Неточные совпадения
— Отчего же он не остановился у Бахаревых? — соображала Заплатина, заключая свои кости в корсет. — Видно, себе на уме… Все-таки сейчас поеду к Бахаревым. Нужно предупредить Марью Степановну… Вот и партия Nadine. Точно с неба жених свалился! Этакое счастье этим богачам: своих денег не
знают куда девать, а тут, как снег на голову, зять миллионер… Воображаю: у Ляховского дочь, у Половодова сестра, у Веревкиных дочь, у Бахаревых целых две… Вот извольте тут разделить между ними одного жениха!..
Все, конечно,
знали скудные размеры жалованья Виктора Николаича и, когда заходила речь об их широкой жизни, обыкновенно говорили: «Помилуйте, да ведь у Хионии Алексеевны пансион; она
знает отлично французский язык…».
— Молода еще;
все будет
знать — скоро состарится.
— Ах, Марья Степановна!.. Уж я не стала бы напрасно вас тревожить. Нарочно пять раз посылала Матрешку, а она через буфетчика от приваловского человека
всю подноготную разузнала. Только устрой, господи, на пользу!.. Уж если это не жених, так
весь свет пройти надо: и молодой, и красивый, и богатый. Мил-лио-нер… Да ведь вам лучше это
знать!
Верочка начала выгружать
весь запас собранных ею наблюдений, постоянно путаясь, повторяла одно и то же несколько раз. Надежда Васильевна с безмолвным сожалением смотрела на эту горячую сцену и не
знала, что ей делать и куда деваться.
— Взять теперешних ваших опекунов: Ляховский — тот давно присосался, но поймать его ужасно трудно; Половодов еще только присматривается, нельзя ли сорвать свою долю. Когда я был опекуном, я из кожи лез, чтобы, по крайней мере, привести
все в ясность; из-за этого и с Ляховским рассорился, и опеку оставил, а на мое место вдруг назначают Половодова. Если бы я
знал… Мне хотелось припугнуть Ляховского, а тут вышла вон какая история. Кто бы этого мог ожидать? Погорячился,
все дело испортил.
— Да, сошла, бедная, с ума… Вот ты и подумай теперь хоть о положении Привалова: он приехал в Узел —
все равно как в чужое место, еще хуже. А
знаешь, что загубило
всех этих Приваловых? Бесхарактерность.
Все они — или насквозь добрейшая душа, или насквозь зверь; ни в чем середины не
знали.
— Сергей Александрыч… Сергей Александрыч с Константином Васильичем
все книжки читали, поэтому из них можно и крупы и муки намолоть. Сережа-то и маленьким когда был, так зверьком и выглядывал: то веревки из него вей, то хоть ты его расколи, — одним словом, приваловская кровь. А впрочем, кто его
знает, может, и переменился.
Он только рассмеялся, когда
узнал, что Гуляев
все капиталы завещал внуку.
Словом, жизнь, не сдерживаемая более ничем, не
знала середины и лилась через край широкой волной, захватывая
все на своем пути.
Прежде
всего ей пришлось пожалеть, что Привалову неудобно поместиться в доме Бахаревых, — злые языки могут бог
знает что говорить!
— Конечно, только пока… — подтверждала Хиония Алексеевна. — Ведь не будет же в самом деле Привалов жить в моей лачуге… Вы
знаете, Марья Степановна, как я предана вам, и если хлопочу, то не для своей пользы, а для Nadine. Это такая девушка, такая… Вы не
знаете ей цены, Марья Степановна! Да… Притом,
знаете, за Приваловым
все будут ухаживать, будут его ловить… Возьмите Зосю Ляховскую, Анну Павловну, Лизу Веревкину — ведь
все невесты!.. Конечно,
всем им далеко до Nadine, но ведь чем враг не шутит.
Василий Назарыч
все время прихварывал и почти не выходил из своего кабинета. Он всегда очень любезно принимал Привалова и подолгу разговаривал об опеке. От Надежды Васильевны он
знал ее последний разговор с матерью и серьезно ей заметил...
— Слава богу, слава богу, что вы приехали наконец! — улыбаясь Привалову, говорила Павла Ивановна. — Дом-то валится у вас, нужен хозяйский глаз… Да, я
знаю это по себе, голубчик,
знаю. У меня
все вон развалилось.
Привалов через несколько минут имел удовольствие
узнать последние новости и был посвящен почти во
все городские тайны. Виктор Васильич болтал без умолку, хотя после пятой рюмки хереса язык у него начал заметно прилипать. Он был с Приваловым уже на «ты».
— А что, Сергей Александрыч, — проговорил Бахарев, хлопая Привалова по плечу, — вот ты теперь третью неделю живешь в Узле, поосмотрелся? Интересно
знать, что ты надумал… а? Ведь твое дело молодое, не то что наше, стариковское: на
все четыре стороны скатертью дорога. Ведь не сидеть же такому молодцу сложа руки…
— Да… Но ведь миллионами не заставишь женщину любить себя… Порыв, страсть — да разве это покупается на деньги? Конечно,
все эти Бахаревы и Ляховские будут ухаживать за Приваловым: и Nadine и Sophie, но… Я, право, не
знаю, что находят мужчины в этой вертлявой Зосе?.. Ну, скажите мне, ради бога, что в ней такого: маленькая, сухая, вертлявая, белобрысая… Удивляюсь!
