Неточные совпадения
Волосы цвета верблюжьей шерсти
были распущены по плечам, но они
не могли задрапировать ни жилистой худой шеи, ни грязной ночной кофты, открывавшей благодаря оторванной верхней пуговке высохшую костлявую грудь.
Матрешке в экстренных случаях
не нужно
было повторять приказаний, — она, по одному мановению руки, с быстротой пушечного ядра летела хоть на край света.
Сама по себе Матрешка
была самая обыкновенная, всегда грязная горничная, с порядочно измятым глупым лицом и большими темными подглазницами под бойкими карими глазами; ветхое ситцевое платье всегда
было ей
не впору и сильно стесняло могучие юные формы.
— Бабы — так бабы и
есть, — резонировал Заплатин, глубокомысленно рассматривая расшитую цветным шелком полу своего халата. — У них свое на уме! «Жених» — так и
было… Приехал человек из Петербурга, — да он и смотреть-то на ваших невест
не хочет! Этакого осетра женить… Тьфу!..
Заплатина круто повернулась перед зеркалом и посмотрела на свою особу в три четверти. Платье сидело кошелем; на спине оно отдувалось пузырями и ложилось вокруг ног некрасивыми тощими складками, точно под ними
были палки. «Разве надеть новое платье, которое подарили тогда Панафидины за жениха Капочке? — подумала Заплатина, но сейчас же решила: —
Не стоит… Еще, пожалуй, Марья Степановна подумает, что я заискиваю перед ними!» Почтенная дама придала своей физиономии гордое и презрительное выражение.
Заплатин
был рассудительный человек и сразу сообразил, что дело
не в репутации, а в том, что сто восемьдесят рублей его жалованья сами по себе ничего
не обещают в будущем, а плюс три тысячи представляют нечто очень существенное.
В других комнатах мебель
была сборная, обои
не первой молодости, занавески с пятнами и отпечатками грязных пальцев Матрешки.
Чтобы выполнить во всех деталях этот грандиозный план, у Заплатиных
не хватало средств, а главное, что
было самым больным местом в душе Хионии Алексеевны, — ее салон обходили первые узловские богачи — Бахаревы, Ляховские и Половодовы.
Нужно отдать полную справедливость Хионии Алексеевне, что она
не отчаивалась относительно будущего: кто знает, может
быть, и на ее улице
будет праздник — времена переменчивы.
Это, конечно,
были только условные фразы, которые имели целью придать вес Виктору Николаичу,
не больше того. Советов никаких
не происходило, кроме легкой супружеской перебранки с похмелья или к ненастной погоде. Виктор Николаич и
не желал вмешиваться в дела своей жены.
Надежда Васильевна, старшая дочь Бахаревых,
была высокая симпатичная девушка лет двадцати. Ее, пожалуй, можно
было назвать красивой, но на Маргариту она уже совсем
не походила. Сравнение Хионии Алексеевны вызвало на ее полном лице спокойную улыбку, но темно-серые глаза, опушенные густыми черными ресницами, смотрели из-под тонких бровей серьезно и задумчиво. Она откинула рукой пряди светло-русых гладко зачесанных волос, которые выбились у нее из-под летней соломенной шляпы, и спокойно проговорила...
— Что же в этом дурного, mon ange? У всякой Маргариты должен
быть свой Фауст. Это уж закон природы… Только я никого
не подыскивала, а жених сам явился. Как с неба упал…
«Вот этой жениха
не нужно
будет искать: сама найдет, — с улыбкой думала Хиония Алексеевна, провожая глазами убегавшую Верочку. — Небось
не закиснет в девках, как эти принцессы, которые умеют только важничать… Еще считают себя образованными девушками, а когда пришла пора выходить замуж, — так я же им и ищи жениха. Ох, уж эти мне принцессы!»
Как всегда в этих случаях бывает, крючки ломались, пуговицы отрывались, завязки лопались; кажется, чего проще иголки с ниткой, а между тем за ней нужно
было бежать к Досифее, которая производила в кухне настоящее столпотворение и ничего
не хотела знать, кроме своих кастрюль и горшков.
— Устрой, милостивый господи, все на пользу… — вслух думал старый верный слуга, поплевывая на суконку. — Уж, кажется, так бы хорошо, так бы хорошо… Вот думать, так
не придумать!.. А из себя-то какой молодец… в прероду свою вышел. Отец-от вон какое дерево
был: как, бывало, размахнется да ударит, так замертво и вынесут.
