Неточные совпадения
—
Что же в этом дурного, mon ange? У всякой Маргариты должен быть свой Фауст. Это уж закон природы… Только я никого не подыскивала,
а жених сам явился. Как с неба упал…
Когда Надежда Васильевна улыбалась, у нее на широком белом лбу всплывала над левой бровью такая
же морщинка, как у Василья Назарыча. Привалов заметил эту улыбку,
а также едва заметный жест левым плечом, — тоже отцовская привычка. Вообще было заметно сразу,
что Надежда Васильевна ближе стояла к отцу,
чем к матери. В ней до мельчайших подробностей отпечатлелись все те характерные особенности бахаревского типа, который старый Лука подводил под одно слово: «прерода».
Нашлись, конечно, сейчас
же такие люди, которые или что-нибудь видели своими глазами, или что-нибудь слышали собственными ушами; другим стоило только порыться в своей памяти и припомнить,
что было сказано кем-то и когда-то; большинство ссылалось без зазрения совести на самых достоверных людей, отличных знакомых и близких родных, которые никогда не согласятся лгать и придумывать от себя,
а имеют прекрасное обыкновение говорить только одну правду.
— Конечно, только пока… — подтверждала Хиония Алексеевна. — Ведь не будет
же в самом деле Привалов жить в моей лачуге… Вы знаете, Марья Степановна, как я предана вам, и если хлопочу, то не для своей пользы,
а для Nadine. Это такая девушка, такая… Вы не знаете ей цены, Марья Степановна! Да… Притом, знаете, за Приваловым все будут ухаживать, будут его ловить… Возьмите Зосю Ляховскую, Анну Павловну, Лизу Веревкину — ведь все невесты!.. Конечно, всем им далеко до Nadine, но ведь
чем враг не шутит.
— Сережа!.. — вскрикнула Павла Ивановна и всплеснула своими высохшими морщинистыми руками. — Откуда? Какими судьбами?..
А помните, как вы с Костей бегали ко мне, этакими мальчугашками…
Что же я… садитесь сюда.
—
А что, Сергей Александрыч, — проговорил Бахарев, хлопая Привалова по плечу, — вот ты теперь третью неделю живешь в Узле, поосмотрелся? Интересно знать,
что ты надумал…
а? Ведь твое дело молодое, не то
что наше, стариковское: на все четыре стороны скатертью дорога. Ведь не сидеть
же такому молодцу сложа руки…
—
Что же, ты, значит, хочешь возвратить землю башкирам? Да ведь они ее все равно продали бы другому, если бы пращур-то не взял… Ты об этом подумал?
А теперь только отдай им землю, так завтра
же ее не будет… Нет, Сергей Александрыч, ты этого никогда не сделаешь…
— Отчего
же, я с удовольствием взялся бы похлопотать… У меня даже есть план, очень оригинальный план. Только с одним условием: половина ваша,
а другая — моя. Да… Но прежде
чем я вам его раскрою, скажите мне одно: доверяете вы мне или нет? Так и скажите,
что думаете в настоящую минуту…
— Ну, к отцу не хочешь ехать, ко мне бы заглянул,
а уж я тут надумалась о тебе. Кабы ты чужой был,
а то о тебе
же сердце болит… Вот отец-то какой у нас: чуть
что — и пошел…
— Вы, вероятно, испугались перспективы провести со мной скучных полчаса? Теперь вы искупите свою вину и неделикатность тем,
что проскучаете со мной целый час… Да, да, Александр просил сейчас
же известить его, как вы приедете, — он теперь в своем банке, —
а я нарочно пошлю за ним через час.
Что, испугались?
Сергей Александрович, обратите внимание: сегодня я спущу Илье,
а завтра будут делать то
же другие кучера, — все и потащат, кто и
что успеет схватить.
— Благодаря нашему воспитанию, доктор, у Зоси железные проволоки вместо нервов, — не без самодовольства говорил Ляховский. — Она скорее походит на жокея,
чем на светскую барышню… Для нее
же лучше. Женщина такой
же человек, как и мужчина,
а тепличное воспитание делало из женщин нервных кукол. Не правда ли, доктор?
После говорят Ляховскому: «Как
же это вы, Игнатий Львович, пятачка пожалели,
а целого дома не жалеете?»
А он: «
Что же я мог сделать, если бы десятью минутами раньше приехал, — все равно весь дом сгорел бы и пятачок напрасно бы истратил».
— Нет, батенька, едемте, — продолжал Веревкин. — Кстати, Тонечка приготовила такой ликерчик,
что пальчики оближете. Я ведь знаю, батенька,
что вы великий охотник до таких ликерчиков. Не отпирайтесь, быль молодцу не укор. Едем сейчас
же, время скоротечно. Эй, Ипат! Подавай барину одеваться скорее,
а то барин рассердится.
