Неточные совпадения
— А ты вот что, Хина, — проговорил Заплатин, наблюдавший за последними маневрами жены. — Ты
не очень тово… понимаешь? Пожалей херес-то… А
то у тебя нос совсем клюквой…
Заплатин был рассудительный человек и сразу сообразил, что дело
не в репутации, а в
том, что сто восемьдесят рублей его жалованья сами по себе ничего
не обещают в будущем, а плюс три тысячи представляют нечто очень существенное.
А между
тем Виктор Николаич продолжал получать свои триста рублей в год, хотя служил уже
не в уездном суде, а топографом при узловской межевой канцелярии.
Это вполне современное явление никому
не резало глаз, а подводилось под разряд
тех фактов, которые правы уже по одному
тому, что они существуют.
Это, конечно, были только условные фразы, которые имели целью придать вес Виктору Николаичу,
не больше
того. Советов никаких
не происходило, кроме легкой супружеской перебранки с похмелья или к ненастной погоде. Виктор Николаич и
не желал вмешиваться в дела своей жены.
Девушка знаками объяснила глухонемой, что над ней пошутили и что никакого жениха нет и
не будет. Досифея недоверчиво покачала головой и объяснила знаками, что это ей сказала «сама»,
то есть Марья Степановна.
Между
тем Привалов совсем
не был красив.
Верочка начала выгружать весь запас собранных ею наблюдений, постоянно путаясь, повторяла одно и
то же несколько раз. Надежда Васильевна с безмолвным сожалением смотрела на эту горячую сцену и
не знала, что ей делать и куда деваться.
Как всегда в этих случаях бывает, крючки ломались, пуговицы отрывались, завязки лопались; кажется, чего проще иголки с ниткой, а между
тем за ней нужно было бежать к Досифее, которая производила в кухне настоящее столпотворение и ничего
не хотела знать, кроме своих кастрюль и горшков.
Привалова поразило больше всего
то, что в этом кабинете решительно ничего
не изменилось за пятнадцать лет его отсутствия, точно он только вчера вышел из него. Все было так же скромно и просто, и стояла все
та же деловая обстановка. Привалову необыкновенно хорошо казалось все: и кабинет, и старик, и даже самый воздух, отдававший дымом дорогой сигары.
Наступила тяжелая пауза; все испытывали
то неловкое чувство, которое охватывает людей, давно
не видавших друг друга. Этим моментом отлично воспользовалась Хиония Алексеевна, которая занимала наблюдательный пост в полутемном коридорчике. Она почти насильно вытолкнула Надежду Васильевну в гостиную, перекрестив ее вдогонку.
Это мимолетное детское воспоминание унесло Привалова в
то далекое, счастливое время, когда он еще
не отделял себя от бахаревской семьи.
Даже Хиония Алексеевна — и
та почувствовала некоторый священный трепет при мысли, что имела счастье обедать с миллионером; она, правда, делала несколько попыток самостоятельно вступить в разговор с Приваловым, но,
не встречая поддержки со стороны Марьи Степановны, красноречиво умолкала.
— Какой это замечательно умный человек, Сергей Александрыч. Вы представить себе
не можете! Купцы его просто на руках носят… И какое остроумие! Недавно на обвинительную речь прокурора он ответил так: «Господа судьи и господа присяжные… Я могу сравнить речь господина прокурора с
тем, если б человек взял ложку, почерпнул щей и пронес ее, вместо рта, к уху». Понимаете: восторг и фурор!..
Дело кончилось
тем, что Верочка, вся красная, как пион, наклонилась над самой тарелкой; кажется, еще одна капелька, и девушка раскатилась бы таким здоровым молодым смехом, какого стены бахаревского дома
не слыхали со дня своего основания.
Я надеялся, что когда заводы будут под казенной опекой, — они если
не поправятся,
то не будут приносить дефицита, а между
тем Масман в один год нахлопал на заводы новый миллионный долг.
Не думал я дожить до
того, чтобы Шатровские заводы продали за долги.
Бахарев воспользовался случаем выслать Привалова из кабинета, чтобы скрыть овладевшее им волнение; об отдыхе, конечно,
не могло быть и речи, и он безмолвно лежал все время с открытыми глазами. Появление Привалова обрадовало честного старика и вместе с
тем вызвало всю желчь, какая давно накопилась у него на сердце.