— Теперь уж ничего
не поделаешь… А вот вы, козочка, кушайте поменьше — и талия
будет. Мы в пансионе уксус
пили да известку
ели, чтобы интереснее казаться…
— Какой там Привалов…
Не хочу знать никакого Привалова! Я сам Привалов… к черту!.. — кричал Бахарев, стараясь попасть снятым сапогом в Игоря. — Ты, видно, вчера пьян
был… без задних ног, раккалия!.. Привалова жена в окно выбросила… Привалов давно умер, а он: «Привалов приехал…» Болван!
Привалова поразило больше всего то, что в этом кабинете решительно ничего
не изменилось за пятнадцать лет его отсутствия, точно он только вчера вышел из него. Все
было так же скромно и просто, и стояла все та же деловая обстановка. Привалову необыкновенно хорошо казалось все: и кабинет, и старик, и даже самый воздух, отдававший дымом дорогой сигары.
— Ты уж
не обессудь нас на нашем угощенье, — заговорила Марья Степановна, наливая гостю щей; нужно заметить, что своими щами Марья Степановна гордилась и
была глубоко уверена, что таких щей никто
не умеет варить, кроме Досифеи.
Всего несколько дней назад Хионии Алексеевне представлялся удобный случай к этому, но она
не могла им воспользоваться, потому что тут
была замешана его сестра, Анна Павловна; а Анна Павловна, девушка хотя и
не первой молодости и считает себя передовой, но… и т. д. и т. д.
Марья Степановна ничего
не ответила, потому что
была занята поведением Верочки и Виктора Васильевича, которые давно пересмеивались насчет Хионии Алексеевны.
— Нет, я в это время
был в Петербурге, — ответил Привалов,
не понимая вопроса.
Я это еще понимаю, потому что Холостов
был в свое время сильным человеком и старые благоприятели поддерживали; но перевести частный долг, притом сделанный мошеннически, на наследников… нет, я этого никогда
не пойму.
Бахарев воспользовался случаем выслать Привалова из кабинета, чтобы скрыть овладевшее им волнение; об отдыхе, конечно,
не могло
быть и речи, и он безмолвно лежал все время с открытыми глазами. Появление Привалова обрадовало честного старика и вместе с тем вызвало всю желчь, какая давно накопилась у него на сердце.
Досифея поняла, что разговор идет о ней, и мимикой объяснила, что Костеньки нет, что его
не любит сам и что она помнит, как маленький Привалов любил
есть соты.
Привалов должен
был отведать всего, чтобы
не обидеть хозяйки.
С появлением девушек в комнату ворвались разные детские воспоминания, которые для постороннего человека
не имели никакого значения и могли показаться смешными, а для действующих лиц
были теперь особенно дороги.
—
Будет вам, стрекозы, — строго остановила Марья Степановна, когда всеми овладело самое оживленное настроение, последнее
было неприлично, потому что Привалов
был все-таки посторонний человек и мог осудить. — Мы вот все болтаем тут разные пустяки, а ты нам ничего
не расскажешь о себе, Сергей Александрыч.
— Мама, какая ты странная, — вступилась Надежда Васильевна. — Все равно мы с тобой
не поймем, если Сергей Александрыч
будет рассказывать нам о своих делах по заводам.
Последнее поразило Привалова: оглянувшись на свое прошлое, он должен
был сознаться, что еще
не начинал даже жить в том смысле, как это понимала Марья Степановна.
— Папа, пожалей меня, — говорила девушка, ласкаясь к отцу. — Находиться в положении вещи, которую всякий имеет право приходить осматривать и приторговывать… нет, папа, это поднимает такое нехорошее чувство в душе! Делается как-то обидно и вместе с тем гадко… Взять хоть сегодняшний визит Привалова: если бы я
не должна
была являться перед ним в качестве товара, которому только из вежливости
не смотрят в зубы, я отнеслась бы к нему гораздо лучше, чем теперь.
— Да начать хоть с Хины, папа. Ну, скажи, пожалуйста, какое ей дело до меня? А между тем она является с своими двусмысленными улыбками к нам в дом, шепчет мне глупости, выворачивает глаза то на меня, то на Привалова. И положение Привалова
было самое глупое, и мое тоже
не лучше.
