Неточные совпадения
На лестнице, ухватившись одною рукой за потолочину, а другою за балясник перил, стояла девочка лет семи, в розовом ситцевом платьице, и улыбающимися,
большим серыми глазами смотрела
на него, Егора.
Кабинет двумя светлыми и
большими окнами выходил
на двор.
— Все говорил… Как по крестьянам она прошла: молебны служили, попы по церквам манифест читали. Потом по городам воля разошлась и
на заводах, окромя наших… Мосей-то говорит, што
большая может выйти ошибка, ежели время упустить. Спрячут, говорит, приказчики вашу волю — и конец тому делу.
— Да уж так…
Большое сумление
на всех, — ну и слушают всякого. Главная причина, темные мы люди, народ все от пня…
С запада
на восток Мурмосская заводская дача растянулась
больше чем
на сто верст, да почти столько же по оси горного кряжа.
Ровно в девять часов
на церкви загудел
большой колокол, и народ толпами повалил
на площадь.
Старухи хохлушки в
больших сапогах и выставлявшихся из-под жупанов длинных белых рубахах, с длинными черемуховыми палками в руках, переходили площадь разбитою, усталою походкой, не обращая внимания ни
на кого.
Великая и единственная минута во всей русской истории свершилась… Освобожденный народ стоял
на коленях. Многие плакали навзрыд. По загорелым старым мужицким лицам катились крупные слезы, плакал батюшка о. Сергей, когда начали прикладываться ко кресту, а Мухин закрыл лицо платком и ничего
больше не видел и не слышал. Груздев старался спрятать свое покрасневшее от слез лицо, и только один Палач сурово смотрел
на взволнованную и подавленную величием совершившегося толпу своими красивыми темными глазами.
Домнушка, Катря и казачок Тишка выбивались из сил: нужно было приготовить два стола для панов, а там еще стол в сарайной для дозорных, плотинного, уставщиков и кафтанников и самый
большой стол для лесообъездчиков и мастеров во дворе. После первых рюмок
на Домнушку посыпался целый ряд непрошенных любезностей, так что она отбивалась даже ногами, особенно когда пробегала через крыльцо мимо лесообъездчиков.
— Да меня
на веревке теперь
на фабрику не затащишь! — орал Самоварник, размахивая руками. — Сам
большой — сам маленький, и близко не подходи ко мне… А фабрика стой, рудник стой… Ха-ха!.. Я в лавку к Груздеву торговать сяду, заведу сапоги со скрипом.
Окулко был симпатичнее: светло-русая окладистая бородка, серые
большие глаза и шапка кудрявых волос
на голове.
У закостеневшего
на заводской работе Овсянникова была всего единственная слабость, именно эти золотые часы. Если кто хотел найти доступ в его канцелярское сердце, стоило только завести речь об его часах и с
большею или меньшею ловкостью похвалить их. Эту слабость многие знали и пользовались ею самым бессовестным образом.
На именинах, когда Овсянников выпивал лишнюю рюмку, он бросал их за окно, чтобы доказать прочность. То же самое проделал он и теперь, и Нюрочка хохотала до слез, как сумасшедшая.
Довольный произведенным впечатлением, Самоварник поднялся
на ноги и размахивал своим халатом под самым носом у Никитича, точно петух. Казачок Тишка смотрел своими
большими глазами то
на дядю, то
на развоевавшегося Самоварника и, затаив дыхание, ждал, что скажет дядя.
Вот
на пристани Самосадке живет «жигаль» [Жигалями в куренной работе называют рабочих, которые жгут дровяные кучи в уголь: работа очень трудная и еще
больше ответственная.
В
большом дому ленивую и неумелую хохлушку-сноху забьют проворные
на все тулянки, чему и было несколько примеров.
— Та будь ласкова, разговори своего-то старика, — уговаривала Ганна со слезами
на глазах. — Глупая моя Федорка, какая она сноха в таком
большом дому… И делать ничего не вмеет, — совсем ледаща.
Старуха не прочь была выпить, причем стонала и жаловалась
на свою судьбу еще
больше, чем обыкновенно.
Пашка в семье Горбатого был младшим и поэтому пользовался
большими льготами, особенно у матери. Снохи за это терпеть не могли баловня и при случае натравляли
на него старика, который никому в доме спуску не давал. Да и трудно было увернуться от родительской руки, когда четыре семьи жались в двух избах. О выделе никто не смел и помышлять, да он был и немыслим: тогда рухнуло бы все горбатовское благосостояние.
Семья Тита славилась как хорошие, исправные работники. Сам старик работал всю жизнь в куренях, куда уводил с собой двух сыновей. Куренная работа тяжелая и ответственная, потом нужно иметь скотину и
большое хозяйственное обзаведение, но
большие туляцкие семьи держались именно за нее, потому что она представляла
больше свободы, — в курене не скоро достанешь, да и как уследишь за самою работой?