— Конечно, он вам зять, — говорила Хиония Алексеевна, откидывая голову назад, — но я всегда скажу про него: Александр Павлыч — гордец… Да, да. Лучше не защищайте его, Агриппина Филипьевна. Я
знаю, что он и к вам относится немного критически… Да-с. Что он директор банка и приваловский опекун, так и, господи боже, рукой не достанешь! Ведь не
всем же быть директорами и опекунами, Агриппина Филипьевна?
— Вот еще Ляховский… Разжился фальшивыми ассигнациями да краденым золотом, и черту не брат! Нет, вот теперь до
всех вас доберется Привалов… Да. Он даром что таким выглядит тихоньким и, конечно, не будет иметь успеха у женщин, но Александра Павлыча с Ляховским подтянет.
Знаете, я слышала, что этого несчастного мальчика, Тита Привалова, отправили куда-то в Швейцарию и сбросили в пропасть. Как вы думаете, чьих рук это дельце?
— А я все-таки
знаю и желаю, чтобы Nicolas хорошенько подобрал к рукам и Привалова и опекунов… Да. Пусть Бахаревы останутся с носом и любуются на свою Nadine, а мы женим Привалова на Алле… Вот увидите. Это только нужно повести дело умненько: tete-a-tete, [свидание наедине (фр.).] маленький пикник, что-нибудь вроде нервного припадка… Ведь эти мужчины
все дураки: увидали женщину, — и сейчас глаза за корсет. Вот мы…
— Ах, я пошутила, Агриппина Филипьевна. Но за
всем тем я мое дело
знаю…
—
Знаю, что острижете, — грубо проговорил Лепешкин, вынимая толстый бумажник. — Ведь у тебя голова-то, Иван Яковлич, золотая, прямо сказать, кабы не дыра в ней… Не стоял бы ты на коленях перед мужиком, ежели бы этих своих глупостев с женским полом не выкидывал. Да… Вот тебе деньги, и чтобы завтра они у меня на столе лежали. Вот тебе мой сказ, а векселей твоих даром не надо, —
все равно на подтопку уйдут.
Привалов смотрел на нее вопросительным взглядом и осторожно положил свою левую руку на правую — на ней еще оставалась теплота от руки Антониды Ивановны. Он почувствовал эту теплоту во
всем теле и решительно не
знал, что сказать хозяйке, которая продолжала ровно и спокойно рассказывать что-то о своей maman и дядюшке.
— Откуда вы
все это
узнали и… для чего?
— Да вы решительно, кажется,
все на свете
знаете…
«Сестры Бахаревы, Алла, Анна Павловна, Аня Пояркова… черт
знает, что это за народ: для чего они живут, одеваются, выезжают, — эти жалкие создания, не годные никуда и ни на что, кроме замужества, которым исчерпываются
все их цели, надежды и желания.
— А ведь я чего не надумалась здесь про тебя, — продолжала Марья Степановна, усаживая гостя на низенький диванчик из карельской березы, — и болен-то ты, и на нас-то на
всех рассердился, и бог
знает какие пустяки в голову лезут. А потом и не стерпела: дай пошлю Витю, ну, и послала, может, помешала тебе?
— Да по
всему: у вас просто сердце не лежит к заводскому делу, а Костя в этом отношении фанатик. Он решительно и
знать ничего не хочет, кроме заводского дела.
— Как вы нашли доктора? — спрашивала Надежда Васильевна, когда доктор уехал. — Он произвел на вас неприятное впечатление своей вежливостью и улыбками? Уж это его неисправимый недостаток, а во
всем остальном это замечательный, единственный человек. Вы полюбите его
всей душой, когда
узнаете поближе. Я не хочу захваливать его вперед, чтобы не испортить вашего впечатления…
— Да трудно и
узнать, потому что я почти
все забыл за пятнадцать лет.
— Я не буду говорить о себе, а скажу только о вас. Игнатий Львович зарывается с каждым днем
все больше и больше. Я не скажу, чтобы его курсы пошатнулись от того дела, которое начинает Привалов; но представьте себе: в одно прекрасное утро Игнатий Львович серьезно заболел, и вы… Он сам не может
знать хорошенько собственные дела, и в случае серьезного замешательства
все состояние может уплыть, как вода через прорванную плотину. Обыкновенная участь таких людей…
Все привыкли к тому, что Альфонс Богданыч должен был
все знать,
все предупредить,
все угадать,
всем угодить и
все вынести на своей спине, — к чему еще тут фамилия?
— Мне Верета больше нравится;
знаете, в ней есть что-то такое нетронутое, как переход от вчерашней девочки к завтрашней барышне. Тогда пиши пропало
все, потому что начнется это жеманство да кривлянье. Пойдемте в гостиную, — прибавил он, подхватывая Привалова, по своей привычке, под руку.
