Неточные совпадения
— Верно… Это
ты верно, Деян, этово-тово, — соглашался Тит Горбатый. — Надо порядок в дому, чтобы острастка… Не надо баловать парней. Это
ты верно, Деян… Слабый народ — хохлы, у них никаких порядков в дому не полагается, а, значит, родители совсем
ни в грош. Вот Дорох с Терешкой же и разговаривает, этово-тово, заместо того, штобы взять орясину да Терешку орясиной.
— С Макаркой Горбатым сведалась? — тихо спросила Таисья и в ужасе отступила от преступницы. — Не будет
тебе прощенья
ни на этом,
ни на том свете. Слышишь?.. Уходи от меня…
—
Ты в самом-то деле уходил бы куда
ни на есть, Кирило, — заметила Таисья, стараясь сдержать накипевшую в ней ярость. — Мое дело женское, мало ли што скажут…
—
Ты вот что, Аграфенушка… гм…
ты, значит, с Енафой-то поосторожней, особливо насчет еды. Как раз еще окормит чем
ни на есть… Она эк-ту уж стравила одну слепую деушку из Мурмоса. Я ее вот так же на исправу привозил… По-нашему, по-скитскому, слепыми прозываются деушки, которые вроде
тебя. А красивая была… Так в лесу и похоронили сердешную. Наши скитские матери тоже всякие бывают… Чем с
тобою ласковее будет Енафа, тем больше
ты ее опасайся. Змея она подколодная, пряменько сказать…
— А кто его любит? Самое поганое дело… Целовальники, и те все разбежались бы, если бы ихняя воля. А только дело верное, поэтому за него и держимся…
Ты думаешь, я много на караване заводском наживу? Иной год и из кармана уплывет, а кабаками и раскроюсь. Ежели бог пошлет счастки в Мурмосе, тогда и кабаки побоку… Тоже выходит причина, чтобы не оставаться на Самосадке. Куда
ни кинь, везде выходит, что уезжать.
Долго стоял Коваль на мосту, провожая глазами уходивший обоз. Ему было обидно, что сват Тит уехал и
ни разу не обернулся назад. Вот
тебе и сват!.. Но Титу было не до вероломного свата, — старик не мог отвязаться от мысли о дураке Терешке, который все дело испортил. И откуда он взялся, подумаешь: точно из земли вырос… Идет впереди обоза без шапки, как ходил перед покойниками. В душе Тита этот пустой случай вызвал первую тень сомнения: уж ладно ли они выехали?
— Хорошо, хорошо… Мы это еще увидим. А что за себя каждый — это
ты верно сказал. Вот у Никона Авдеича (старик ткнул на Палача)
ни одной души не ушло, а
ты ползавода распустил.
— Ну, это все равно, по-моему: кто
ни поп, тот и батька… Эх, говорил я
тебе тогда… Помнишь? Все это твой проект.
— Вот и с старушкой кстати прощусь, — говорил за чаем Груздев с грустью в голосе. — Корень была, а не женщина… Когда я еще босиком бегал по пристани, так она частенько началила меня… То за вихры поймает, то подзатыльника хорошего даст. Ох, жизнь наша, Петр Елисеич… Сколько
ни живи, а все помирать придется. Говори мне спасибо, Петр Елисеич, что я тогда
тебя помирил с матерью. Помнишь? Ежели и помрет старушка, все же одним грехом у
тебя меньше. Мать — первое дело…
— Не поглянулся, видно, свой-то хлеб? — пошутил Основа и, когда другие засмеялись, сердито добавил: — А вы чему обрадовались? Правильно старик-то говорит… Право, галманы!..
Ты, дедушка, ужо как-нибудь заверни ко мне на заимку, покалякаем от свободности, а будут к
тебе приставать — ущитим как
ни на есть. Народ неправильный, это
ты верно говоришь.
— На том свете не будет
ни родителей,
ни детей, — объяснял Конон. — Глеб
тебе такой же духовный брат, как и я… Не мы с
тобой дали ему душу.
— Успокой
ты мою душу, скажи… — молила она, ползая за ним по избушке на коленях. — Ведь я каждую ночь слышу, как ребеночек плачет… Я это сначала на отца Гурия думала, а потом уж догадалась. Кононушко, братец, скажи только одно слово:
ты его убил? Ах, нет, и не говори лучше, все равно не поверю…
ни одному твоему слову не поверю, потому что вынял
ты из меня душу.
— Избили они его, — сказала она, погладив щеки ладонями, и, глядя на ладони, судорожно усмехалась. — Под утро он говорит мне: «Прости, сволочи они, а не простишь — на той же березе повешусь». — «Нет, говорю, дерево это не погань, не смей, Иуда, я на этом дереве муки приняла. И никому,
ни тебе, ни всем людям, ни богу никогда обиды моей не прощу». Ох, не прощу, нет уж! Семнадцать месяцев держал он меня, все уговаривал, пить начал, потом — застудился зимою…
— И порядка больше, — продолжал Тарантьев, — ведь теперь скверно у тебя за стол сесть! Хватишься перцу — нет, уксусу не куплено, ножи не чищены; белье, ты говоришь, пропадает, пыль везде — ну, мерзость! А там женщина будет хозяйничать:
ни тебе, ни твоему дураку, Захару…
Неточные совпадения
Хлестаков (защищая рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак!
Ты привык там обращаться с другими: я, брат, не такого рода! со мной не советую… (Ест.)Боже мой, какой суп! (Продолжает есть.)Я думаю, еще
ни один человек в мире не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)Что это за жаркое? Это не жаркое.
(Насвистывает сначала из «Роберта», потом «Не шей
ты мне, матушка», а наконец
ни се
ни то.
Хлестаков. Да что? мне нет никакого дела до них. (В размышлении.)Я не знаю, однако ж, зачем вы говорите о злодеях или о какой-то унтер-офицерской вдове… Унтер-офицерская жена совсем другое, а меня вы не смеете высечь, до этого вам далеко… Вот еще! смотри
ты какой!.. Я заплачу, заплачу деньги, но у меня теперь нет. Я потому и сижу здесь, что у меня нет
ни копейки.
Купцы. Да уж куда милость твоя
ни запроводит его, все будет хорошо, лишь бы, то есть, от нас подальше. Не побрезгай, отец наш, хлебом и солью: кланяемся
тебе сахарцом и кузовком вина.
Анна Андреевна. Ну вот, уж целый час дожидаемся, а все
ты с своим глупым жеманством: совершенно оделась, нет, еще нужно копаться… Было бы не слушать ее вовсе. Экая досада! как нарочно,
ни души! как будто бы вымерло все.