На дворе у Тита всегда стояли угольные коробья, дровни и тому подобная углепоставщицкая снасть.
Илюшка упорно отмалчивался, что еще
больше злило Рачителиху. С парнишкой что-то сделалось: то молчит, то так зверем
на нее и смотрит. Раньше Рачителиха спускала сыну разные грубые выходки, а теперь, обозленная радовавшимися пьяницами, она не вытерпела.
Илюшка продолжал молчать; он стоял спиной к окну и равнодушно смотрел в сторону, точно мать говорила стене. Это уже окончательно взбесило Рачителиху. Она выскочила за стойку и ударила Илюшку по щеке. Мальчик весь побелел от бешенства и, глядя
на мать своими
большими темными глазами, обругал ее нехорошим мужицким словом.
Когда дело дошло до плетей, Окулко с ножом бросился
на Палача и зарезал бы его, да спасли старика
большие старинные серебряные часы луковицей: нож изгадал по часам, и Палач остался жив.
Катря и Домнушка все-таки укутали барышню в
большую шаль, ноги покрыли одеялом, а за спину насовали подушек. Но и это испытание кончилось, — Антип растворил ворота, и экипаж весело покатил
на Самосадку. Мелькнула контора, потом фабрика, дальше почерневшие от дыма избушки Пеньковки, высокая зеленая труба медного рудника, прогремел под колесами деревянный мост через Березайку, а дальше уже начинался бесконечный лес и тронутые первою зеленью лужайки. Дорога от р. Березайки пошла прямо в гору.
С Никитичем действительно торопливо семенила ножками маленькая девочка с
большими серыми глазами и серьезным не по летам личиком. Когда она уставала, Никитич вскидывал ее
на одну руку и шел с своею живою ношей как ни в чем не бывало. Эта Оленка очень заинтересовала Нюрочку, и девочка долго оглядывалась назад, пока Никитич не остался за поворотом дороги.
— Забыли вы нас, Петр Елисеич, — говорила хозяйка, покачивая головой, прикрытой
большим шелковым платком с затканными по широкой кайме серебряными цветами. — Давно не бывали
на пристани! Вон дочку вырастили…
— Работы египетские вместятся… — гремел Кирилл; он теперь уже стоял
на ногах и размахивал правою рукой. — Нищ, убог и странен стою пред тобой, милостивец, но нищ, убог и странен по своей воле… Да! Видит мое духовное око ненасытную алчбу и похоть,
большие помыслы, а будет час, когда ты, милостивец, позавидуешь мне…
Борьбу начинали по исстари заведенному обычаю малыши, за ними выступали подростки, а
большие мужики подходили уже к концу, когда решался
на целый год горячий вопрос, кто «унесет круг» — ключевляне или самосадские.
Семья Горбатого в полном составе перекочевала
на Сойгу, где у старика Тита был расчищен
большой покос. Увезли в лес даже Макара, который после праздника в Самосадке вылежал дома недели три и теперь едва бродил. Впрочем, он и не участвовал в работе семьи, как лесообъездчик, занятый своим делом.
Ходоки ушли от попа недовольные, потому что он, видимо, гнул
больше на свою сторону.
— Вот тебе и кто будет робить! — посмеивался Никитич, поглядывая
на собравшийся народ. — Хлеб за брюхом не ходит, родимые мои… Как же это можно, штобы этакое обзаведенье и вдруг остановилось?
Большие миллионты в него положены, — вот это какое дело!
На фабрике Петр Елисеич пробыл вплоть до обеда, потому что все нужно было осмотреть и всем дать работу. Он вспомнил об еде, когда уже пробило два часа. Нюрочка, наверное, заждалась его… Выслушивая
на ходу какое-то объяснение Ястребка, он
большими шагами шел к выходу и
на дороге встретил дурачка Терешку, который без шапки и босой бежал по двору.
Заходившие сюда бабы всегда завидовали Таисье и, покачивая головами, твердили: «Хоть бы денек пожить эк-ту, Таисьюшка: сама ты
большая, сама маленькая…» Да и как было не завидовать бабам святой душеньке, когда дома у них дым коромыслом стоял: одну ребята одолели, у другой муж
на руку больно скор, у третьей сиротство или смута какая, — мало ли напастей у мирского человека, особенно у бабы?
Аграфена вдруг замолкла, посмотрела испуганно
на мастерицу своими
большими серыми глазами, и видно было только, как вся она дрожала, точно в лихорадке.
Когда пошевни подъехали к заимке, навстречу бросились две
больших серых собаки, походивших
на волков.
На их отчаянный лай и рычанье в окне показалась голова самого хозяина.
