Неточные совпадения
—
А ты вот
что, Хина, — проговорил Заплатин, наблюдавший за последними маневрами жены. — Ты не очень тово… понимаешь? Пожалей херес-то…
А то у тебя нос совсем клюквой…
Заплатин был рассудительный человек и сразу сообразил,
что дело не в репутации,
а в том,
что сто восемьдесят рублей его жалованья сами по себе ничего не обещают в будущем,
а плюс три тысячи представляют нечто очень существенное.
И далекая провинция начинает проникаться сознанием,
что умные люди могут получать триста рублей,
а проживать три тысячи.
Это вполне современное явление никому не резало глаз,
а подводилось под разряд тех фактов, которые правы уже по одному тому,
что они существуют.
Чтобы выполнить во всех деталях этот грандиозный план, у Заплатиных не хватало средств,
а главное,
что было самым больным местом в душе Хионии Алексеевны, — ее салон обходили первые узловские богачи — Бахаревы, Ляховские и Половодовы.
—
Что же в этом дурного, mon ange? У всякой Маргариты должен быть свой Фауст. Это уж закон природы… Только я никого не подыскивала,
а жених сам явился. Как с неба упал…
— Ах! Марья Степановна… — встрепенулась Хиония Алексеевна всеми своими бантами, вскакивая с дивана. В скобках заметим,
что эти банты служили не столько для красоты, сколько для прикрытия пятен и дыр. —
А я действительно с добрыми вестями к вам.
Верочка нехотя вышла из комнаты. Ей до смерти хотелось послушать,
что будет рассказывать Хиония Алексеевна. Ведь она всегда привозит с собой целую кучу рассказов и новостей,
а тут еще сама сказала,
что ей «очень и очень нужно видеть Марью Степановну». «Этакая мамаша!» — думала девушка, надувая и без того пухлые губки.
—
Что мне делается; живу, как старый кот на печке. Только вот ноги проклятые не слушают. Другой раз точно на чужих ногах идешь… Ей-богу! Опять, тоже вот идешь по ровному месту,
а левая нога начнет задирать и начнет задирать. Вроде как подымаешься по лестнице.
Как всегда в этих случаях бывает, крючки ломались, пуговицы отрывались, завязки лопались; кажется,
чего проще иголки с ниткой,
а между тем за ней нужно было бежать к Досифее, которая производила в кухне настоящее столпотворение и ничего не хотела знать, кроме своих кастрюль и горшков.
— Сегодня ножка болит, завтра ручка,
а потом придет время,
что и болеть будет нечему…
Он часто говаривал,
что лучше в одной рубашке останется,
а с бритоусами да табашниками из одной чашки есть не будет.
Привалов плохо слушал Марью Степановну. Ему хотелось оглянуться на Надежду Васильевну, которая шла теперь рядом с Васильем Назарычем. Девушка поразила Привалова, поразила не красотой,
а чем-то особенным,
чего не было в других.
— Да, да… Я понимаю,
что вы заняты, у вас дела. Но ведь молодым людям отдых необходим. Не правда ли? — спрашивала Хиония Алексеевна, обращаясь к Марье Степановне. — Только я не советую вам записываться в Благородное собрание: скучища смертная и сплетни,
а у нас, в Общественном клубе, вы встретите целый букет красавиц. В нем недостает только Nadine… Ваши таланты, Nadine…
Когда Надежда Васильевна улыбалась, у нее на широком белом лбу всплывала над левой бровью такая же морщинка, как у Василья Назарыча. Привалов заметил эту улыбку,
а также едва заметный жест левым плечом, — тоже отцовская привычка. Вообще было заметно сразу,
что Надежда Васильевна ближе стояла к отцу,
чем к матери. В ней до мельчайших подробностей отпечатлелись все те характерные особенности бахаревского типа, который старый Лука подводил под одно слово: «прерода».
Всего несколько дней назад Хионии Алексеевне представлялся удобный случай к этому, но она не могла им воспользоваться, потому
что тут была замешана его сестра, Анна Павловна;
а Анна Павловна, девушка хотя и не первой молодости и считает себя передовой, но… и т. д. и т. д.
Я надеялся,
что когда заводы будут под казенной опекой, — они если не поправятся, то не будут приносить дефицита,
а между тем Масман в один год нахлопал на заводы новый миллионный долг.
—
А вот поживи с мое, тогда и сам узнаешь,
что и
чего стоит.
