Неточные совпадения
— Вот и
моя Марья Степановна, — проговорил Василий Назарыч, когда они вошли
в небольшую темно-красную гостиную.
—
Мой младший сын,
моя младшая дочь, — коротко отрекомендовал Василий Назарыч Верочку и Виктора Васильича, которые ожидали всех
в столовой.
— Взять теперешних ваших опекунов: Ляховский — тот давно присосался, но поймать его ужасно трудно; Половодов еще только присматривается, нельзя ли сорвать свою долю. Когда я был опекуном, я из кожи лез, чтобы, по крайней мере, привести все
в ясность; из-за этого и с Ляховским рассорился, и опеку оставил, а на
мое место вдруг назначают Половодова. Если бы я знал… Мне хотелось припугнуть Ляховского, а тут вышла вон какая история. Кто бы этого мог ожидать? Погорячился, все дело испортил.
— Да начать хоть с Хины, папа. Ну, скажи, пожалуйста, какое ей дело до меня? А между тем она является с своими двусмысленными улыбками к нам
в дом, шепчет мне глупости, выворачивает глаза то на меня, то на Привалова. И положение Привалова было самое глупое, и
мое тоже не лучше.
— А вот сейчас…
В нашем доме является миллионер Привалов; я по необходимости знакомлюсь с ним и по мере этого знакомства открываю
в нем самые удивительные таланты, качества и добродетели. Одним словом, я кончаю тем, что начинаю думать: «А ведь не дурно быть madame Приваловой!» Ведь тысячи девушек сделали бы на
моем месте именно так…
— И отличное дело: устрою
в монастырь… Ха-ха…Бедная
моя девочка, ты не совсем здорова сегодня… Только не осуждай мать, не бери этого греха на душу: жизнь долга, Надя; и так и этак передумаешь еще десять раз.
— Мне тяжело ехать, собственно, не к Ляховскому, а
в этот старый дом, который построен дедом, Павлом Михайлычем. Вам, конечно, известна история тех безобразий, какие творились
в стенах этого дома.
Моя мать заплатила своей жизнью за удовольствие жить
в нем…
— Я тебе серьезно говорю, Сергей Александрыч. Чего киснуть
в Узле-то? По рукам, что ли? Костя на заводах будет управляться, а мы с тобой на прииски; вот только
моя нога немного поправится…
— Вы знаете, Хиония Алексеевна, что я никогда не вмешиваюсь
в дела Nicolas, — это
мой принцип.
— Знаю, что острижете, — грубо проговорил Лепешкин, вынимая толстый бумажник. — Ведь у тебя голова-то, Иван Яковлич, золотая, прямо сказать, кабы не дыра
в ней… Не стоял бы ты на коленях перед мужиком, ежели бы этих своих глупостев с женским полом не выкидывал. Да… Вот тебе деньги, и чтобы завтра они у меня на столе лежали. Вот тебе
мой сказ, а векселей твоих даром не надо, — все равно на подтопку уйдут.
— Я? Привалова? — удивилась Антонида Ивановна, повертывая к мужу свое мокрое лицо с следами
мыла на шее и голых плечах. «Ах да, непосредственность…» — мелькнуло у ней опять
в голове, и она улыбнулась.
— О,
моя рыбка еще гуляет пока
в воде… Да!.. Нужно терпение, Александр Павлыч… Везде терпение, особенно с рыбой. Пусть ее порезвится, погуляет, а там мы ее и подцепим…
— Отчего же, я с удовольствием взялся бы похлопотать… У меня даже есть план, очень оригинальный план. Только с одним условием: половина ваша, а другая —
моя. Да… Но прежде чем я вам его раскрою, скажите мне одно: доверяете вы мне или нет? Так и скажите, что думаете
в настоящую минуту…
— Да, но все-таки один
в поле не воин… Вы только дайте мне честное слово, что если
мой план вам понравится — барыши пополам. Да, впрочем, вы и сами увидите, что без меня трудно будет обойтись, потому что
в план входит несколько очень тонких махинаций.
— Как вам сказать: и верю и не верю… Пустяки
в нашей жизни играют слишком большую роль, и против них иногда мы решительно бессильны. Они опутывают нас по рукам и по ногам, приносят массу самых тяжелых огорчений и служат неиссякаемым источником других пустяков и мелочей. Вы сравните: самый страшный враг — тот, который подавляет нас не единичной силой, а количеством.
В тайге охотник бьет медведей десятками, — и часто делается жертвой комаров. Я не отстаиваю
моей мысли, я только высказываю
мое личное мнение.
—
Мое мнение… Знаете, Александр Павлыч,
в лице Привалова есть что-то такое — скрытность, упрямство, подозрительность, — право, трудно сказать с первого раза.
— Да бог его знает… Он, кажется, служил
в военной службе раньше… Я иногда, право, боюсь за
моих девочек: молодо-зелено, как раз и головка закружится, только доктор все успокаивает… Доктор прав: самая страшная опасность та, которая подкрадывается к вам темной ночью, тишком, а тут все и все налицо. Девочкам во всяком случае хороший урок… Как вы думаете?
— Это верно-с… — продолжал Заплатин. — Все
в один голос кричат… А
моей Хине, знаете, везде забота: с утра треплется по городу.
