мне, говоря правду, порядочно надоел.
Неточные совпадения
В антракт Тургенев выглянул из ложи, а вся
публика встала и обнажила головы. Он молча
раскланялся и исчез за занавеской, больше не показывался и уехал перед самым концом последнего акта незаметно. Дмитриев остался, мы пошли в сад. Пришел Андреев-Бурлак
с редактором «Будильника» Н.П. Кичеевым, и мы сели ужинать вчетвером. Поговорили о спектакле, о Тургеневе, и вдруг Бурлак начал собеседникам рекомендовать меня, как ходившего в народ, как в Саратове провожали меня на войну, и вдруг обратился к Кичееву:
Ну вот, прочла, вышла,
раскланиваюсь и показываю руками, что устала, не могу больше.
Публика поняла и не требует. Вдруг я слышу, кто-то
с галерки, сдерживая голос, убедительно басит: «Реквием»! Я взглянула наверх, а там молодежь хлопает и кричит, и опять басовый полушепот покрывает голоса: «Реквием»! Потом еще три-четыре голоса: «Реквием»!
Писарев, по-видимому, очень спокойно
раскланивался из директорской ложи
с публикой, вызывавшей его за каждую пиесу восторженными криками, но после каждого вызова у него была лихорадка.
Когда мы выходим после спуска занавеса об руку
с Витей
раскланиваться на аплодисменты
публики, там, наверху, уже не видно милого бесценного личика и красного сконфуженного лица Матреши.
— Довольны вы сегодня мною? — спрашиваю я наивно Громова после того, как мы,
раскланявшись чуть ли не в двадцатый раз
с публикой, идем за кулисы.