— А вот сейчас… В нашем доме является миллионер Привалов; я по необходимости знакомлюсь с ним и по мере этого знакомства открываю в нем самые удивительные таланты, качества и добродетели. Одним словом, я кончаю тем, что начинаю думать: «А ведь
не дурно
быть madame Приваловой!» Ведь тысячи девушек сделали бы на моем месте именно так…
— Нет, постой. Это еще только одна половина мысли. Представь себе, что никакого миллионера Привалова никогда
не существовало на свете, а существует миллионер Сидоров, который является к нам в дом и в котором я открываю существо, обремененное всеми человеческими достоинствами, а потом начинаю думать: «А ведь
не дурно
быть madame Сидоровой!» Отсюда можно вывести только такое заключение, что дело совсем
не в том, кто явится к нам в дом, а в том, что я невеста и в качестве таковой должна кончить замужеством.
Мы уже сказали, что у Гуляева
была всего одна дочь Варвара, которую он любил и
не любил в одно и то же время, потому что это
была дочь, тогда как упрямому старику нужен
был сын.
Этот оригинальный брак
был заключен из политических расчетов: раз, чтобы
не допустить разорения Шатровских заводов, и, второе, чтобы соединить две такие фамилии, как Приваловы и Гуляевы.
Рождение внука
было для старика Гуляева торжеством его идеи. Он сам помолодел и пестовал маленького Сережу, как того сына, которого
не мог дождаться.
Отношения его к зятю
были немного странные: во-первых, он ничего
не дал за дочерью, кроме дома и богатого приданого; во-вторых, он
не выносил присутствия зятя, над которым смеялся в глаза и за глаза, может
быть, слишком жестоко.
— Нет, Вася, умру… — слабым голосом шептал старик, когда Бахарев старался его успокоить. — Только вот тебя и ждал, Вася. Надо мне с тобой переговорить… Все, что у меня
есть, все оставляю моему внучку Сергею…
Не оставляй его… О Варваре тоже позаботься: ей еще много горя
будет, как я умру…
Какой-то дикий разгул овладел всеми: на целые десятки верст дорога устилается красным сукном, чтобы только проехать по ней пьяной компании на бешеных тройках; лошадей
не только
поят, но даже моют шампанским; бесчисленные гости располагаются как у себя дома, и их угощают целым гаремом из крепостных красавиц.
Александр Привалов, потерявший голову в этой бесконечной оргии, совсем изменился и, как говорили о нем, — задурил. Вконец притупившиеся нервы и расслабленные развратом чувства
не могли уже возбуждаться вином и удовольствиями: нужны
были человеческие страдания, стоны, вопли, человеческая кровь.
В каких-нибудь пять лет он
не только спустил последние капиталы, которые остались после Привалова, но чуть
было совсем
не пустил все заводы с молотка.
Конечно, эта замысловатая операция
не могла
быть выполнена одним Сашкой, а он действовал при помощи горного исправника и иных.
Бахарев два раза съездил в Петербург, чтобы отстоять интересы Сергея Привалова, и, наконец, добился своего: гуляевские капиталы, то
есть только остатки от них, потому что Александр Привалов
не различал своего от имущества жены и много растратил, —
были выделены в часть Сергея Привалова.
Дело в том, что Константин Бахарев
был упрям
не менее отца, а известно, что двум медведям плохо жить в одной берлоге.
По натуре добрый и по-своему неглупый, Виктор Васильич
был тем, что называется «рубаха-парень», то
есть не мог
не делать того, что делали другие, и шел туда, куда его толкали обстоятельства.
Это
была неустойчивая, подвижная, крайне впечатлительная натура, искавшая деятельности и
не находившая ее.
Последнее
было не совсем справедливо.
Набожна она
была, как монахиня, и выстаивала,
не моргнув глазом, самую длинную раскольничью службу, какая совершалась в моленной Марьи Степановны.
У нее для всех обиженных судьбой и людьми всегда
было в запасе ласковое, теплое слово, она умела и утешить, и погоревать вместе, а при случае и поплакать; но Верочка умела и
не любить, — ее трудно
было вывести из себя, но раз это произошло, она
не забывала обиды и
не умела прощать.