Неточные совпадения
— Родной брат
будет Петру-то Елисеичу… — шепнула на ухо Катре слабая на язык Домнушка. —
Лет, поди, с десять не видались, а теперь вот пришел. Насчет воли допытаться пришел, — прибавила она, оглядываясь. — Эти долгоспинники хитрящие… Ничего спроста у них не делается. Настоящие выворотни!
В действительности же этого не
было: заводские рабочие хотя и ждали воли с часу на час, но в них теперь говорила жестокая заводская муштра, те рабьи инстинкты, которые искореняются только
годами.
Скоро весь господский дом заснул, и только еще долго светился огонек в кабинете Петра Елисеича. Он все ходил из угла в угол и снова переживал неприятную сцену с Палачом. Сколько
лет выдерживал, терпел, а тут соломинкой прорвало… Не следовало горячиться, конечно, а все-таки
есть человеческое достоинство, черт возьми!..
Маленькому Пете Мухину
было двенадцать
лет, когда он распрощался с своею Самосадкой, увозя с собой твердую решимость во что бы то ни стало бежать от антихристовой учебы.
Все это происходило за пять
лет до этого дня, и Петр Елисеич снова переживал свою жизнь, сидя у Нюрочкиной кроватки. Он не слыхал шума в соседних комнатах, не слыхал, как расходились гости, и опомнился только тогда, когда в господском доме наступила полная тишина. Мельники, говорят, просыпаются, когда остановится мельничное колесо, так
было и теперь.
Когда-то давно Ганна
была и красива и «товста», а теперь остались у ней кожа да кости. Даже сквозь жупан выступали на спине худые лопатки. Сгорбленные плечи, тонкая шея и сморщенное лицо делали Ганну старше ее
лет, а обмотанная бумажною шалью голова точно
была чужая. Стоптанные старые сапоги так и болтались у ней на ногах. С моста нужно
было подняться опять в горку, и Ганна приостановилась, чтобы перевести немного дух: у ней давно болела грудь.
У Морока
был свой гонор, и в течение
лета он оставался почти честным человеком, за исключением мелких краж где-нибудь на покосе.
Когда родился первый ребенок, Илюшка, Рачитель избил жену поленом до полусмерти: это
было отродье Окулка. Если Дунька не наложила на себя рук, то благодаря именно этому ребенку, к которому она привязалась с болезненною нежностью, — она все перенесла для своего любимого детища, все износила и все умела забыть. Много
лет прошло, и только сегодняшний случай поднял наверх старую беду. Вот о чем плакала Рачителиха, проводив своего Илюшку на Самосадку.
—
Будет вам грешить-то, — умоляла начетчица, схватив обоих за руки. — Перестаньте, ради Христа! Столько
годов не видались, а тут вон какие разговоры подняли… Баушка, слышишь, перестань: тебе я говорю?
Мухин внимательно оглядывал всю избу, которая оставалась все такою же, какою
была сорок
лет назад.
Эта встреча произвела на Петра Елисеича неприятное впечатление, хотя он и не видался с Мосеем несколько
лет. По своей медвежьей фигуре Мосей напоминал отца, и старая Василиса Корниловна поэтому питала к Мосею особенную привязанность, хотя он и жил в отделе. Особенностью Мосея, кроме слащавого раскольничьего говора,
было то, что он никогда не смотрел прямо в глаза, а куда-нибудь в угол. По тому, как отнеслись к Мосею набравшиеся в избу соседи, Петр Елисеич видел, что он на Самосадке играет какую-то роль.
— Ишь быстроногая… — любовно повторяла Таисья, улепетывая за Нюрочкой. Таисье
было под сорок
лет, но ее восковое лицо все еще
было красиво тою раскольничьею красотой, которая не знает износа. Неслышные, мягкие движения и полумонашеский костюм придавали строгую женственность всей фигуре. Яркокрасные, строго сложенные губы говорили о неизжитом запасе застывших в этой начетчице сил.
— Ну, не
буду, не
буду!.. Конечно, строгость необходима, особенно с детьми… Вот у тебя дочь, у меня сын, а еще кто знает, чем они утешат родителей-то на старости
лет.
Воровства в Ключевском заводе вообще не
было, а единственный заводский вор Никешка Морок
летом проживал в конском пасеве.
Теперь уж поздно
было думать об Украине, где все «ридненькое» давно «вмерло», а «втикать до орды» на старости
лет стоило угона в Сибирь.
