Неточные совпадения
Не думал я дожить до
того,
чтобы Шатровские заводы продали за долги.
Бахарев воспользовался случаем выслать Привалова из кабинета,
чтобы скрыть овладевшее им волнение; об отдыхе, конечно,
не могло быть и речи, и он безмолвно лежал все время с открытыми глазами. Появление Привалова обрадовало честного старика и вместе с
тем вызвало всю желчь, какая давно накопилась у него на сердце.
— Вот для
того,
чтобы показать им всем их глупость, я никогда
не пойду замуж, папа.
Бахарев два раза съездил в Петербург,
чтобы отстоять интересы Сергея Привалова, и, наконец, добился своего: гуляевские капиталы,
то есть только остатки от них, потому что Александр Привалов
не различал своего от имущества жены и много растратил, — были выделены в часть Сергея Привалова.
Об этом еще успеете наслушаться; но я говорю вам все это в
тех видах,
чтобы не обманывать на свой счет.
— Если бы я отдал землю башкирам, тогда чем бы заплатил мастеровым, которые работали на заводах полтораста лет?.. Земля башкирская, а заводы созданы крепостным трудом.
Чтобы не обидеть
тех и других, я должен отлично поставить заводы и тогда постепенно расплачиваться с своими историческими кредиторами. В какой форме устроится все это — я еще теперь
не могу вам сказать, но только скажу одно, — именно, что ни одной копейки
не возьму лично себе…
— Решительно
не будет, потому что в нем этого… как вам сказать… между нами говоря… нет именно
той смелости, которая нравится женщинам. Ведь в известных отношениях все зависит от уменья схватить удобный момент, воспользоваться минутой, а у Привалова… Я сомневаюсь,
чтобы он имел успех…
Агриппина Филипьевна никогда и ничего
не требовала от своего божка, кроме
того,
чтобы этот божок непременно жил под одной с ней кровлей, под ее крылышком.
«Недостает решительности! Все зависит от
того,
чтобы повести дело смелой, твердой рукой, — думал Половодов, ходя по кабинету из угла в угол. — Да еще этот дурак Ляховский тут торчит: дела
не делает и другим мешает. Вот если бы освободиться от него…»
Распахнув окно, Половодов посмотрел в сад, на аллеи из акаций и тополей, на клумбы и беседки, но это было все
не то: он был слишком взволнован,
чтобы любоваться природой.
Чтобы окончательно развеселить собравшееся за чаем общество, Виктор Васильич принялся рассказывать какой-то необыкновенный анекдот про Ивана Яковлича и кончил
тем, что Марья Степановна
не позволила ему досказать все до конца, потому что весь анекдот сводился на очень пикантные подробности, о которых было неудобно говорить в присутствии девиц.
— С
той разницей, что вы и Костя совершенно иначе высказались по поводу приисков: вы
не хотите быть золотопромышленником потому, что считаете такую деятельность совершенно непроизводительной; Костя, наоборот, считает золотопромышленность вполне производительным трудом и разошелся с отцом только по вопросу о приисковых рабочих… Он рассказывает ужасные вещи про положение этих рабочих на золотых промыслах и прямо сравнил их с каторгой, когда отец настаивал,
чтобы он ехал с ним на прииски.
Привалов испытывал вдвойне неприятное и тяжелое чувство: раз — за
тех людей, которые из кожи лезли,
чтобы нагромоздить это ни к чему
не пригодное и жалкое по своему безвкусию подобие дворца, а затем его давила мысль, что именно он является наследником этой ни к чему
не годной ветоши.
— Я
не буду говорить о себе, а скажу только о вас. Игнатий Львович зарывается с каждым днем все больше и больше. Я
не скажу,
чтобы его курсы пошатнулись от
того дела, которое начинает Привалов; но представьте себе: в одно прекрасное утро Игнатий Львович серьезно заболел, и вы… Он сам
не может знать хорошенько собственные дела, и в случае серьезного замешательства все состояние может уплыть, как вода через прорванную плотину. Обыкновенная участь таких людей…
О странностях Ляховского, о его страшной скупости ходили тысячи всевозможных рассказов, и нужно сознаться, что большею частью они были справедливы. Только, как часто бывает в таких случаях, люди из-за этой скупости и странностей
не желают видеть
того, что их создало. Наживать для
того,
чтобы еще наживать, — сделалось
той скорлупой, которая с каждым годом все толще и толще нарастала на нем и медленно хоронила под своей оболочкой живого человека.
Никто, кажется,
не подумал даже, что могло бы быть, если бы Альфонс Богданыч в одно прекрасное утро взял да и забастовал,
то есть
не встал утром с пяти часов,
чтобы несколько раз обежать целый дом и обругать в несколько приемов на двух диалектах всю прислугу;
не пошел бы затем в кабинет к Ляховскому,
чтобы получить свою ежедневную порцию ругательств, крика и всяческого неистовства,
не стал бы сидеть ночи за своей конторкой во главе двадцати служащих, которые,
не разгибая спины, работали под его железным началом, если бы, наконец, Альфонс Богданыч
не обладал счастливой способностью являться по первому зову, быть разом в нескольких местах, все видеть, и все слышать, и все давить, что попало к нему под руку.
Основной план действия Половодов и дядюшка, конечно,
не открыли Ляховскому, а воспользовались им только для первого шага,
то есть
чтобы затянуть дело по опеке.