— Вы не рассказали мне еще о своем визите к Ляховским, — заговорила хозяйка, вздрагивая и кутаясь в свой платок. —
А впрочем, нет, не рассказывайте… Вперед знаю,
что и там так
же скучно, как и везде!.. Не правда ли?
—
Чего вы смеетесь? Конечно, подарок,
а то как
же? Мы, сидя в Узле, совсем заплесневели,
а тут вдруг является совершенно свежий человек, с громадной эрудицией, с оригинальным складом ума, с замечательным даром слова… Вы только послушайте, как Лоскутов говорит…
— Ну,
а вы
что же молчите? Какую такую пользу вы можете принести нашему делу? На
что вы надеетесь?
— Игнатий Львович,
что же вы в самом деле? — вступился Половодов. — Дайте хоть рассказать хорошенько,
а там и неистовствуйте, сколько душе угодно!
— Именно? — повторила Надежда Васильевна вопрос Лоскутова. —
А это вот
что значит:
что бы Привалов ни сделал, отец всегда простит ему все, и не только простит, но последнюю рубашку с себя снимет, чтобы поднять его. Это слепая привязанность к фамилии, какое-то благоговение перед именем… Логика здесь бессильна,
а человек поступает так,
а не иначе потому,
что так нужно. Дети так
же делают…
— Я думаю,
что ты сегодня сходишь к Сергею Александрычу, — сказала Хиония Алексеевна совершенно равнодушным тоном, как будто речь шла о деле, давно решенном. — Это наконец невежливо, жилец живет у нас чуть не полгода,
а ты и глаз к нему не кажешь. Это не принято. Все я да я: не идти
же мне самой в комнаты холостого молодого человека!..
— Ах, mon ange, mon ange… Я так соскучилась о вас! Вы себе представить не можете… Давно рвалась к вам, да все проклятые дела задерживали: о том позаботься, о другом, о третьем!.. Просто голова кругом…
А где мамаша? Молится? Верочка,
что же это вы так изменились? Уж не хвораете ли, mon ange?..
—
А если я сознаю,
что у меня не хватает силы для такой деятельности, зачем
же мне браться за непосильную задачу, — отвечал Привалов. — Да притом я вообще против насильственного культивирования промышленности. Если разобрать, так такая система, кроме зла, нам ничего не принесла.
— О! пани Марина, кто
же не знает,
что вы первая красавица… во всей Польше первая!.. Да… И лучше всех танцевали мазурочки, и одевались лучше всех, и все любили пани Марину без ума. Пани Марина сердится на меня,
а я маленький человек и делал только то,
чего хотел пан Игнатий.
—
А то как
же? Конечно, она. Ведь взбредет
же человеку такая блажь… Я так полагаю,
что Зося что-нибудь придумала. Недаром возится с этим сумасшедшим.
Антонида Ивановна ничего не ответила мужу,
а только медленно посмотрела своим теплым и влажным взглядом на Привалова, точно хотела сказать этим взглядом: «
Что же вы не предлагаете мне руки? Ведь вы видите,
что я стою одна…» Привалов предложил руку, и Антонида Ивановна слегка оперлась на нее своей затянутой выше локтя в белую лайковую перчатку рукой.
—
А сознайтесь, ведь вы никогда даже не подозревали,
что я могу задумываться над чем-нибудь серьезно… Да? Вы видели только, как я дурачилась,
а не замечали тех причин, которые заставляли меня дурачиться… Так узнайте
же,
что мне все это надоело, все!.. Вся эта мишура, ложь, пустота давят меня…
— Вы не можете… Ха-ха!.. И вот единственный человек, которого я уважала… Отчего вы не скажете мне прямо?.. Ведь я умела
же побороть свой девический стыд и первая сказала,
что вас люблю… Да…
а вы даже не могли отплатить простой откровенностью на мое признание,
а спрятались за пустую фразу. Да, я в настоящую минуту в тысячу раз лучше вас!.. Я теперь поняла все… вы любите Надежду Васильевну… Да?
— Нет, слушай дальше… Предположим,
что случилось то
же с дочерью.
Что теперь происходит?.. Сыну родители простят даже в том случае, если он не женится на матери своего ребенка,
а просто выбросит ей какое-нибудь обеспечение. Совсем другое дело дочь с ее ребенком… На нее обрушивается все: гнев семьи, презрение общества. То,
что для сына является только неприятностью, для дочери вечный позор… Разве это справедливо?