Прошел и успеньев день. Заводские служащие, отдыхавшие
летом, заняли свои места в конторе, как всегда, — им
было увеличено жалованье, как мастерам и лесообъездчикам. За контору никто и не опасался, потому что служащим, поколениями выраставшим при заводском деле и не знавшим ничего другого, некуда
было и деваться, кроме своей конторы. Вся разница теперь
была в том, что они
были вольные и никакой Лука Назарыч не мог послать их в «гору». Все смотрели на фабрику, что скажет фабрика.
Это
было на руку Таисье: одним глазом меньше, да и пошутить любил Самойло Евтихыч, а ей теперь совсем не до шуток. Дома оставалась одна Анфиса Егоровна, которая и приняла Таисью с обычным почетом. Хорошо
было в груздевском доме
летом, а зимой еще лучше: тепло, уютно, крепко.
Анфиса Егоровна привыкла к таким таинственным появлениям Таисьи и без слова провела ее в светелку наверх, где
летом привязана
была Оленка. Хозяйка мельком взглянула на Аграфену и, как Основа, сделала вид, что не узнала ее.
Это
было давно,
лет тридцать назад, и на Ключевском про Таисьин грех могли рассказать только старики.
Вот когда пригодились хоть отчасти те знания, которые
были приобретены Мухиным за границей, хотя за сорок
лет много воды утекло, и заводская крупная промышленность за это время успела шагнуть далеко.
— А как старушка-то Василиса Корниловна
будет рада! — продолжала свою мысль Анфиса Егоровна. — На старости
лет вместе бы со всеми детьми пожила. Тоже черпнула она горя в свою долю, а теперь порадуется.
Только детское лицо
было серьезно не сто
годам, и на нем ложилась какая-то тень.
— Я к тебе в гости на Самосадку приеду, писанка, — шутил он с девочкой. —
Летом будем в лес по грибы ходить… да?
Нюрочка
была в восторге, главным образом, от двух светелок, где
летом так хорошо.
Зима
была студеная, и в скиты проезжали через курень Бастрык, минуя Талый. Чистое болото промерзло, и ход
был везде. Дорога сокращалась верст на десять, и вместо двух переездов делали всего один. Аглаида всю дорогу думала о брате Матвее, с которым она увидалась ровно через два
года. И его прошибла слеза, когда он увидел ее в черном скитском одеянии.
— Архипа-то я помню, Енафа… Езжала в Тагил, когда он службу там правил. Почитай,
лет с сорок тому времю
будет, как он преставился. Угодный
был человек…
Келейка у ней
была маленькая, двоим негде повернуться, а Пульхерия спасалась в ней сорок
лет.
День шел за днем с томительным однообразием, особенно зимой, а
летом было тяжелее, потому что скитницы изнывали в своем одиночестве, когда все кругом зеленело, цвело и ликовало.
Случившийся на могилке о. Спиридония скандал на целое
лето дал пищу разговорам и пересудам, особенно по скитам. Все обвиняли мать Енафу, которая вывела головщицей какую-то пропащую девку. Конечно, голос у ней лучше, чем у анбашской Капитолины, а все-таки и себя и других срамить не доводится. Мать Енафа не обращала никакого внимания на эти скитские пересуды и
была даже довольна, что Гермоген с могилки о. Спиридония едва живой уплел ноги.
Парасковья Ивановна
была почтенная старушка раскольничьего склада, очень строгая и домовитая. Детей у них не
было, и старики жили как-то особенно дружно, точно сироты, что иногда бывает с бездетными парами. Высокая и плотная, Парасковья Ивановна сохранилась не по
годам и держалась в сторонке от жен других заводских служащих. Она
была из богатой купеческой семьи с Мурмоса и крепко держалась своей старой веры.
— Ну, так как, мать? — спрашивал Ефим Андреич. — За квартиру
будем получать пять цалковых, а в год-то ведь это все шестьдесят. Ежели и четыре, так и то сорок восемь рубликов… Не баран чихал, а голенькие денежки!
Ефим Андреич выслужил на медном руднике тридцать пять
лет и
был для рудниковой вольницы настоящею грозой.
Но потом все стихло, и стали ждать повестки: легкое место сказать, два
года с лишним как уехали и точно в воду канули, — должна
быть повестка.
— Ну, а ты как жить-то думаешь? — спрашивал Основа. — Хозяйство позорил, снова начинать придется… Углепоставщиком сколько
лет был?
Федорка за эти
годы совсем выровнялась и почти «заневестилась». «Ласые» темные глаза уже подманивали парубков. Гладкая вообще девка выросла, и нашлось бы женихов, кроме Пашки Горбатого. Старый Коваль упорно молчал, и Ганна теперь преследовала его с особенным ожесточением, предчувствуя беду. Конечно, сейчас Титу совестно глаза показать на мир, а вот
будет страда, и сваты непременно снюхаются. Ковалиха боялась этой страды до смерти.
