Неточные совпадения
— Отчего же он не остановился у Бахаревых? — соображала Заплатина, заключая свои кости в корсет. — Видно, себе на уме… Все-таки сейчас поеду к Бахаревым. Нужно предупредить Марью Степановну…
Вот и партия Nadine. Точно с неба жених свалился! Этакое счастье этим богачам: своих денег не знают куда девать, а тут, как снег на голову, зять миллионер… Воображаю: у Ляховского дочь, у Половодова сестра, у Веревкиных дочь, у Бахаревых целых две…
Вот извольте тут разделить между ними одного жениха!..
— Устрой, милостивый господи,
все на пользу… — вслух думал старый верный слуга, поплевывая на суконку. — Уж, кажется, так бы хорошо, так бы хорошо…
Вот думать, так не придумать!.. А из себя-то какой молодец… в прероду свою вышел. Отец-от вон какое дерево был: как, бывало, размахнется да ударит, так замертво
и вынесут.
— Мне что… мне
все равно, — с гонором говорил Игорь, отступая в дверях. — Для вас же хлопочу… Вы
и то мне два раза каблуком в скулу угадали.
Вот и знак-с…
— Будет вам, стрекозы, — строго остановила Марья Степановна, когда
всеми овладело самое оживленное настроение, последнее было неприлично, потому что Привалов был все-таки посторонний человек
и мог осудить. — Мы
вот все болтаем тут разные пустяки, а ты нам ничего не расскажешь о себе, Сергей Александрыч.
— Да, сошла, бедная, с ума…
Вот ты
и подумай теперь хоть о положении Привалова: он приехал в Узел —
все равно как в чужое место, еще хуже. А знаешь, что загубило
всех этих Приваловых? Бесхарактерность.
Все они — или насквозь добрейшая душа, или насквозь зверь; ни в чем середины не знали.
Старик однажды пригласил в свой кабинет Машу
и, указывая на Васю, сказал
всего только несколько слов: «
Вот, Маша, тебе жених…
—
Вот, Вася,
и на нашей улице праздник, — говорил Гуляев своему поверенному. —
Вот кому оставлю
все, а ты это помни: ежели
и меня не будет, —
все Сергею…
Вот мой сказ.
— Нет, Вася, умру… — слабым голосом шептал старик, когда Бахарев старался его успокоить. — Только
вот тебя
и ждал, Вася. Надо мне с тобой переговорить…
Все, что у меня есть,
все оставляю моему внучку Сергею… Не оставляй его… О Варваре тоже позаботься: ей еще много горя будет, как я умру…
— Ведь вы себе представить не можете, Марья Степановна, какие гордецы
все эти Ляховские
и Половодовы!.. Уж поверьте мне, что они теперь мечтают… да, именно мечтают, что
вот приехал Привалов да прямо к ним в руки
и попал…
Вот когда за ней будут ухаживать,
все будут заискивать, а она этак свысока посмотрит на них
и улыбнется только.
«А там женишок-то кому еще достанется, — думала про себя Хиония Алексеевна, припоминая свои обещания Марье Степановне. — Уж очень Nadine ваша нос кверху задирает. Не велика в перьях птица: хороша дочка Аннушка, да хвалит только мать да бабушка! Конечно, Ляховский гордец
и кощей, а если взять Зосю, —
вот эта, по-моему, так действительно невеста:
всем взяла… Да-с!.. Не чета гордячке Nadine…»
— Ты бы сходил к Ляховскому-то, — советовала она Привалову материнским тоном, — он хоть
и басурман, а
всех умнее в городе-то.
Вот тоже к Половодову надо.
— А хоть бы
и так, — худого нет; не
все в девках сидеть да книжки свои читать.
Вот мудрите с отцом-то, — счастья бог
и не посылает. Гляди-ко, двадцать второй год девке пошел, а она только смеется… В твои-то годы у меня трое детей было, Костеньке шестой год шел. Да отец-то чего смотрит?
—
Вот здесь
все бумаги… — надтреснутым голосом проговорил сумасшедший, подавая Привалову целую пачку каких-то засаленных бумаг, сложенных самым тщательным образом
и даже перевязанных розовой ленточкой.
От последнего слова в груди Хионии Алексеевны точно что оборвалось. Она даже задрожала. Теперь
все пропало,
все кончено; Привалов поехал делать предложение Nadine Бахаревой.
