Неточные совпадения
Положение Татьяны
в семье было очень тяжелое. Это было всем хорошо известно, но каждый смотрел на это, как на что-то неизбежное. Макар пьянствовал, Макар походя бил жену, Макар вообще безобразничал, но где дело касалось жены — вся семья молчала и делала вид, что ничего не видит и не слышит. Особенно фальшивили
в этом случае старики, подставлявшие несчастную бабу под обух своими руками. Когда соседки
начинали приставать к Палагее, она подбирала строго губы и всегда отвечала одно и то же...
Главная контора
в Мурмосе сделала распоряжение не
начинать работ до осени, чтобы дать народу одуматься и самим тоже подумать.
В избу
начали набиваться соседи, явившиеся посмотреть на басурмана: какие-то старухи, старики и ребятишки, которых Мухин никогда не видал и не помнил. Он ласково здоровался со всеми и спрашивал, чьи и где живут. Все его знали еще ребенком и теперь смотрели на него удивленными глазами.
—
В чем дело? — спросил Петр Елисеич, чувствуя, что Мосей
начинает его пытать.
В этих словах слышалось чисто раскольничье недоверие, которое возмущало Петра Елисеича больше всего: что ему скрывать, пока ни он, ни другие решительно ничего не знали? Приставанье Мосея просто
начинало его бесить.
Припомнив какое-то мудреное борцовое колено, Самойло Евтихыч надеялся изловчиться и
начал подтягивать Спирьку
в правую сторону, как будто бы хотел его подшибить правою ногой.
Спирька
в свою очередь, как бык, забочился налево и
начал убирать свою левую ногу.
Он хотел подняться, но только застонал, — левая нога, которою он ударил Спирьку, была точно чужая, а страшная боль
в лодыжке заставила его застонать. Самойло Евтихыч пал ничком, его окружили и
начали поднимать.
Домой принесли Самойлу Евтихыча
в чекмене, как он боролся.
В кабинете, когда
начали снимать сапог с левой ноги, он закричал благим матом, так что Анфисе Егоровне сделалось дурно, и Таисья увела отпаивать ее водой. Пришлось ухаживать за больным Петру Елисеичу с казачком Тишкой.
«Вышел
в полазну»
в переводе обозначало, что рабочий
в срок
начал свою выписку, а «прогулял полазну» — не поспел к сроку и, значит, должен ждать следующей «выписки».
Клали «
начал» и усаживались с деревянными указками за деревянный стол
в переднем углу.
Положив
начал перед иконами, девушка с глухими причитаниями повалилась мастерице
в ноги.
Страшная мысль мелькнула
в голове Таисьи, и она
начала поднимать обезумевшую с горя девушку.
Она припомнила теперь, что действительно Макар Горбатый, как только попал
в лесообъездчики, так и
начал сильно дружить с кержаками.
Сперва, конечно,
в кабаке сходились или по лесу вместе ездили, а потом Горбатый
начал завертывать и
в Кержацкий конец.
Маленькая бутылочка хранилась
в глубоком кармане скитского кафтана, и он прикладывался к ней еще раза два, а потом широко вздохнул, перекрестился, икнул и
начал сонно зевать.
За день лошадь совсем отдохнула, и сани бойко полетели обратно, к могилке о. Спиридона, а от нее свернули на дорогу к Талому. Небо обложили низкие зимние облака, и опять
начал падать мягкий снежок… Это было на руку беглецам. Скоро показался и Талый, то есть свежие пеньки, кучи куренных дров-долготья, и где-то
в чаще мелькнул огонек. Старец Кирилл молча добыл откуда-то мужицкую ушастую шапку и велел Аграфене надеть ее.
Изба была высокая и темная от сажи: свечи
в скиту зажигались только по праздникам, а по будням горела березовая лучина, как было и теперь. Светец с лучиной стоял у стола. На полатях кто-то храпел. Войдя
в избу, Аграфена повалилась
в ноги матери Енафе и проговорила положенный
начал...
Старички подталкивали ходоков, чтобы те
начинали, но ходоки только переминались, как лошади
в станке у кузницы.
В последнее время Мавра придумала не совсем хорошее средство добывать деньги на хлеб: отправится к Рачителихе и
начнет расписывать ей свою бедность.
Вообще происходило что-то непонятное, странное, и Нюрочка даже поплакала, зарывшись с головой под свое одеяло. Отец несколько дней ходил грустный и ни о чем не говорил с ней, а потом опять все пошло по-старому. Нюрочка теперь уже
начала учиться, и
в ее комнате стоял особенный стол с ее книжками и тетрадками. Занимался с ней по вечерам сам Петр Елисеич, — придет с фабрики, отобедает, отдохнет, напьется чаю и скажет Нюрочке...
Иван Семеныч баловал ее и часто играл
в медведя, то есть устраивал себе из стульев берлогу, садился там на корточки и
начинал «урчать», а Нюрочка бегала кругом и хохотала до слез.
Груздев, по обыкновению, проснулся рано и вскочил, как встрепанный. Умывшись и положив
начал перед дорожным образком, он не уехал, как обыкновенно, не простившись ни с кем, а дождался, когда встанет Петр Елисеич. Он заявился к нему уже
в дорожной оленьей дохе и таком же треухе и проговорил...
Здесь
начали попадаться транспорты с железом, которое везли на продажу «
в город».