— Да ведь пятнадцать лет
не видались, Надя… Это вот сарафан полежит пятнадцать лет, и у
того сколько новостей: тут моль подбила, там пятно вылежалось. Сергей Александрыч
не в сундуке лежал, а с живыми людьми, поди, тоже жил…
Последнее поразило Привалова: оглянувшись на свое прошлое, он должен был сознаться, что еще
не начинал даже жить в
том смысле, как это понимала Марья Степановна.
— Папа, пожалей меня, — говорила девушка, ласкаясь к отцу. — Находиться в положении вещи, которую всякий имеет право приходить осматривать и приторговывать… нет, папа, это поднимает такое нехорошее чувство в душе! Делается как-то обидно и вместе с
тем гадко… Взять хоть сегодняшний визит Привалова: если бы я
не должна была являться перед ним в качестве товара, которому только из вежливости
не смотрят в зубы, я отнеслась бы к нему гораздо лучше, чем теперь.
— Да начать хоть с Хины, папа. Ну, скажи, пожалуйста, какое ей дело до меня? А между
тем она является с своими двусмысленными улыбками к нам в дом, шепчет мне глупости, выворачивает глаза
то на меня,
то на Привалова. И положение Привалова было самое глупое, и мое тоже
не лучше.
— А вот сейчас… В нашем доме является миллионер Привалов; я по необходимости знакомлюсь с ним и по мере этого знакомства открываю в нем самые удивительные таланты, качества и добродетели. Одним словом, я кончаю
тем, что начинаю думать: «А ведь
не дурно быть madame Приваловой!» Ведь тысячи девушек сделали бы на моем месте именно так…
— Нет, постой. Это еще только одна половина мысли. Представь себе, что никакого миллионера Привалова никогда
не существовало на свете, а существует миллионер Сидоров, который является к нам в дом и в котором я открываю существо, обремененное всеми человеческими достоинствами, а потом начинаю думать: «А ведь
не дурно быть madame Сидоровой!» Отсюда можно вывести только такое заключение, что дело совсем
не в
том, кто явится к нам в дом, а в
том, что я невеста и в качестве таковой должна кончить замужеством.
— Да, но ведь трудно обвинять людей в
том, чего они
не в состоянии понимать.
— Вот для
того, чтобы показать им всем их глупость, я никогда
не пойду замуж, папа.
Шестилетний мальчик
не понимал, конечно, значения этих странных слов и смотрел на деда с широко раскрытым ртом. Дело в
том, что, несмотря на свои миллионы, Гуляев считал себя глубоко несчастным человеком: у него
не было сыновей, была только одна дочь Варвара, выданная за Привалова.
Мы уже сказали, что у Гуляева была всего одна дочь Варвара, которую он любил и
не любил в одно и
то же время, потому что это была дочь, тогда как упрямому старику нужен был сын.
Павел Михайлыч никогда
не любил своего зятя, но относился с глубоким уважением к фамилии, которую
тот носил.
Рождение внука было для старика Гуляева торжеством его идеи. Он сам помолодел и пестовал маленького Сережу, как
того сына, которого
не мог дождаться.
Несмотря на свою близость к старику Гуляеву, а также и на
то, что в течение многих лет он вел все его громадные дела, Бахарев сам по себе ничего
не имел, кроме знания приискового дела и несокрушимой энергии.
Несчастная жена Привалова, конечно,
не могла сочувствовать
той жизни, которая творилась вокруг нее.
Воспитанная в самых строгих правилах беспрекословного повиновения мужней воле, она все-таки как женщина, как жена и мать
не могла помириться с
теми оргиями, которые совершались в ее собственном доме, почти у нее на глазах.
Бахарев два раза съездил в Петербург, чтобы отстоять интересы Сергея Привалова, и, наконец, добился своего: гуляевские капиталы,
то есть только остатки от них, потому что Александр Привалов
не различал своего от имущества жены и много растратил, — были выделены в часть Сергея Привалова.