Вот тебе
и жених…
—
Вот еще Ляховский… Разжился фальшивыми ассигнациями да краденым золотом,
и черту не брат! Нет,
вот теперь до
всех вас доберется Привалов… Да. Он даром что таким выглядит тихоньким
и, конечно, не будет иметь успеха у женщин, но Александра Павлыча с Ляховским подтянет. Знаете, я слышала, что этого несчастного мальчика, Тита Привалова, отправили куда-то в Швейцарию
и сбросили в пропасть. Как вы думаете, чьих рук это дельце?
— А я все-таки знаю
и желаю, чтобы Nicolas хорошенько подобрал к рукам
и Привалова
и опекунов… Да. Пусть Бахаревы останутся с носом
и любуются на свою Nadine, а мы женим Привалова на Алле…
Вот увидите. Это только нужно повести дело умненько: tete-a-tete, [свидание наедине (фр.).] маленький пикник, что-нибудь вроде нервного припадка… Ведь эти мужчины
все дураки: увидали женщину, —
и сейчас глаза за корсет.
Вот мы…
— Отличный старичина, только
вот страстишка к картишкам
все животы подводит. Ну что, новенького ничего нет? А мы с вами сегодня сделаем некоторую экскурсию: перехватим сначала кофеев у мутерхен, а потом закатимся к Половодову обедать. Он, собственно, отличный парень, хоть
и врет любую половину.
— Знаю, что острижете, — грубо проговорил Лепешкин, вынимая толстый бумажник. — Ведь у тебя голова-то, Иван Яковлич, золотая, прямо сказать, кабы не дыра в ней… Не стоял бы ты на коленях перед мужиком, ежели бы этих своих глупостев с женским полом не выкидывал. Да…
Вот тебе деньги,
и чтобы завтра они у меня на столе лежали.
Вот тебе мой сказ, а векселей твоих даром не надо, —
все равно на подтопку уйдут.
Когда дверь затворилась за Приваловым
и Nicolas, в гостиной Агриппины Филипьевны несколько секунд стояло гробовое молчание.
Все думали об одном
и том же — о приваловских миллионах, которые сейчас
вот были здесь, сидели
вот на этом самом кресле, пили кофе из этого стакана,
и теперь ничего не осталось… Дядюшка, вытянув шею, внимательно осмотрел кресло, на котором сидел Привалов,
и даже пощупал сиденье, точно на нем могли остаться следы приваловских миллионов.
«Недостает решительности!
Все зависит от того, чтобы повести дело смелой, твердой рукой, — думал Половодов, ходя по кабинету из угла в угол. — Да еще этот дурак Ляховский тут торчит: дела не делает
и другим мешает.
Вот если бы освободиться от него…»
—
Все это в пределах возможности; может быть, я
и сам набрел бы на дядюшкину идею объявить этого сумасшедшего наследника несостоятельным должником, но
вот теория удержания Привалова в Узле — это, я вам скажу, гениальнейшая мысль.
— Ну,
вот и отлично! — обрадовался молодой человек, оглядывая Привалова со
всех сторон. — Значит, едем? Только для чего ты во фрак-то вытянулся, братец… Испугаешь еще добрых людей, пожалуй. Ну, да
все равно, едем.
Антонида Ивановна, по мнению Бахаревой, была первой красавицей в Узле,
и она часто говорила, покачивая головой: «
Всем взяла эта Антонида Ивановна,
и полнотой,
и лицом,
и выходкой!» При этом Марья Степановна каждый раз с коротким вздохом вспоминала, что «
вот у Нади, для настоящей женщины, полноты недостает, а у Верочки кожа смуглая
и волосы на руках, как у мужчины».
— Да я его не хаю, голубчик, может, он
и хороший человек для тебя, я так говорю.
Вот все с Виктором Васильичем нашим хороводится… Ох-хо-хо!.. Был, поди, у Веревкиных-то?
— Мудрено что-то, — вздыхала Марья Степановна. — Не пойму я этого Сережу… Нету в нем чего-то, характеру недостает: собирается-собирается куда-нибудь, а глядишь — попал в другое место. Теперь
вот тоже относительно Нади: как будто она ему нравится
и как будто он ее даже боится… Легкое ли место — такому мужчине какой-нибудь девчонки бояться!
И она тоже мудрит над ним… Я уж вижу ее насквозь:
вся в родимого батюшку пошла, слова спросту не молвит.