— Будет вам, стрекозы, — строго остановила Марья Степановна, когда всеми овладело самое оживленное настроение, последнее было неприлично, потому
что Привалов был все-таки посторонний человек и мог осудить. — Мы вот все болтаем тут разные пустяки,
а ты нам ничего не расскажешь о себе, Сергей Александрыч.
—
А вот сейчас… В нашем доме является миллионер Привалов; я по необходимости знакомлюсь с ним и по мере этого знакомства открываю в нем самые удивительные таланты, качества и добродетели. Одним словом, я кончаю тем,
что начинаю думать: «
А ведь не дурно быть madame Приваловой!» Ведь тысячи девушек сделали бы на моем месте именно так…
— Нет, постой. Это еще только одна половина мысли. Представь себе,
что никакого миллионера Привалова никогда не существовало на свете,
а существует миллионер Сидоров, который является к нам в дом и в котором я открываю существо, обремененное всеми человеческими достоинствами,
а потом начинаю думать: «
А ведь не дурно быть madame Сидоровой!» Отсюда можно вывести только такое заключение,
что дело совсем не в том, кто явится к нам в дом,
а в том,
что я невеста и в качестве таковой должна кончить замужеством.
— Да, сошла, бедная, с ума… Вот ты и подумай теперь хоть о положении Привалова: он приехал в Узел — все равно как в чужое место, еще хуже.
А знаешь,
что загубило всех этих Приваловых? Бесхарактерность. Все они — или насквозь добрейшая душа, или насквозь зверь; ни в
чем середины не знали.
—
Что дочь? — рассуждал старик раскольник. — Дочь все одно,
что вешняя вода: ждешь ее, радуешься,
а она пришла и ушла…
Последняя имела хоть некоторое основание подозревать,
что ее выдадут за Бахарева, и свыклась с этой мыслью,
а дочь миллионера даже не видала ни разу своего жениха, равным образом как и он ее.
Несмотря на свою близость к старику Гуляеву,
а также и на то,
что в течение многих лет он вел все его громадные дела, Бахарев сам по себе ничего не имел, кроме знания приискового дела и несокрушимой энергии.
Дело в том,
что Константин Бахарев был упрям не менее отца,
а известно,
что двум медведям плохо жить в одной берлоге.
Нашлись, конечно, сейчас же такие люди, которые или что-нибудь видели своими глазами, или что-нибудь слышали собственными ушами; другим стоило только порыться в своей памяти и припомнить,
что было сказано кем-то и когда-то; большинство ссылалось без зазрения совести на самых достоверных людей, отличных знакомых и близких родных, которые никогда не согласятся лгать и придумывать от себя,
а имеют прекрасное обыкновение говорить только одну правду.
— Мне всего удивительнее во всем этом деле кажется поведение Хионии Алексеевны, — несколько раз довольно многозначительно повторила Агриппина Филипьевна Веревкина, представительница узловского beau monde'a. [высшего света (фр.).] — Представьте: утром, в самый день приезда Привалова, она посылает ко мне свою горничную сказать,
что приехал Привалов,
а затем как в воду канула… Не понимаю, решительно не понимаю!..
Это был очень смелый план, но Хиония Алексеевна не унывала, принимая во внимание то,
что Привалов остановился в рублевом номере,
а также некоторые другие материалы, собранные Матрешкой с разных концов.
— Конечно, только пока… — подтверждала Хиония Алексеевна. — Ведь не будет же в самом деле Привалов жить в моей лачуге… Вы знаете, Марья Степановна, как я предана вам, и если хлопочу, то не для своей пользы,
а для Nadine. Это такая девушка, такая… Вы не знаете ей цены, Марья Степановна! Да… Притом, знаете, за Приваловым все будут ухаживать, будут его ловить… Возьмите Зосю Ляховскую, Анну Павловну, Лизу Веревкину — ведь все невесты!.. Конечно, всем им далеко до Nadine, но ведь
чем враг не шутит.
Хиония Алексеевна гналась не из большого: ей прежде всего хотелось насолить Половодовым и Ляховским,
а там —
что бог даст.
— Главное, Хина, не нужно зарываться… Будь паинькой,
а там и на нашей улице праздник будет. Посмотрим теперь,
что будут поделывать Ляховские и Половодовы… Ха-ха!.. Может быть, придется и Хине поклониться, господа…
Она готова была сделать все для Привалова, даже сделать не из корыстных видов, как она поступала обыкновенно,
а просто потому,
что это нужно было для Привалова, это могло понравиться Привалову.