Старшего сына, Костю, Бахарев тоже очень любил, но
тот почти совсем
не жил дома, а когда, по окончании университетского курса, он вернулся домой, между ними и произошли
те «контры», о которых Лука сообщил Привалову.
Дело в
том, что Константин Бахарев был упрям
не менее отца, а известно, что двум медведям плохо жить в одной берлоге.
По натуре добрый и по-своему неглупый, Виктор Васильич был
тем, что называется «рубаха-парень»,
то есть
не мог
не делать
того, что делали другие, и шел туда, куда его толкали обстоятельства.
Это был очень смелый план, но Хиония Алексеевна
не унывала, принимая во внимание
то, что Привалов остановился в рублевом номере, а также некоторые другие материалы, собранные Матрешкой с разных концов.
— Конечно, только пока… — подтверждала Хиония Алексеевна. — Ведь
не будет же в самом деле Привалов жить в моей лачуге… Вы знаете, Марья Степановна, как я предана вам, и если хлопочу,
то не для своей пользы, а для Nadine. Это такая девушка, такая… Вы
не знаете ей цены, Марья Степановна! Да… Притом, знаете, за Приваловым все будут ухаживать, будут его ловить… Возьмите Зосю Ляховскую, Анну Павловну, Лизу Веревкину — ведь все невесты!.. Конечно, всем им далеко до Nadine, но ведь чем враг
не шутит.
Каждый новый визит Привалова и радовал Марью Степановну, и как-то заботил: она
не могла
не видеть, что Надя нравилась Привалову и что он инстинктивно ищет ее общества, но уж что-то очень скоро заваривалось
то, чего так страстно желала в душе Марья Степановна.
Марья Степановна решилась переговорить с дочерью и выведать от нее,
не было ли у них чего. Раз она заметила, что они о чем-то так долго разговаривали; Марья Степановна нарочно убралась в свою комнату и сказала, что у нее голова болит: она
не хотела мешать «божьему делу», как она называла брак. Но когда она заговорила с дочерью о Привалове,
та только засмеялась, странно так засмеялась.
— Вы, мама, добьетесь
того, что я совсем
не буду выходить из своей комнаты, когда у нас бывает Привалов. Мне просто совестно… Если человек хорошо относится ко мне, так вы хотите непременно его женить. Мы просто желаем быть хорошими знакомыми — и только.
Та работа, о которой он мечтал, как-то
не делалась, а все откладывалась день за день.
Не отдавая себе отчета в
том, что его тянуло в бахаревский дом, Привалов скучал в
те свободные промежутки, которые у него оставались между двумя визитами к Бахаревым.
— Мне тяжело ехать, собственно,
не к Ляховскому, а в этот старый дом, который построен дедом, Павлом Михайлычем. Вам, конечно, известна история
тех безобразий, какие творились в стенах этого дома. Моя мать заплатила своей жизнью за удовольствие жить в нем…
Не потому, что они стоят так дорого, и даже
не потому, что с этими именно заводами срослись наши лучшие семейные воспоминания, — нет, я люблю их за
тот особенный дух, который вносит эта работа в жизнь.
Надежда Васильевна ничего
не ответила, а только засмеялась и посмотрела на Привалова вызывающим, говорившим взглядом. Слова девушки долго стояли в ушах Привалова, пока он их обдумывал со всех возможных сторон. Ему особенно приятно было вспомнить
ту энергичную защиту, которую он так неожиданно встретил со стороны Надежды Васильевны. Она была за него: между ними, незаметно для глаз, вырастало нравственное тяготение.
— Да как вам сказать… У нее совсем особенный взгляд на жизнь, на счастье. Посмотрите, как она сохранилась для своих лет, а между
тем сколько она пережила… И заметьте, она никогда
не пользовалась ничьей помощью. Она очень горда, хотя и выглядит такой простой.
— Гм… Видите ли, Сергей Александрыч, я приехал к вам, собственно, по делу, — начал Веревкин,
не спуская глаз с Привалова. — Но прежде позвольте один вопрос… У вас
не заходила речь обо мне,
то есть старик Бахарев ничего вам
не говорил о моей особе?
Об этом еще успеете наслушаться; но я говорю вам все это в
тех видах, чтобы
не обманывать на свой счет.