— Для вас прежде
всего важно выиграть время, — невозмутимо объяснял дядюшка, — пока Веревкин
и Привалов будут хлопотать об уничтожении опеки, мы устроим самую простую вещь — затянем дело. Видите ли, есть в Петербурге одна дама. Она не куртизанка, как принято понимать это слово,
вот только имеет близкие сношения с теми сферами, где…
— Именно? — повторила Надежда Васильевна вопрос Лоскутова. — А это
вот что значит: что бы Привалов ни сделал, отец всегда простит ему
все,
и не только простит, но последнюю рубашку с себя снимет, чтобы поднять его. Это слепая привязанность к фамилии, какое-то благоговение перед именем… Логика здесь бессильна, а человек поступает так, а не иначе потому, что так нужно. Дети так же делают…
Собственно, мебель ничего не стоила: ну, ковры, картины, зеркала еще туда-сюда; а
вот в стеклянном шкафике красовались японский фарфор
и китайский сервиз — это совсем другое дело,
и у Хины потекли слюнки от одной мысли, что
все эти безделушки можно будет приобрести за бесценок.
И вот к чему повели
все мои хлопоты,
все мои заботы, тревоги, волнения…
—
Вот уж этого я не понимаю, Сергей Александрыч… Отправьте меня в Петербург с известными полномочиями,
и я мигом оборудую
все дело.
—
Вот и отлично, — обрадовался Привалов. — Это хозяин моей квартиры в Узле, — объяснял он Бахареву, — следовательно, от него я могу получить
все необходимые указания
и, может быть, даже материалы.
По-моему, вы выбрали особенно удачный момент для своего предприятия:
все общество переживает период брожения
всех сил, сверху донизу,
и вот в эту лабораторию творящейся жизни влить новую струю, провести новую идею особенно важно.
—
Вот уж этому никогда не поверю, — горячо возразила Половодова, крепко опираясь на руку Привалова. — Если человек что-нибудь захочет, всегда найдет время. Не правда ли? Да я, собственно,
и не претендую на вас, потому что кому же охота скучать. Я сама ужасно скучала
все время!.. Так, тоска какая-то…
Все надоело.
— А… вы здесь? — спрашивал Половодов, продираясь сквозь толпу. —
Вот и отлично… Человек, нельзя ли нам чего-нибудь… А здесь
все свой народ набрался, — ораторствовал он, усаживаясь между Приваловым
и Данилушкой. — Живем одной семьей… Так, Данилушка?
Привалов ничего не отвечал. Он думал о том, что именно ему придется вступить в борьбу с этой всесильной кучкой.
Вот его будущие противники, а может быть,
и враги. Вернее
всего, последнее. Но пока игра представляла закрытые карты,
и можно было только догадываться, у кого какая масть на руках.
— А вы
вот где, батенька, скрываетесь… — заплетавшимся языком проговорил над самым ухом Привалова Веревкин; от него сильно пахло водкой,
и он смотрел кругом совсем осовелыми глазами. — Важно… — протянул Веревкин
и улыбнулся пьяной улыбкой. Привалов в первый еще раз видел, что Веревкин улыбается, — он всегда был невозмутимо спокоен, как
все комики по натуре.
—
И тщеславие… Я не скрываю. Но знаете, кто сознает за собой известные недостатки, тот стоит на полдороге к исправлению. Если бы была такая рука, которая… Ах да, я очень тщеславна! Я преклоняюсь пред силой, я боготворю ее. Сила всегда оригинальна, она дает себя чувствовать во
всем. Я желала бы быть рабой именно такой силы, которая выходит из ряду вон, которая не нуждается
вот в этой мишуре, — Зося обвела глазами свой костюм
и обстановку комнаты, — ведь такая сила наполнит целую жизнь… она даст счастье.
— Рабство… а если мне это нравится? Если это у меня в крови — органическая потребность в таком рабстве? Возьмите то, для чего живет заурядное большинство:
все это так жалко
и точно выкроено по одной мерке. А стоит ли жить только для того, чтобы прожить, как
все другие люди…
Вот поэтому-то я
и хочу именно рабства, потому что всякая сила давит… Больше: я хочу, чтобы меня презирали
и… хоть немножечко любили…
— Вы не можете… Ха-ха!..
И вот единственный человек, которого я уважала… Отчего вы не скажете мне прямо?.. Ведь я умела же побороть свой девический стыд
и первая сказала, что вас люблю… Да… а вы даже не могли отплатить простой откровенностью на мое признание, а спрятались за пустую фразу. Да, я в настоящую минуту в тысячу раз лучше вас!.. Я теперь поняла
все… вы любите Надежду Васильевну… Да?
