Неточные совпадения
Золотой позумент в два ряда был наложен на переднее полотнище сарафана от
самого верху
до подола; между позументами красиво блестели большие аметистовые пуговицы.
Верочка нехотя вышла из комнаты. Ей
до смерти хотелось послушать, что будет рассказывать Хиония Алексеевна. Ведь она всегда привозит с собой целую кучу рассказов и новостей, а тут еще
сама сказала, что ей «очень и очень нужно видеть Марью Степановну». «Этакая мамаша!» — думала девушка, надувая и без того пухлые губки.
Последняя фраза целиком долетела
до маленьких розовых ушей Верочки, когда она подходила к угловой комнате с полной тарелкой вишневого варенья. Фамилия Привалова заставила ее даже вздрогнуть… Неужели это тот
самый Сережа Привалов, который учился в гимназии вместе с Костей и когда-то жил у них? Один раз она еще укусила его за ухо, когда они играли в жгуты… Сердце Верочки по неизвестной причине забило тревогу, и в голове молнией мелькнула мысль: «Жених… жених для Нади!»
— Да начать хоть с Хины, папа. Ну, скажи, пожалуйста, какое ей дело
до меня? А между тем она является с своими двусмысленными улыбками к нам в дом, шепчет мне глупости, выворачивает глаза то на меня, то на Привалова. И положение Привалова было
самое глупое, и мое тоже не лучше.
Наследство Привалова в эти несколько дней выросло
до ста миллионов, и, кроме того, ходили
самые упорные слухи о каких-то зарытых сокровищах, которые остались после старика Гуляева.
— Конечно, только пока… — подтверждала Хиония Алексеевна. — Ведь не будет же в
самом деле Привалов жить в моей лачуге… Вы знаете, Марья Степановна, как я предана вам, и если хлопочу, то не для своей пользы, а для Nadine. Это такая девушка, такая… Вы не знаете ей цены, Марья Степановна! Да… Притом, знаете, за Приваловым все будут ухаживать, будут его ловить… Возьмите Зосю Ляховскую, Анну Павловну, Лизу Веревкину — ведь все невесты!.. Конечно, всем им далеко
до Nadine, но ведь чем враг не шутит.
Легонько пошатываясь и улыбаясь рассеянной улыбкой захмелевшего человека, Бахарев вышел из комнаты.
До ушей Привалова донеслись только последние слова его разговора с
самим собой: «А Привалова я полюбил… Ей-богу, полюбил! У него в лице есть такое… Ах, черт побери!..» Привалов и Веревкин остались одни. Привалов задумчиво курил сигару, Веревкин отпивал из стакана портер большими аппетитными глотками.
Половодов, припоминая смешного дядюшку, громко хохотал и вслух разговаривал
сам с собой. Такая беседа один на один и особенно странный смех донеслись даже
до гостиной, через которую проходила Антонида Ивановна в белом пеньюаре из тонкого батиста.
Ляховский
до того неистовствовал на этот раз, что с ним пришлось отваживаться. Дядюшка держал себя невозмутимо и даже превзошел
самого Альфонса Богданыча. Он ни разу не повысил тона и не замолчал, как это делал в критические минуты Альфонс Богданыч.
— Оставь ты ее, ради Христа, — вступилась Марья Степановна за свою любимицу, которая
до ушей вспыхнула
самым ярким румянцем.
После этой сцены Привалов заходил в кабинет к Василию Назарычу, где опять все время разговор шел об опеке. Но, несмотря на взаимные усилия обоих разговаривавших, они не могли попасть в прежний хороший и доверчивый тон, как это было
до размолвки. Когда Привалов рассказал все, что
сам узнал из бумаг, взятых у Ляховского, старик недоверчиво покачал головой и задумчиво проговорил...
Поэтому после вспышки со стороны Василия Назарыча Данила Семеныч увлекался на половину «
самой», где его поили чаем, ублажали, и Марья Степановна снисходила даже
до того, что из собственных рук подносила ему серебряную чарку анисовки.
— Цветет-то она цветет, да кабы не отцвела скоро, — с подавленным вздохом проговорила старуха, —
сам знаешь, девичья краса
до поры
до время, а Надя уж в годах, за двадцать перевалило. Мудрят с отцом-то, а вот счастья господь и не посылает… Долго ли
до греха — гляди, и завянет в девках. А Сережа-то прост, ох как прост, Данилушка. И в кого уродился, подумаешь… Я так полагаю, што он в мать, в Варвару Павловну пошел.