— Видишь, Надя, какое дело выходит, — заговорил старик, — не сидел бы я, да и не думал, как добыть деньги, если бы
мое время не ушло. Старые друзья-приятели кто разорился, кто на том свете, а новых трудно наживать. Прежде стоило рукой повести Василию Бахареву, и за капиталом дело бы не стало, а теперь… Не знаю вот, что еще
в банке скажут: может, и поверят. А если не поверят, тогда придется обратиться к Ляховскому.
— Я слышала, что Привалов нынче почти совсем не бывает у Бахаревых, — проговорила Антонида Ивановна, тоже стараясь попасть
в тон равнодушия. — Вероятно, дела по опеке отнимают у него все свободное время.
Мой Александр целые ночи просиживает за какими-то бумагами.
— Вот и отлично, — обрадовался Привалов. — Это хозяин
моей квартиры
в Узле, — объяснял он Бахареву, — следовательно, от него я могу получить все необходимые указания и, может быть, даже материалы.
— А я вас давно ищу, Сергей Александрыч, — весело заговорила Надежда Васильевна, останавливаясь пред Приваловым. — Вы, кажется, скучаете?.. Вот
мой кавалер тоже не знает, куда ему деваться, — прибавила она с улыбкой, указывая головой на Лоскутова, который действительно был жалок
в настоящую минуту.
— Но ведь я могла быть другим человеком, — продолжала Зося
в каком-то полузабытьи, не слушая Лоскутова. — Может быть, никто так сильно не чувствует пустоту той жизни, какою я живу… Этой пустотой отравлены даже самые удовольствия… Если бы… Вам, может быть, скучно слушать
мою болтовню?
— Вы не можете… Ха-ха!.. И вот единственный человек, которого я уважала… Отчего вы не скажете мне прямо?.. Ведь я умела же побороть свой девический стыд и первая сказала, что вас люблю… Да… а вы даже не могли отплатить простой откровенностью на
мое признание, а спрятались за пустую фразу. Да, я
в настоящую минуту
в тысячу раз лучше вас!.. Я теперь поняла все… вы любите Надежду Васильевну… Да?
— Позвольте, Василий Назарыч, — предупредил Ляховский гостя. — Если вы рассчитываете на
мой кредит, — у меня ничего нет
в настоящую минуту… Даю вам честное слово!..
— На прощанье?! Спокойно?! Боже
мой… Нет, ты никуда не уйдешь… я живую замурую тебя
в четыре стены, и ты не увидишь света божьего… На прощанье! Хочешь разве, чтобы я тебя проклял на прощанье?.. И прокляну… Будь ты проклята, будьте вы оба прокляты!..
— Я?! ставлю вас?!
в неловкое положение?!? Все смеются над
моим произношением?!? И это говорите мне вы… Агриппина Филипьевна?!?
Для кого паслись
в киргизской степи стада баранов, из которых после топили сало, делали
мыло и свечи?
— Мне кажется, что вы меня не так поняли, Софья Игнатьевна, — заговорил Привалов. — Для осуществления
моих планов нужен не один человек, не два, а сотни и тысячи людей. Я глубоко убежден
в том, что эта тысяча явится и сделает то, чего мы с вами не успеем или не сумеем.
Ты, по-видимому, больше занят своим, а не
моим счастьем, и если что делаешь якобы для меня, все это,
в сущности, приятно больше тебе.
— Марья Степановна, вы, вероятно, слыхали, как
в этом доме жил
мой отец, сколько там было пролито напрасно человеческой крови, сколько сделано подлостей.
В этом же доме убили
мою мать, которую не спасла и старая вера.
— А кто же больше?.. Он… Непременно он. У меня положительных данных нет
в руках, но я голову даю на отсечение, что это его рук дело. Знаете, у нас, практиков, есть известный нюх. Я сначала не доверял этому немцу, а потом даже совсем забыл о нем, но теперь для меня вся картина ясна: немец погубил нас… Это будет получше Пуцилло-Маляхинского!.. Поверьте
моей опытности.
— Да, так вот
в чем дело! Ну, это еще не велико горе. Катерина Ивановна, конечно, девица первый сорт по всем статьям, но сокрушаться из-за нее, право, не стоит. Поверь
моей опытности
в этом случае.
— Вот уж сорочины скоро, как Катю
мою застрелили, — заговорила Павла Ивановна, появляясь опять
в комнате. — Панихиды по ней служу, да вот собираюсь как-нибудь летом съездить к ней на могилку поплакать… Как жива-то была, сердилась я на нее, а теперь вот жаль! Вспомнишь, и горько сделается, поплачешь. А все-таки я благодарю бога, что он не забыл ее: прибрал от сраму да от позору.
— Про
мою жизнь, Павла Ивановна, кажется, все знают — не секрет… Шила
в мешке не утаишь.
— Я вам объясню, Надежда Васильевна, почему доктор скрывал от вас
мое появление здесь, — заговорил Привалов, опуская глаза. — Он боялся, что я могу явиться к вам не совсем
в приличном виде… Доктор так добр, что хотел, хотя на время, скрыть
мои недостатки от вас…
— Скажу тебе прямо, Надя… Прости старика за откровенность и за то, что он суется не
в свои дела. Да ведь ты-то
моя, кому же и позаботиться о дочери, как не отцу?.. Ты вот растишь теперь свою дочь и пойми, чего бы ты ни сделала, чтобы видеть ее счастливой.