Дорога повернула
на полдень и начала забирать все круче и круче, минуя
большие горы, которые теснили ее все сильнее с каждым шагом вперед.
Ичиги — созвездие
Большой Медведицы; Кичиги — три звезды, которые видны бывают в этой стороне только зимой. С вечера Кичиги поднимаются
на юго-востоке, а к утру «западают»
на юго-западе. По ним определяют время длинной северной ночи.
— Ты вот что, Аграфенушка… гм… ты, значит, с Енафой-то поосторожней, особливо насчет еды. Как раз еще окормит чем ни
на есть… Она эк-ту уж стравила одну слепую деушку из Мурмоса. Я ее вот так же
на исправу привозил… По-нашему, по-скитскому, слепыми прозываются деушки, которые вроде тебя. А красивая была… Так в лесу и похоронили сердешную. Наши скитские матери тоже всякие бывают… Чем с тобою ласковее будет Енафа, тем
больше ты ее опасайся. Змея она подколодная, пряменько сказать…
Смущенный Кирилл, сбиваясь в словах, объяснял, как они должны были проезжать через Талый, и скрыл про ночевку
на Бастрыке. Енафа не слушала его, а сама так и впилась своими
большими черными глазами в новую трудницу. Она, конечно, сразу поняла, какую жар-птицу послала ей Таисья.
— Ну, ты у меня смотри: знаем мы, как у девок поясницы болят… Дурите
больше с парнями-то!.. Вон я как-то Анисью приказчицу видела: сарафан кумачный, станушка с кумачным подзором, платок
на голове кумачный, ботинки козловые… Поумнее, видно, вас, дур…
Ужин прошел очень скучно. Петр Елисеич
больше молчал и старался не смотреть
на гостью. Она осталась ночевать и расположилась в комнате Нюрочки. Катря и Домнушка принесли ей кровать из бывшей комнаты Сидора Карпыча. Перед тем как ложиться спать, Анфиса Егоровна подробно осмотрела все комоды и даже пересчитала Нюрочкино белье.
Это очевидное упрямство старика и какая-то тупость ответов навели Ивана Семеныча
на мысль, что за ним стоит кто-нибудь другой, более ловкий. В числе увещеваемых старичков
больше других галдел Деян Поперешный, и проницательное око Ивана Семеныча остановилось
на нем.
Морок уже наполовину вылез, как загудел свисток. Он точно завяз в двери и выругался. Эк, взвыла собака
на свою голову… Плюнув, Морок влез обратно в караулку. Это рассмешило даже Слепня, который улыбнулся, кажется, первый раз в жизни: этакой
большой мужик, а свистка испугался.
Теперь рядом с громадною фигурой Морока он походил совсем
на ребенка и как-то совсем по-ребячьи смотрел
на могучие плечи Морока,
на его широкое лицо,
большую бороду и громадные руки.
В восемь часов
на церкви зазвонил
большой колокол, и оба мочеганских конца сошлись опять
на площади, где объявляли волю.
Лесу здесь было меньше, чем по дороге в Самосадку, да и тот скоро совсем кончился, когда дорога вышла
на берег
большого озера Черчеж.
Когда показались первые домики, Нюрочка превратилась вся в одно внимание. Экипаж покатился очень быстро по широкой улице прямо к церкви. За церковью открывалась
большая площадь с двумя рядами деревянных лавчонок посредине. Одною стороною площадь подходила к закопченной кирпичной стене фабрики, а с другой ее окружили каменные дома с зелеными крышами. К одному из таких домов экипаж и повернул, а потом с грохотом въехал
на мощеный широкий двор.
На звон дорожного колокольчика выскочил Илюшка Рачитель.
— Отлично, отлично! — как-то равнодушно хвалил Петр Елисеич, переходя из комнаты в комнату. — А мне
на Самосадке
больше нравится.
За ужином, вместе с Илюшкой, прислуживал и Тараско, брат Окулка. Мальчик сильно похудел, а
на лице у него остались белые пятна от залеченных пузырей. Он держался очень робко и, видимо, стеснялся
больше всего своими новыми сапогами.
Присутствовавшие за ужином дети совсем не слушали, что говорили
большие. За день они так набегались, что засыпали сидя. У Нюрочки сладко слипались глаза, и Вася должен был ее щипать, чтобы она совсем не уснула. Груздев с гордостью смотрел
на своего молодца-наследника, а Анфиса Егоровна потихоньку вздыхала, вглядываясь в Нюрочку. «Славная девочка, скромная да очестливая», — думала она матерински. Спать она увела Нюрочку в свою комнату.
У Нюрочки что-то было
на уме, что ее занимало
больше, чем предстоявший переезд в Самосадку.
На прощанье она не выдержала и проговорила...