Прежде всего выступила на сцену история составления уставной грамоты, [Уставная грамота — акт, определяющий отношения между помещиком и крестьянами
до совершения выкупной сделки; составлялся, по «Положению» 1861 года об отмене крепостного права,
самим помещиком и утверждался мировым посредником, избранным из среды дворян.] что относилось еще ко времени опекунства Сашки Холостова.
В результате получалось население в сорок тысяч, совершенно обезземеленное,
самое существование которого во всем зависит от рокового «впредь
до усмотрения».
Все эти хлопоты, которые переживались всеми в старом приваловском доме, как-то не касались только
самого хозяина, Игнатия Львовича. Ему было не
до того. Пролетка Веревкина чуть не каждый день останавливалась пред подъездом,
сам Nicolas грузно высаживал свою «натуру» из экипажа и, поднявшись с трудом во второй этаж, медведем вваливался в кабинет Игнатия Львовича.
Ляховский расходился
до того, что даже велел подавать завтрак к себе в кабинет, что уж совсем не было в его привычках. Необыкновенная любезность хозяина тронула Бахарева, хотя вообще он считал Ляховского
самым скрытным и фальшивым человеком; ему понравилась даже та форма, в которой Ляховский между слов успел высказать, что ему все известно о положении дел Бахарева.
Доктор был глубоко убежден, что Зося совсем не любила Лоскутова и даже не могла его полюбить, а только
сама уверила себя в своей любви и шаг за шагом довела себя
до рокового объяснения.
Пока Половодов шел
до спальни, Антонида Ивановна успела уничтожить все следы присутствия постороннего человека в комнате и сделала вид, что спит. Привалов очутился в
самом скверном положении, какое только можно себе представить. Он попал на какое-то кресло и сидел на нем, затаив дыхание; кровь прилила в голову, и колени дрожали от волнения. Он слышал, как Половодов нетвердой походкой вошел в спальню, поставил свечу на ночной столик и, не желая тревожить спавшей жены, осторожно начал раздеваться.
Доктор только пожал плечами, потому что, в
самом деле, какой философ разрешит все тайны дамских симпатий и антипатий? Объяснять Зосе, что Заплатина преследует Зосю за ее богатство и красоту, доктор не решался, предоставляя Зосе своим умом доходить
до корня вещей.
Хина в
самых живых красках очертила собравшуюся на воды публику и заставила хохотать свою юную собеседницу
до слез; затем последовал ряд портретов общих знакомых в Узле, причем Бахаревым и Веревкиным досталось прежде всего. А когда Заплатина перешла к изображению «гордеца» Половодова, Зося принялась хохотать, как сумасшедшая, и кончила тем, что могла только махать руками.
Я говорил с вашим новым управляющим и
сам просматривал конторские отчеты и сметы: все дела запущены
до безобразия, и в случае ликвидации дай бог свести концы с концами.
Ему не перенести такого позора, и если он не умрет
до суда, то умрет во время
самого суда.
Старостиха Анисья тончайшим голосом завела песню, ее подхватили десятки голосов, и она полилась нестройной, колыхавшейся волной, вырвалась на улицу и донеслась вплоть
до деревни, где оставались только
самые древние старушки, которые охали и крестились, прислушиваясь, как мир гуляет.
Вышла
самая тяжелая и неприятная сцена. Привалову было совестно пред стариком, что он
до сих пор не был еще у него с визитом, хотя после своего последнего разговора с Марьей Степановной он мог его и не делать.
— Я рассказал вам все, что
сам знаю, — закончил Привалов. — Веревкин, по всей вероятности, послал мне подробное письмо о всем случившемся, но я
до сих пор ничего не получал от него. Вероятно, письмо потерялось…
Подъезжая еще к Ирбиту, Привалов уже чувствовал, что ярмарка висит в
самом воздухе. Дорога была избита
до того, что экипаж нырял из ухаба в ухаб, точно в сильнейшую морскую качку. Нервные люди получали от такой езды морскую болезнь. Глядя на бесконечные вереницы встречных и попутных обозов, на широкие купеческие фуры, на эту точно нарочно изрытую дорогу, можно было подумать, что здесь только что прошла какая-то многотысячная армия с бесконечным обозом.