—
Вот, Василий Назарыч, наша жизнь: сегодня жив, хлопочешь, заботишься, а завтра тебя унесет волной забвенья… Что такое человек? Прах, пепел… Пахнуло ветерком —
и человека не стало вместе со
всей его паутиной забот, каверз, расчетов, добрых дел
и пустяков!..
— Конечно, поправится, черт их
всех возьми! — крикнул «Моисей», стуча кулаком по столу. — Разве старик чета
вот этой дряни… Вон ходят… Ха-ха!.. Дураки!.. Василий Бахарев пальцем поведет только, так у него из
всех щелей золото полезет.
Вот только весны дождаться, мы вместе махнем со стариком на прииски
и все дело поправим Понял?
— Да очень просто: взяла да ушла к брату…
Весь город об этом говорит. Рассказывают, что тут разыгрался целый роман… Вы ведь знаете Лоскутова? Представьте себе, он давно уже был влюблен в Надежду Васильевну, а Зося Ляховская была влюблена в него… Роман, настоящий роман! Помните тогда этот бал у Ляховского
и болезнь Зоси? Мне сразу показалось, что тут что-то кроется,
и вот вам разгадка; теперь
весь город знает.
Но важно
вот что:
все убеждены в справедливости известной идеи, создается ряд попыток ее осуществления, но потом идея незаметно глохнет
и теряется,
вот и важно, чтобы явился именно такой человек, который бы стряхнул с себя
все предубеждения
и оживил идею.
— Ах, боже мой! Как ты не можешь понять такой простой вещи! Александр Павлыч такой забавный, а я люблю
все смешное, — беззаботно отвечала Зося. —
Вот и Хину люблю тоже за это… Ну, что может быть забавнее, когда их сведешь вместе?.. Впрочем, если ты ревнуешь меня к Половодову, то я тебе сказала раз
и навсегда…
Но Хиония Алексеевна была уже за порогом, предоставив Привалову бесноваться одному. Она была довольна, что наконец проучила этого миллионера, из-за которого она перенесла на своей собственной спине столько человеческой несправедливости. Чем она не пожертвовала для него —
и вот вам благодарность за
все труды, хлопоты, неприятности
и даже обиды. Если бы не этот Привалов, разве Агриппина Филипьевна рассорилась бы с ней?.. Нет, решительно нигде на свете нет ни совести, ни справедливости, ни признательности!
— Да чего нам делать-то? Известная наша музыка, Миколя; Данила даже двух арфисток вверх ногами поставил: одну за одну ногу схватил, другую за другую да обеих, как куриц, со
всем потрохом
и поднял… Ох-хо-хо!.. А публика даже уж точно решилась: давай Данилу на руках качать. Ну, еще акварию раздавили!..
Вот только тятеньки твоего нет, некогда ему, а то мы
и с молебном бы ярмарке отслужили. А тятеньке везет, на третий десяток перевалило.
— Ох, напрасно, напрасно… — хрипел Данилушка, повертывая головой. — Старики ндравные, чего говорить, характерные, а только они тебя любят пуще родного детища… Верно тебе говорю!.. Может, слез об тебе было сколько пролито. А Василий-то Назарыч так
и по ночам о тебе
все вздыхает… Да. Напрасно, Сереженька, ты их обегаешь! Ей-богу… Ведь я тебя во каким махоньким на руках носил, еще при покойнике дедушке. Тоже
и ты их любишь
всех, Бахаревых-то, а
вот тоже у тебя какой-то сумнительный характер.
— Нельзя, голубчик, нельзя… Теперь вон у Бахаревых какое горе из-за моей Кати. А была бы жива, может, еще кому прибавила бы
и не такую печаль. Виктор Васильич куда теперь? Ох-хо-хо. Разве этот
вот Веревкин выправит его — не выправит… Марья Степановна
и глазыньки
все выплакала из-за деток-то! У меня одна была Катя — одно
и горе мое, а погорюй-ка с каждым-то детищем…
Вот чтобы уничтожить эту дисгармонию, нужно создать абсолютную субстанцию всеобщего духа, в котором примирятся
все остальные, слившись в бесконечно продолжающееся
и бесконечно разнообразное гармоническое соединение, из себя самого исходящее
и в себя возвращающееся.