—
А хоть бы и так, — худого нет; не все в девках сидеть да книжки свои читать. Вот мудрите с отцом-то, — счастья бог и не посылает. Гляди-ко, двадцать второй год девке пошел,
а она только смеется… В твои-то годы у меня трое детей было, Костеньке шестой год шел. Да отец-то
чего смотрит?
— Муж найдется, мама. В газетах напечатаем,
что вот, мол, столько-то есть приданого,
а к нему прилагается очень хорошая невеста… За офицера выйду!
— Надя, мать — старинного покроя женщина, и над ней смеяться грешно. Я тебя ни в
чем не стесняю и выдавать силой замуж не буду, только мать все-таки дело говорит: прежде отцы да матери устраивали детей,
а нынче нужно самим о своей голове заботиться. Я только могу тебе советовать как твой друг. Где у нас женихи-то в Узле? Два инженера повертятся да какой-нибудь иркутский купец,
а Привалов совсем другое дело…
— Ну, уж извини, голубушка…
Что другое действительно не понимаю, — стара стала и глупа,
а уж это-то я понимаю.
— Сережа!.. — вскрикнула Павла Ивановна и всплеснула своими высохшими морщинистыми руками. — Откуда? Какими судьбами?..
А помните, как вы с Костей бегали ко мне, этакими мальчугашками…
Что же я… садитесь сюда.
— Вот так Хина!.. Отлично устроила все, право.
А помнишь, Nicolas, как Ломтев в этих комнатах тогда обчистил вместе с Иваном Яковличем этих золотопромышленников?.. Ха-ха… В
чем мать родила пустили сердечных. Да-с…
А вот поедешь к Ляховскому, так там тебе покажут такую барышню,
что отдай все, да мало, прибавь — недостанет…
— Нет, для вас радость не велика,
а вот вы сначала посоветуйтесь с Константином Васильичем, —
что он скажет вам,
а я подожду. Дело очень важное, и вы не знаете меня.
А пока я познакомлю вас, с кем нам придется иметь дело… Один из ваших опекунов, именно Половодов, приходится мне beau fr####re'ом, [зятем (фр.).] но это пустяки… Мы подтянем и его. Знаете русскую пословицу: хлебцем вместе,
а табачком врозь.
А только мама теперь боится, знаешь
чего…
Привалов вдруг покраснел. Слова пьяного Бахарева самым неприятным образом подействовали на него, — не потому,
что выставляли в известном свете Марью Степановну,
а потому,
что имя дорогой ему девушки повторялось именно при Веревкине. Тот мог подумать черт знает
что…
Оно и понятно: мы, мужчины, можем хоть в карты резаться,
а дамам
что остается?
— Собственно, определенных данных я в руках не имею, — отвечал уклончиво Веревкин, — но у меня есть некоторая нить… Видите ли, настоящая каша заваривается еще только теперь,
а все,
что было раньше, — только цветочки.
— Об этом мы еще поговорим после, Сергей Александрыч,
а теперь я должен вас оставить… У меня дело в суде, — проговорил Веревкин, вынимая золотые часы. — Через час я должен сказать речь в защиту одного субъекта, который убил троих. Извините, как-нибудь в другой раз… Да вот
что: как-нибудь на днях загляните в мою конуру, там и покалякаем. Эй, Виктор, вставай, братику!
—
А ты к Василию Назарычу заходил? Зайди,
а то еще, пожалуй, рассердится. Он и то как-то поминал,
что тебя давно не видно… Никак с неделю уж не был.
— Знаю, вперед знаю ответ: «Нужно подумать… не осмотрелся хорошенько…» Так ведь? Этакие нынче осторожные люди пошли; не то
что мы: либо сена клок, либо вилы в бок! Да ведь ничего, живы и с голоду не умерли. Так-то, Сергей Александрыч…
А я вот
что скажу: прожил ты в Узле три недели и еще проживешь десять лет — нового ничего не увидишь Одна канитель: день да ночь — и сутки прочь,
а вновь ничего. Ведь ты совсем в Узле останешься?
В заключение Привалов заметил,
что ни в каком случае не рассчитывает на доходы с заводов,
а будет из этих доходов уплачивать долг и понемногу, постепенно поднимать производительность заводов.
—
Что же, ты, значит, хочешь возвратить землю башкирам? Да ведь они ее все равно продали бы другому, если бы пращур-то не взял… Ты об этом подумал?
А теперь только отдай им землю, так завтра же ее не будет… Нет, Сергей Александрыч, ты этого никогда не сделаешь…