— Вы простите меня за то, что я слишком много говорю о
самом себе, — говорил Привалов останавливаясь. — Никому и ничего я не говорил
до сих пор и не скажу больше… Мне случалось встречать много очень маленьких людей, которые вечно ко всем пристают со своим «я», — это очень скучная и глупая история. Но вы выслушайте меня
до конца; мне слишком тяжело, больше чем тяжело.
Таким образом Веревкин проник
до гостиной Марьи Степановны, где частенько составлялись
самые веселые преферансы, доставлявшие старушкам большое удовольствие. Он являлся как-то случайно и всегда умел уезжать вовремя. Когда Веревкина не было дня три, старушки начинали скучать и даже ссорились за картами.
Зал узловского окружного суда был битком набит
самой избранной публикой, всегда жадной
до интересных процессов на пикантной подкладке.
— Я думал об этом, Надежда Васильевна, и могу вам сказать только то, что Зося не имеет никакого права что-нибудь говорить про вас, — ответил доктор. — Вы, вероятно, заметили уже, в каком положении семейные дела Зоси… Я с своей стороны только могу удивляться, что она еще
до сих пор продолжает оставаться в Узле.
Самое лучшее для нее — это уехать отсюда.
Не прошло недели деревенского житья, как Надежда Васильевна почувствовала уже, что времени у нее не хватает для
самой неотступной работы, не говоря уже о том, что было бы желательно сделать. Приходилось, как говорится, разрываться на части, чтобы везде поспеть: проведать опасную родильницу, помочь нескольким больным бабам, присмотреть за выброшенными на улицу ребятишками… А там уже
до десятка белоголовых мальчуганов и девчонок исправно являлись к Надежде Васильевне каждое утро, чтобы «происходить грамоту».
— У меня есть
до вас большая просьба. Я уеду надолго, может быть, на год. Если бы вы согласились помогать Илье Гаврилычу в нашем деле, я был бы совершенно спокоен за все. Мне необходимо такое доверенное лицо, на которое я мог бы положиться как на
самого себя.
Неточные совпадения
Городничий (дрожа).По неопытности, ей-богу по неопытности. Недостаточность состояния…
Сами извольте посудить: казенного жалованья не хватает даже на чай и сахар. Если ж и были какие взятки, то
самая малость: к столу что-нибудь да на пару платья. Что же
до унтер-офицерской вдовы, занимающейся купечеством, которую я будто бы высек, то это клевета, ей-богу клевета. Это выдумали злодеи мои; это такой народ, что на жизнь мою готовы покуситься.
Городничий (с неудовольствием).А, не
до слов теперь! Знаете ли, что тот
самый чиновник, которому вы жаловались, теперь женится на моей дочери? Что? а? что теперь скажете? Теперь я вас… у!.. обманываете народ… Сделаешь подряд с казною, на сто тысяч надуешь ее, поставивши гнилого сукна, да потом пожертвуешь двадцать аршин, да и давай тебе еще награду за это? Да если б знали, так бы тебе… И брюхо сует вперед: он купец; его не тронь. «Мы, говорит, и дворянам не уступим». Да дворянин… ах ты, рожа!
Аммос Федорович (в сторону).Вот выкинет штуку, когда в
самом деле сделается генералом! Вот уж кому пристало генеральство, как корове седло! Ну, брат, нет,
до этого еще далека песня. Тут и почище тебя есть, а
до сих пор еще не генералы.
Хлестаков. Нет, батюшка меня требует. Рассердился старик, что
до сих пор ничего не выслужил в Петербурге. Он думает, что так вот приехал да сейчас тебе Владимира в петлицу и дадут. Нет, я бы послал его
самого потолкаться в канцелярию.
По левую сторону городничего: Земляника, наклонивший голову несколько набок, как будто к чему-то прислушивающийся; за ним судья с растопыренными руками, присевший почти
до земли и сделавший движенье губами, как бы хотел посвистать или произнесть: «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!» За ним Коробкин, обратившийся к зрителям с прищуренным глазом и едким намеком на городничего; за ним, у
самого края сцены, Бобчинский и Добчинский с устремившимися движеньями рук друг к другу, разинутыми ртами и выпученными друг на друга глазами.