Марья Степановна именно
того и ждала,
чтобы Привалов открылся ей, как на духу. Тогда она все извинила бы ему и все простила, но теперь другое дело: он, очевидно, что-то скрывает от нее, значит, у него совесть
не чиста.
— Но ведь эти затраты правительство делало
не из личной пользы, а
чтобы создать крупную заводскую промышленность. Примеры Англии, Франции, наконец Америки — везде одно и
то же. Сначала правительство и нация несомненно теряли от покровительственной системы,
чтобы потом наверстать свои убытки с лихвой и вывести промышленность на всемирный рынок.
Но
чтобы иметь право на такую роскошь, как отдельная комната, Надежде Васильевне пришлось выдержать
ту мелкую борьбу, какая вечно кипит под родительскими кровлями: Марья Степановна и слышать ничего
не хотела ни о какой отдельной комнате, потому — для чего девке отдельная комната, какие у ней такие важные дела?..
Обед был подан в номере, который заменял приемную и столовую. К обеду явились пани Марина и Давид. Привалов смутился за свой деревенский костюм и пожалел, что согласился остаться обедать. Ляховская отнеслась к гостю с
той бессодержательной светской любезностью, которая ничего
не говорит.
Чтобы попасть в тон этой дамы, Привалову пришлось собрать весь запас своих знаний большого света. Эти трогательные усилия по возможности разделял доктор, и они вдвоем едва тащили на себе тяжесть светского ига.
В его груди точно что-то растаяло, и ему с болезненной яркостью представилась мысль: вот он, старик, доживает последние годы,
не сегодня завтра наступит последний расчет с жизнью, а он накануне своих дней оттолкнул родную дочь, вместо
того чтобы простить ее.
Чтобы замять этот неприятный разговор, Надежда Васильевна стала расспрашивать Привалова о его мельнице и хлебной торговле. Ее так интересовало это предприятие, хотя от Кости о нем она ничего никогда
не могла узнать: ведь он с самого начала был против мельницы, как и отец. Привалов одушевился и подробно рассказал все, что было им сделано и какие успехи были получены; он
не скрывал от Надежды Васильевны
тех неудач и разочарований, какие выступали по мере ближайшего знакомства с делом.
Веревкин
не проходил по бахаревской передней без
того,
чтобы не кинуть старику какую-нибудь колючую шуточку вместе с красным словечком.
Не прошло недели деревенского житья, как Надежда Васильевна почувствовала уже, что времени у нее
не хватает для самой неотступной работы,
не говоря уже о
том, что было бы желательно сделать. Приходилось, как говорится, разрываться на части,
чтобы везде поспеть: проведать опасную родильницу, помочь нескольким больным бабам, присмотреть за выброшенными на улицу ребятишками… А там уже до десятка белоголовых мальчуганов и девчонок исправно являлись к Надежде Васильевне каждое утро,
чтобы «происходить грамоту».
В комнате больного попеременно дежурили Привалов, Нагибин или сам доктор. Что касается Надежды Васильевны,
то доктор непременно настаивал,
чтобы она переселилась в деревню, где
не будет слышать стонов и воплей несчастного больного.
Ему самому было
не веселее, и он даже жалел, что Зося продолжает еще жить, жить для
того,
чтобы спускаться все ниже и ниже по
той покатой, скользкой плоскости, по которой она теперь уже катилась.
— Скажу тебе прямо, Надя… Прости старика за откровенность и за
то, что он суется
не в свои дела. Да ведь ты-то моя, кому же и позаботиться о дочери, как
не отцу?.. Ты вот растишь теперь свою дочь и пойми, чего бы ты ни сделала,
чтобы видеть ее счастливой.
Неточные совпадения
Хлестаков. Да вот тогда вы дали двести,
то есть
не двести, а четыреста, — я
не хочу воспользоваться вашею ошибкою; — так, пожалуй, и теперь столько же,
чтобы уже ровно было восемьсот.
Один из них, например, вот этот, что имеет толстое лицо…
не вспомню его фамилии, никак
не может обойтись без
того,
чтобы, взошедши на кафедру,
не сделать гримасу, вот этак (делает гримасу),и потом начнет рукою из-под галстука утюжить свою бороду.
Анна Андреевна. Ну что ты? к чему? зачем? Что за ветреность такая! Вдруг вбежала, как угорелая кошка. Ну что ты нашла такого удивительного? Ну что тебе вздумалось? Право, как дитя какое-нибудь трехлетнее.
Не похоже,
не похоже, совершенно
не похоже на
то,
чтобы ей было восемнадцать лет. Я
не знаю, когда ты будешь благоразумнее, когда ты будешь вести себя, как прилично благовоспитанной девице; когда ты будешь знать, что такое хорошие правила и солидность в поступках.
В это время слышны шаги и откашливания в комнате Хлестакова. Все спешат наперерыв к дверям, толпятся и стараются выйти, что происходит
не без
того,
чтобы не притиснули кое-кого. Раздаются вполголоса восклицания:
Почтмейстер. Сам
не знаю, неестественная сила побудила. Призвал было уже курьера, с
тем чтобы отправить его с эштафетой, — но любопытство такое одолело, какого еще никогда
не чувствовал.
Не могу,
не могу! слышу, что
не могу! тянет, так вот и тянет! В одном ухе так вот и слышу: «Эй,
не распечатывай! пропадешь, как курица»; а в другом словно бес какой шепчет: «Распечатай, распечатай, распечатай!» И как придавил сургуч — по жилам огонь, а распечатал — мороз, ей-богу мороз. И руки дрожат, и все помутилось.