Оленка уже
была по пятнадцатому
году, и ее голос резко выделялся высокими переливами, — хохлушки и тулянки
пели контральтовыми голосами, а кержанки сопрано.
Покос у Ковалей тоже
был незавидный, в сырые
лета совсем мокрый, да и подчистить его не догадывался никто.
Адам «начертан» богом пятого марта в шестом часу дня; без души он пролетал тридцать
лет, без
Евы жил тридцать дней, а в раю всего
был от шестого часу до девятого; сатана зародился на море Тивериадском, в девятом валу, а на небе он
был не более получаса; болезни в человеке оттого, что диавол «истыкал тело Адама» в то время, когда господь уходил на небо за душой, и т. д., и т. д.
Кстати у свата Коваля жеребенок по третьему
году есть — поверит сват и в долг.
— Ваши-то мочегане пошли свою землю в орде искать, — говорил Мосей убежденным тоном, — потому как народ пригонный, с расейской стороны… А наше дело особенное: наши деды на Самосадке еще до Устюжанинова жили. Нас неправильно к заводам приписали в казенное время… И бумага у нас
есть, штобы обернуть на старое. Который
год теперь собираемся выправлять эту самую бумагу, да только согласиться не можем промежду себя. Тоже у нас этих разговоров весьма достаточно, а розним…
—
Будет, родитель, достаточно поработано, а тебе пора и отдохнуть. Больно уж ты жаден у нас на работу-то… Не такие твои
года, штобы по куреням маяться.
Не один раз спрашивала Авгарь про убийство отца Гурия, и каждый раз духовный брат Конон отпирался. Всю жизнь свою рассказывал, а этого не признавал, потому что очень уж приставала к нему духовная сестра с этим Гурием. Да и дело
было давно,
лет десять тому назад.
— Ну, это не в Беловодье, а на расейской стороне. Такое озеро
есть, а на берегу стоял святый град Китиш. И жители в нем
были все благочестивые, а когда началась никонианская пестрота — святой град и ушел в воду. Слышен и звон и церковная служба. А мы уйдем на Кавказ, сестрица. Там места нежилые и всякое приволье. Всякая гонимая вера там сошлась: и молоканы, и субботники, и хлысты… Тепло там круглый
год, произрастание всякое, наших братьев и сестер найдется тоже достаточно… виноград…
— Груня, Грунюшка, опомнись… — шептал Макар, стоя перед ней. — Ворога твоего мы порешили… Иди и объяви начальству, што это я сделал: уйду в каторгу… Легче мне
будет!.. Ведь три
года я муку-мученическую принимал из-за тебя… душу ты из меня выняла, Груня. А что касаемо Кирилла, так слухи о нем пали до меня давно, и я еще по весне с Гермогеном тогда на могилку к отцу Спиридонию выезжал, чтобы его достигнуть.
Аристашка только замычал, с удивлением разглядывая новое начальство. Это
был небольшого роста господин, неопределенных
лет, с солдатскою физиономией; тусклый глаз неопределенного цвета суетливо ерзал по сторонам. Дорожный костюм
был сменен горно-инженерским мундиром. Все движения отличались порывистостью. В общем ничего запугивающего, как у крепостных управляющих, вроде Луки Назарыча, умевших наводить панику одним своим видом.
Нюрочке
было пятнадцать
лет, но смотрела она совсем большою, не по
годам.
— Интересно, когда он сделает мне признание?.. — соображала Нюрочка, увлекаемая вихрем молодого легкомыслия. — Может
быть, сегодня же… Если бы у него не
был один глаз косой и если бы вместо сорока
лет ему
было двадцать пять…
Много
было перемен в Ключевском заводе, и только один Морок оставался прежним Мороком: так же
лето он ходил в конных пастухах, а всю зиму околачивался в кабаке, и так же его били время от времени за разные мелкие кражи.
Лето было дождливое, и сена поставили сравнительно немного. Особенно неудачная вышла страда на Самосадке, где почти все сено сгнило. В горах это случается: заберется ненастье и кружится на одном месте. И в Мурмосе «сена не издались», так что негде
было и купить его ближе ста верст, да и в сторону орды тоже на траву вышел большой «неурождай». Об овсах ходили нехорошие слухи.
— А нам-то какая печаль? Мы ни овсом, ни сеном не торгуем. Подряды на дрова, уголь и транспорт сданы с торгов еще весной по средним ценам. Мы исполним то, что обещали, и потребуем того же и от других. Я понимаю, что
год будет тяжелый, но важен принцип. Да…