— Ну, так вы, батенька, ничего не видели; это unicus [редкий экземпляр (лат.).] в своем роде… Да, да. Наш доктор отыскал его… Замечательная голова: философ, ученый, поэт —
все, что хотите, черт его
знает, чего он только не учил и чего не
знает! В высшей степени талантливая натура. И очень благодарен доктору за этот подарок.
— Да бог его
знает… Он, кажется, служил в военной службе раньше… Я иногда, право, боюсь за моих девочек: молодо-зелено, как раз и головка закружится, только доктор
все успокаивает… Доктор прав: самая страшная опасность та, которая подкрадывается к вам темной ночью, тишком, а тут
все и
все налицо. Девочкам во всяком случае хороший урок… Как вы думаете?
Раз, когда Привалов тихо разговаривал с Верочкой в синей гостиной, издали послышались тяжелые шаги Василия Назарыча. Девушка смутилась и
вся вспыхнула, не
зная, что ей делать. Привалов тоже почувствовал себя не особенно приятно, но
всех выручила Марья Степановна, которая как раз вошла в гостиную с другой стороны и встретила входившего Василия Назарыча. Старик, заметив Привалова, как-то немного растерялся, а потом с улыбкой проговорил...
После этой сцены Привалов заходил в кабинет к Василию Назарычу, где опять
все время разговор шел об опеке. Но, несмотря на взаимные усилия обоих разговаривавших, они не могли попасть в прежний хороший и доверчивый тон, как это было до размолвки. Когда Привалов рассказал
все, что сам
узнал из бумаг, взятых у Ляховского, старик недоверчиво покачал головой и задумчиво проговорил...
Здесь Лука
узнал, что у «Сереженьки» что-то вышло с старшей барышней, но она ничего не сказывает «самой»; а «Сереженька» нигде не бывает,
все сидит дома и, должно быть, болен, как говорит «сама».
Его железная натура, кажется, не
знала, что такое усталость, и жить по целым месяцам в глубине тайги, по неделям спать под прикрытием полотняной палатки на снегу в горах, делать тысячеверстные экскурсии верхом — во
всех этих подвигах Данила Шелехов не
знал соперников.
— Это верно-с… — продолжал Заплатин. —
Все в один голос кричат… А моей Хине,
знаете, везде забота: с утра треплется по городу.
— Собственно, я не был болен… — замялся Привалов, чувствуя на себе пристальный взгляд девушки. — Но это
все равно… Мне хотелось бы только
знать, каково истинное положение дел Василья Назарыча. Обратиться к нему прямо я не решился…
Когда она сидела в гостиной Агриппины Филипьевны и в сотый раз перебирала
все, что успела
узнать и придумать относительно Бахаревых, Данилушки и Привалова, приехала Антонида Ивановна.
— Ах, я, право, совсем не интересуюсь этим Приваловым, — отозвалась Хиония Алексеевна. — Не рада, что согласилась тогда взять его к себе на квартиру.
Все это Марья Степановна… Сами
знаете, какой у меня характер: никак не могу отказать, когда меня о чем-нибудь просят…
Константин Бахарев был фанатик заводского дела, как Василий Бахарев был фанатиком золотопромышленности. Это были две натуры одного закала, почему, вероятно, они и не могли понять друг друга. Костя не
знал и ничего не хотел
знать, кроме своих заводов, тогда как Привалов постоянно переживал
все муки неустоявшейся мысли, искавшей выхода и не находившей, к чему прилепиться.
— А ведь
знаете, Сергей Александрыч, — говорил Лоскутов своим простым уверенным тоном, — я вполне сочувствую
всем вашим планам и могу только удивляться, как это люди вроде Константина Васильича могут относиться к ним с таким равнодушием.
— Только одно слово, пани Марина, а иначе — я погиб… Только одно слово. О, пани
все на свете
знает… пани
все видела, пани стоит сказать одно слово, и мы
все спасены.
— О! пани Марина, кто же не
знает, что вы первая красавица… во
всей Польше первая!.. Да… И лучше
всех танцевали мазурочки, и одевались лучше
всех, и
все любили пани Марину без ума. Пани Марина сердится на меня, а я маленький человек и делал только то, чего хотел пан Игнатий.
— О, конечно, он не так хорошо танцует, как танцевали кавалеры с пани Мариной… Но пан Игнатий хочет видеть настоящую мазурку,
знаете, мазур Хлопицкого? Не мазуру Контского, а мазур Хлопицкого… Паненка Зося не
знает про кавалера… Сюрприз,
все сюрприз, везде сюрприз…
— Да ведь я вам говорил, что ничего не
знаю, что
все бумаги у Половодова. С него и спрашивайте.
— Немножко еще потерпите, Игнатий Львович, — отвечал Половодов, вытягивая свои длинные ноги. — Ведь вы
знаете, что для нас теперь самое важное — выиграть время… А когда Оскар Филипыч устроит
все дело, тогда мы с Николаем Иванычем не так заговорим.