—
Что же ты стоишь таким дураком? — шепнула Антонида Ивановна и вытолкнула его в соседнюю комнату. — Сиди здесь… он пьян и скоро заснет,
а тогда я тебя успею выпустить.
— Нет, зачем
же, Игнатий Львович… Я вашего ничего не тронул,
а если
что имею, то это плоды долголетних сбережений.
Из приваловского дома Хина, конечно, не ушла,
а как ни в
чем не бывало явилась в него на другой
же день после своей размолвки с Приваловым. Хозяину ничего не оставалось, как только по возможности избегать этой фурии, чтобы напрасно не подвергать нареканиям и не отдавать в жертву городским сплетням ни в
чем не повинные женские имена,
а с другой — не восстановлять против себя Зоси. Хиония Алексеевна в случае изгнания, конечно, не остановилась бы ни перед
чем.
— Так…
Что же, скатертью тебе дорога, — ответил задумчиво Привалов, глядя в пространство, —
а нам деваться некуда…
Между тем этот
же Ляховский весь точно встряхивался, когда дело касалось новой фирмы «
А.Б.Пуцилло-Маляхинский»; в нем загоралась прежняя энергия, и он напрягал последние силы, чтобы сломить своего врага во
что бы то ни стало.
—
А кто
же больше?.. Он… Непременно он. У меня положительных данных нет в руках, но я голову даю на отсечение,
что это его рук дело. Знаете, у нас, практиков, есть известный нюх. Я сначала не доверял этому немцу,
а потом даже совсем забыл о нем, но теперь для меня вся картина ясна: немец погубил нас… Это будет получше Пуцилло-Маляхинского!.. Поверьте моей опытности.
Собственно, для случайностей здесь оставалось очень немного места: все отлично знали,
что проиграет главным воротилам за зеленым столом тысяч пять Давид Ляховский, столько
же Виктор Васильич, выбросит тысяч десять Лепешкин,
а там приедет из Петербурга Nicolas Веревкин и просадит все до последней нитки.
— Ого-го!.. Вон оно куда пошло, — заливался Веревкин. — Хорошо, сегодня
же устроим дуэль по-американски: в двух шагах, через платок… Ха-ха!.. Ты пойми только,
что сия Катерина Ивановна влюблена не в папахена,
а в его карман. Печальное, но вполне извинительное заблуждение даже для самого умного человека, который зарабатывает деньги головой,
а не ногами. Понял? Ну,
что возьмет с тебя Катерина Ивановна, когда у тебя ни гроша за душой… Надо
же и ей заработать на ярмарке на свою долю!..
Оно кажется с первого разу,
что все ярмарки похожи одна на другую, как две капли воды: Ирбит — та
же матушка Нижегородская, только посыпанная сверху снежком,
а выходит то, да не то.
Наступила тяжелая пауза. Катерина Ивановна, видимо, стеснялась; Привалову вдруг сделалось жаль этой красивой девушки, вырванной из семьи в качестве жертвы общественного темперамента. «Ведь она человек, такой
же человек, как все другие, — подумал Привалов, невольно любуясь смутившейся красавицей. —
Чем же хуже нас? Ее толкнула на эту дорогу нужда,
а мы…» Катерина Ивановна поймала этот взгляд и как-то болезненно выпрямилась, бросив на Привалова нахальный, вызывающий взгляд.
— Ведь Надежда-то Васильевна была у меня, — рассказывала Павла Ивановна, вытирая слезы. — Как
же, не забыла старухи… Как тогда услыхала о моей-то Кате, так сейчас ко мне пришла. Из себя-то постарше выглядит,
а такая красивая девушка… ну, по-вашему, дама. Я еще полюбовалась ею и даже сказала,
а она как покраснеет вся. Об отце-то тоскует, говорит… Спрашивает, как и
что у них в дому… Ну, я все и рассказала. Про тебя тоже спрашивала, как живешь, да я ничего не сказала: сама не знаю.
— Деточка,
что же из этого? Ну, я скоро помру, будешь носить по мне траур, разве это доказательство? Все помрем,
а пока живы — о живом и будем думать… Ты знаешь, о ком я говорю?
— Я не говорю: сейчас, завтра… — продолжал он тем
же шепотом. — Но я всегда скажу тебе только то,
что Привалов любил тебя раньше и любит теперь… Может быть, из-за тебя он и наделал много лишних глупостей! В другой раз нельзя полюбить, но ты можешь привыкнуть и уважать второго мужа… Деточка, ничего не отвечай мне сейчас,
а только скажи,
что подумаешь, о
чем я тебе говорил сейчас. Если хочешь, я буду тебя просить на коленях…