Это происшествие неприятно взволновало Петра Елисеича, и он сделал выговор Домнушке, зачем она подняла рев на целый дом. Но
в следующую минуту он раскаялся
в этой невольной жестокости и еще раз почувствовал себя тяжело и неприятно, как человек, поступивший несправедливо. Поведение Катри тоже его беспокоило. Ему показалось, что она
начинает третировать Нюрочку, чего не было раньше. Выждав минуту, когда Нюрочки не было
в комнате, он сделал Катре замечание.
Сборы на Самосадку вообще приняли грустный характер. Петр Елисеич не был суеверным человеком, но его
начали теснить какие-то грустные предчувствия. Что он высидит там, на Самосадке, а затем, что ждет бедную Нюрочку
в этой медвежьей глуши? Единственным утешением служило то, что все это делается только «пока», а там будет видно. Из заводских служащих всех лучше отнесся к Петру Елисеичу старый рудничный надзиратель Ефим Андреич. Старик выказал искреннее участие и, качая головой, говорил...
Мать Енафа и инок Кирилл положили «
начал» перед образами и раскланялись на все четыре стороны, хотя
в избе, кроме больной, оставалась одна Нюрочка. Потом мать Енафа перевернула больную вниз лицом и покрыла шелковою пеленой с нашитым на ней из желтого позумента большим восьмиконечным раскольничьим крестом.
Положив
начал перед образами и поклонившись
в ноги матерям, Аглаида вполголоса
начала читать свое скитское правило, откладывая поклоны по лестовке.
В горах
начинают перепадать холодные утренники.
— Да ведь мне-то обидно: лежал я здесь и о смертном часе сокрушался, а ты подошла — у меня все нутро точно перевернулось… Какой же я после этого человек есть, что душа у меня коромыслом? И весь-то грех
в мир идет единственно через вас, баб, значит… Как оно зачалось, так, видно, и кончится. Адам
начал, а антихрист кончит. Правильно я говорю?.. И с этакою-то нечистою душой должен я скоро предстать туда, где и ангелы не смеют взирати… Этакая нечисть, погань, скверность, — вот што я такое!
В конце концов старик
начал просто бояться неизвестной, но неминуемой грозы, похудел, осунулся и сделался крайне раздражительным и недоверчивым.
Петра Елисеича поразило неприятно то, что Нюрочка с видимым удовольствием согласилась остаться у Парасковьи Ивановны, — девочка, видимо,
начинала чуждаться его, что отозвалось
в его душе больною ноткой. Дорога
в Мурмос шла через Пеньковку, поэтому Нюрочку довезли
в том же экипаже до избушки Ефима Андреича, и она сама потянула за веревочку у ворот, а потом быстро скрылась
в распахнувшейся калитке.
На шум выскочил солдат Артем, а за ним Домнушка. По туляцкому обычаю и сын и обе снохи повалились старику
в ноги тут же на дворе, а потом
начали здороваться.
За два года крестьянства
в орде Пашка изменился на крестьянскую руку, и его поднимали на смех свои же девки-тулянки, когда он
начинал говорить «по-челдонски».
Про Феклисту тоже неладно
начинают поговаривать, хоть
в глазах девка и смирная — воды не замутит.
Отдохнувший на покосе Тит
начал забирать семью опять
в свои руки и прежде всего, конечно, ухватил баб. Особенно доставалось Домнушке, которая совсем отвыкла от страды.
— Прости ты ее, матушка, — молила Таисья, кланяясь Енафе
в пояс. — Не от ума вышло это самое дело… Да и канун надо
начинать, а то анбашские, гляди, кончат.
— Бес смущает… бес смущает… — бормотал Конон,
начиная креститься. — Ребенка я
в Мурмос свез, как и других. Все знают, и Таисья знает на Ключевском…
По неловкому молчанию сидевших гостей Нюрочка поняла, что она помешала какому-то разговору и что стесняет всех своим присутствием. Посидев для приличия минут десять, она
начала прощаться. Сцена расставанья прошла довольно холодно, а Парасковья Ивановна догнала Нюрочку уже
в сенях, крепко обняла и торопливо перекрестила несколько раз. Когда Нюрочка выходила из горницы, Таисья сказала ей...
В сундуке оказалась всевозможная дрянь,
начиная с пряников и орехов и кончая дешевыми платками, тесемками, нитками, пуговками.
К весне солдат купил место у самого базара и
начал строиться, а
в лавчонку посадил Домнушку, которая
в первое время не знала, куда ей девать глаза. И совестно ей было, и мужа она боялась. Эта выставка у всех на виду для нее была настоящею казнью, особенно по праздникам, когда на базар набирался народ со всех трех концов, и чуткое ухо Домнушки ловило смешки и шутки над ее старыми грехами. Особенно доставалось ей от отчаянной заводской поденщицы Марьки.
Старый Коваль три раза приходил
в балаган к Никитичу и
начинал ругаться с ним.
С «волей» влилась широкая струя новых условий, и сейчас же
начали складываться новые бытовые формы и выступали новые люди, быстро входившие
в силу.
Придет прямо
в магазин к Артему и
начнет приставать к Домнушке.
Веселого
в них ничего не было: всех
начинала донимать быстро разраставшаяся нужда.
Тысячи мыслей вихрем пронеслись
в голове Нюрочки, и ей самой
начинало казаться, что и она тоже сходит с ума.
Старушке казалось, что девушка как будто
начала «припадать» к доктору, день ходит, как
в воду опущенная, и только ждет вечера.